Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

• Название: Повесть о моей жизни
• Автор: Федор Кудрявцев
• Издательство: Союз писателей Санкт-Петербурга, Журнал «Звезда»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7439-0202-6

Начало XX века. Федя Кудрявцев, крестьянский мальчик из Ярославской губернии, отправлен в Питер «в люди». Там он в полной мере испытывает участь чеховского Ваньки Жукова. Но затем судьба его меняется. Его берут буфетным мальчиком в Европейскую гостиницу. Весной 1914 года он вместе с другом старшего брата, австрийцем Францем Лерлом, тоже служащим гостиницы, оказывается в Карлсбаде, знаменитом европейском городе-курорте. Тут его и застает начало Первой мировой войны. И почти сразу Федя становится военнопленным. Судьба перемещает его из одного города Австро-Венгерской империи в другой, бросает из одной тюрьмы в другую. Именно в заключении крестьянский мальчик из Ярославской губернии начинает познавать мир, здесь, вдалеке от родины, он проходит свои «университеты»… Только в 1918 году ему с товарищами удается бежать из плена, и он снова попадает на родину, — только теперь это уже совсем другая страна…

Книга подготовлена к печати ООО «Журнал „Звезда“» (16+).

---

— Бог милости прислал.

Мать собирает на стол, приносит самовар, и все садимся завтракать и пить чай.

Вспоминается такая картина. Вечер. Отец читает письмо от живущего в Питере в мальчиках моего братца Или. Письмо хорошее, веселое, без жалоб, отец читает его весело, а мать почему-то грустно улыбается, называет Илюшу ласковыми именами, а по щекам у нее катятся крупные слезы.

Я не знаю брата Илю, как не знаю и братьев Васю и Ваню, которые уехали в Питер «в люди», когда я еще качался в зыбке. Но мать и отец часто вспоминают их, говорят о них ласково и любовно, иногда получают от кого-либо из них перевод на пять, на десять рублей, посылочку, а чаще письмо с вложенной в него маркой на ответное письмо.

Я еще не знаю своих трех старших братьев, но каждого нежно люблю и называю их, как и остальные малыши, братец Вася, братец Иля, братец Ваня. И ждем не дождемся все вместе с отцом и матерью, когда они отработают положенный срок у своих хозяев и наконец приедут на все лето домой в деревню.

Встают передо мной и другие картины, где я вижу свою бедную милую мать.

Осенью и зимой отец устраивал за нашим овином запруду на речке, перегораживая ее поперек большими еловыми ветками. Посередине этой запруды оставлялось свободное место, на которое устанавливался вятер — продолговатая корзина с редкими прутьями, с воронкообразным отверстием, углубленным внутрь нее. Рыба, попадая через это отверстие в вятер, обратно выйти уже не могла и оказывалась нашей добычей. Это была мелкая рыбка: плотва, щучки, изредка налимы. Ловилось ее тоже немного, а очень часто в вятер и совсем ничего не попадало.

Мы, дети, любили ходить с отцом по утрам или к вечеру осматривать вятер и всегда захватывали с собой ведро под рыбу. Как-то раз улов оказался хороший. Мы принесли домой полведра рыбы, и в том числе одну или двух порядочных щук. Чтобы рыба не уснула, мы налили в ведро воды.

Вечером, когда была ухожена на дворе скотина и все собрались в избе, мать занялась рыбой. Доставая ее из ведра, мать вдруг испуганно вскрикнула и, резко выдернув из ведра руку, широко взмахнула ею в воздухе. Мы заметили, как при этом от ее руки отделилось что-то продолговатое и мягко шлепнулось у печи на пол. Рука у матери была в крови. Кровь сочилась из пальца с длинными следами зубов щуки, которая сильно укусила мать за палец и при рывке провела по нему зубами. Палец скоро зажил, но после этого мать стала обращаться со щуками осторожнее. Впрочем, вскоре после этого она заболела и уже не поправилась. Болела она долго.

Было это так. Глубоко осенью, когда были кончены не только все полевые работы, но и работы на гумне, то есть когда был обмолочен весь лен, мать и старшая сестра Рая (Ираида), девушка на выданье, стали измятый лен трепать на скотном дворе.

Мять лен ручной мялкой была тяжелая пыльная женская работа. Трепка льна тоже была нелегким делом. В левой руке нужно держать перед собой тяжелое березовое трепало в виде большого трехгранного меча, а правой рукой бить об него снизу и сверху повесьмо, то есть пучок льна, выбивая из него остаток тресты, держащейся на волокне.

В один из вечеров, кончив работу и умывшись, мать пожаловалась, что ей из щели надуло в шею, на которой появился какой-то маленький желвак величиной с горошину. На это сначала не обратили внимания, и мать продолжала работать, потеплее закутывая шею. Но желвак не пропадал, а начал расти, причиняя беспокойство. Пришлось ехать в город Кашин, за шестьдесят верст, к врачу. Тот прописал какого-то лекарства, дал советы, но ни то ни другое матери не помогло. Она продолжала болеть, хотя и управлялась со всеми работами по дому и даже справилась с большими хлопотами по свадьбе старшей дочери Раи, которая вышла этой зимой замуж.

Гори, Масленица!

