Эудженио Монтале - Динарская бабочка

• Название: Динарская бабочка
• Автор: Эудженио Монтале
• Издательство: Река времен
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-85319-121-1

Рассказы Эудженио Монтале — неотъемлемая часть творческого наследия известного итальянского поэта, Нобелевского лауреата 1975 года. Книга, во многом автобиографическая, переносит нас в Италию начала века, в позорные для родины Возрождения времена фашизма, в первые послевоенные годы. Голос автора — это голос собеседника, то мягкого, грустного, ироничного, то жесткого, гневного, язвительного. Встреча с Монтале-прозаиком обещает читателям увлекательное путешествие в фантастический мир, где все правда — даже то, что кажется вымыслом.

---

— Седьмого? — удивилась мисс Паркинсон, вытаращив прозрачные глаза. — Нет, к сожалению, я родилась семнадцатого марта, а то была бы на три месяца моложе. Синьор Ларош, что правда то правда, никогда не забывал поздравить меня в этот день.

Габриэла решительно защелкнула сумочку, уронив в нее аптекарский пакетик.

В это время говорил компаньон ее покойного мужа, синьор Баббуччи.

— Какая же я глупая! — перебивая его, сказала она. — Сама не знаю, отчего у меня в голове засел июль. Может, из-за ужасного июля тридцать восьмого, который я провела в санатории. Если бы не мой муж и не вы, Франка, если бы не ваше с ним незримое присутствие у моего изголовья, не ваша помощь…

— … и не помощь мисс Паркинсон, — добавил синьор Билли с видом человека, старающегося исправить чужую оплошность.

Взгляд хищной птицы в траурном уборе снова остановился по очереди на ясных, чистых глазах помощниц синьора Лароша, которые выдержали испытание, не поведя бровью.

Тут же подала голос третья муза, Франка:

— Июль был для него несчастливым месяцем. Помню, что когда я ездила с ним в Цюрих после банкротства фирмы Циммермана…

— Вот-вот, — подхватила Габриэла, изучая в зеркальце, вынутом из сумочки, свои желтые опухшие глаза. — Было самое начало июля. — Она подняла голову и посмотрела на Франку так, как ястреб смотрит на цыпленка. — Первая неделя июля, правильно?

— Мы выехали двадцатого, — последовал невозмутимый ответ. — До десятого мы работали как лошади, — я, Федора и мисс Паркинсон, — обновляли экспозицию. Вместе с ним, разумеется. Вы, синьора, были тогда с дочкой в Порретте, помните?

— Ах да, в Порретте, — согласилась Габриэла. — И сделала решительный ход, направленный на то, чтобы сократить число подозреваемых хотя бы на одну. — Помню, прекрасно помню, как мисс Паркинсон приехала в дождь, мокрая насквозь, счастливая, со слипшимися светлыми волосами… Вы ведь были тогда блондинкой, разве нет, мисс Паркинсон?

— Блондинкой? — искренне удивилась Филли Паркинсон. — Нет, синьора, у меня были черные волосы, еще чернее, чем теперь, вы еще говорили, что они с синим отливом…

— Ах да, с синим отливом, — промямлила Габриэла, скользя взглядом по головам сидящих перед ней — по лысинам и сединам, по белокурым волосам Татьяны, по черным или даже иссиня-черным локонам трех девиц, что сидели друг подле дружки, и их волосы как бы сливались в единую волнистую копну, часть которой (но кому, кому она принадлежала?) очутилась седьмого июля в аптекарском пакетике.

Снова щелкнул замок сумочки, которую Габриэла, сунув в нее зеркальце, захлопнула, чтобы положить рядом, на виду у всех, после чего поднялась, спугнув при этом щегла, качавшегося на ветке мушмулы.

— Спасибо всем, я говорю всем, включая тех, у кого нет черных волос и чистых спокойных глаз. Мой муж был не без странностей, ничего не поделаешь. Будь он жив, я бы сказала спасибо… и ему, но его больше нет, если он вообще когда-нибудь существовал.

— Ох! — выдохнули Билли и Баббуччи. — Ох!

— Ох! — подхватили хором синьора Катапани, синьора Билли и три брюнетки.

— Вам нужно отдохнуть, синьора, — шепнул падре Каррега, предлагая ей руку, чтобы проводить до двери в дом, и знаком рекомендуя соболезнующим «исчезнуть», считая, что они выполнили свой долг.

Из сада было видно, как она вошла и скрылась в глубине дома, задержавшись перед большим зеркалом, в котором, казалось, внимательно изучает свои желтые глаза.

После секундного замешательства посетители молча потянулись к садовой калитке. Последними шли в обнимку Франка с Федорой.

Их окликнула мисс Паркинсон, — она провожала Татьяну к дому.

— Я вас догоню, — крикнула Филли, помахав им рукой. — Подождите меня в кафе на горе. Я быстро — всего пара ударов ракеткой в пинг-понг с Татьяной. Гуд бай.

— О-кей, Филли.

Дрогнула ветка мушмулы: это щегол вернулся на свои качели.