Эта зима на всю жизнь запомнилась мне одним событием. Вечером в последний день Масленицы у деревенской молодежи был в то время обычай собираться за селом в поле и там зажигать большой яркий костер, петь песни и резвиться возле него. Это называлось «сжечь Масленицу». Мечтой каждого малыша было посмотреть на это зрелище поближе, и многим это удавалось. В тот вечер удалось это и моему брату Пете, который просто не пришел к ужину. Я же не хотел пропустить возможность заговеться, то есть поесть перед очень длинным Великим постом сдобных кушаний, и задержался дома.

После ужина я тихонько надел пальто и шапку и хотел незаметно улизнуть, но только подошел к двери, как меня окликнул отец:

— Ты куда, Федька?

— Масленицу жечь, — ответил я, поняв по тону отца, что ее сожгут без меня и мечты мои были напрасны.

— Никакой Масленицы, — заявил отец. — Раздевайся и ложись спать, ее сожгут и без тебя.

— Тятенька!.. — пискнул было я.

— Никаких разговоров! — прикрикнул посуровевшим голосом отец и выразительно посмотрел на потолок, где за матицей был заткнут и всегда торчал небольшой березовый прутик как напоминание о том, что каждое непослушание или дурной поступок не останутся безнаказанными.

Я нехотя разделся и залез на печку, ясно представляя себе эту веселую ночь у костра и жалея, что лишился такого удовольствия. Я долго не мог заснуть, думая, как бы мне вознаградить себя за эту ночь. И придумал.

На другой день, когда отец уехал в лес по дрова, а брат Петя ушел в школу и дома осталась только мать с маленьким братом Леней, четырехлетняя сестренка Шура да я, оказалось очень удобно осуществить мой план.

В эту зиму Раю выдали замуж, и больная мать осталась одна, без помощницы. Устав от хлопот возле печи, от ухода за скотиной, мать прилегла с Леней отдохнуть. Я воспользовался этим и, незаметно утащив с полицы над судёнкой коробок со спичками, вместе с четырехлетней сестренкой вышел на улицу. Здесь мы встретили ее ровесницу и тезку, соседскую девочку, и все трое отправились жечь Масленицу.

Кроме спичек я захватил из дому лучины, бересты и кудели на растопку. Место для костра мы выбрали самое подходящее, тихое и безветренное, между стеной сарая и наметенным возле нее сугробом снега, как бы в узком коридоре, на дне которого даже была видна сухая прошлогодняя травка.

Разложив растопку почти у самой стены сарая, я чиркнул спичку, которая, к нашей досаде, тут же погасла. Заслонивши собой костер от ветра, я чиркнул другую спичку и быстро поднес ее к растопке, но она тоже погасла. А спичек в коробке было всего три. Чтобы не потратить зря последнюю спичку, мы забрались вместе со своей растопкой под пол сарая, где было довольно просторно, и там, приняв все меры предосторожности, я чиркнул третью спичку и, дав ей разгореться, поднес к растопке. Огонек весело побежал по кудели, позолотив ее волокна, и, не зацепившись за лучину и бересту, погас, к нашему великому огорчению.

Оставив всю растопку на месте до нового подходящего случая сжечь Масленицу, мы выбрались из-под сарая и занялись другими делами. Стало смеркаться. Мы с сестренкой пришли домой, и я спокойно уселся на лавку в ожидании отца. И он вскоре явился. Свалив дрова и выпрягши лошадь, он вошел в избу. В руке он держал большой свежий березовый прут, при виде которого у меня вдруг стало холодно спине.

Молча раздевшись, отец сел на лавку и позвал меня.

— Расстегивай штаны, негодяй! — крикнул отец, когда я подошел. Я удивился. «За что он хочет стегать меня прутом? — подумал я. — Если за Масленицу, то ведь он еще ничего не знает». Но отец быстро разрешил мои сомнения. Зажав мою голову в своих коленях и спустив с меня штанишки, он больно стегнул меня прутом.

— Вот тебе Масленица, вот тебе Масленица, негодяй! — восклицал он дрожащим от волнения голосом, распаляясь все больше. Я приплясывал, хватался руками за мягкое место, а отец все стегал и стегал меня, приговаривая: — Да ты все село сожег бы и сам бы сгорел с девчонками, дубина ты этакая.

И, вероятно, представляя себе мысленно, как горит сарай и как от него загораются соседние постройки и дома, отец прибавлял мне еще и еще, а я приплясывал и верещал:

— Тятенька, прости, больше не буду!

— Отец, отец, за что ты его так? Довольно уж, довольно! — заступилась за меня мать.

— Ничего, дольше помнить будет. — И отец рассказал матери, как соседская девочка Саня на вопрос, где она была, все рассказала про Масленицу и как он сам, забравшись под сарай, убедился, что чуть-чуть не было пожара и что только мое неумение обращаться со спичками спасло нашу семью и соседей от большого несчастья.

— Не отнюдь чтобы у меня не трогать спичек, выпорю еще не так, — пообещал мне отец. И хотя я был еще маленький, всего семи лет, я понял, что был отстеган прутом не даром, и на отца не сердился.

Мать тоже наказала меня по-своему: постучав мне тихонько по голове согнутыми пальцами, она проговорила:

— Ах, нерачитель ты, нерачитель, да разве можно со спичками баловаться?