В ТРАТТОРИИ

По узкому коридору флорентийской траттории, где у стены ели несколько самых бедных или самых экономных клиентов и два-три полицейских в штатском, быстро прошла к винтовой лестнице, ведущей вниз, в мир песен, света и хорошей кухни, дама с плоской грудью и крепкими ногами, невысокая, подчеркнуто элегантная, в украшенной перьями и надетой чуть набок шляпе поверх рыжеватых волос; за ней почтительно следовали двое мужчин — один в сером костюме, с моноклем, другой в черном мундире под небрежно накинутой крылаткой, со стеком в руке и пачкой газет подмышкой.

— Синьора Пинцаути, — восхищенно произнес один из сидящих в коридоре спиной к стене, опуская голову в берете над супом из миног.

— Мисс Бедфорд, — не без удивления поправил толстый господин за соседним столиком.

— Донна Одилия Капонсакки, — возразил лысый молодой человек в очках, недавно приехавший из Рима.

— Вернее Берта Кимики, с вашего позволения, — ехидно предложил свою версию постоянный клиент в надвинутой на глаза панаме, перед которым стоял горшочек с рубцом.

— Да ну вас! — запротестовали остальные. — Скажете тоже! Вы шутите?

— И не думаю, — сказал нарушитель спокойствия. — Когда я с ней познакомился, — это было много лет назад, — ее звали Альбертина, сокращенно Берта. Обворожительная женщина, не правда ли?

Выполняя задание хозяина, официант налил полицейским по четверти стакана вина. За полуопущенной дверной ставней видна была темная улица. Недавно началась война, и ночью город жил в темноте.

— Расскажите, расскажите, — попросил полицейский, с интересом следивший за спором, который вызвало появление дамы.

— Шикарная женщина, — согласился человек в панаме. — Вот с таким темпераментом! — Он широко раскинул руки, словно обхватил огромный шар. — Я ее хорошо знал, мы вместе учились в школе. В двадцать восемь лет она вышла замуж за предпринимателя Ферраласко, не способного дать ей счастье. Это был человек, одержимый работой, он ни в чем ей не отказывал, но не уважал ее как личность. Между ними был уговор (она предпочитала французское слово covenant), но Ферраласко его нарушил. Она хотела жить, как нимфа Мелюзина[114], которая, выходя замуж, просила предоставлять ей один день в неделю, субботу, чтобы превращаться в сирену. По субботам муж не должен был видеть ее и показываться ей на глаза.

— Понимаю… понимаю, — дружелюбно сказал автор первой версии. — А муж заподозрил неладное.

— Не сразу, надо признать. Интересы дела требовали поездок больше, чем на один день в неделю. Когда же он не был в отъезде, он хотел, чтобы с ним считались, и контролировал ее расходы. Они ссорились. Говорят, однажды Ферраласко застал ее в объятиях какого-то архитектора, который должен был построить беседку у них в саду, в Пьян дей Джуллари.

— Это случилось в субботу? — спросил лысый молодой человек. — Ну и деспот! У такой женщины такой муж! Я, конечно, его не знаю, но…

— Кажется, была пятница, — сказал человек в панаме. — В любом случае, это чудовище не терпело возражений. Судьбе было угодно, чтобы через несколько дней Ферраласко умер, не оставив завещания…

— Значит, по-вашему, она вышла замуж за Пинцаути потом? — спросил тот, что ел рыбный суп. — И ей уже было под тридцать?

— Как она распорядилась своей жизнью потом, мне не известно. Несколько лет я был в Африке.

— Он был архитектором, этот Пинцаути? — съехидничал второй полицейский.

С грохотом поднялась дверная ставня, вошли разносчик газет и человек с брусом облепленного опилками льда. Официант поставил на столы тарелки с фасолью, бережливо заправил ее оливковым маслом и налил полицейским еще понемногу вина. В подвале кто-то хриплым голосом пел «funiculi funiculà».

— Каким архитектором? — удивился господин в берете. — Архитектор был эпизодом. Чтобы такая женщина вышла за человека из мира искусства, за нищего! Одилия (я знал ее под этим именем) вышла замуж за доктора Пинцаути совсем молоденькой. При чем тут двадцать восемь лет, про которые вы говорите? Он был гомеопатом, много работал с англичанами. Состоятельный человек. Когда его отправили в ссылку за политику, она, естественно испугалась за себя. И вместо того чтобы поспешить за ним на остров Лампедуза, через некоторое время оформила в Венгрии развод. Муж без отговорок взял на себя изрядные расходы по процедуре расторжения брака. Скупой, мелочный, он с утра до вечера принимал больных.

— А, так этот тип работал с англичанами? — подал голос толстяк, поглаживая партийный значок в петлице. Наверно, мистер Бедфорд ходил в друзьях дома и теперь взял на себя роль утешителя. Жалко, что его не сослали заодно с архитектором. Женившись на ней, он перевез ее в Аскону, где намеревался написать труд об итальянских корпорациях. Он был в восторге от достижений нашей страны. У них родился сын, хотя она не хотела детей, — если не ошибаюсь, сын живет теперь в Англии. Чтобы жениться на ней, мистер Бедфорд развелся с первой супругой, но новый брак не сделал его счастливым. Мистер Бедфорд не понимал живописи жены, ему не нравилось, что она водит дружбу с местными нудистами и не желает мириться с жизнью, слишком пресной для такой художницы, как она. Когда синьора спросила, не будет ли он против ее поездки за границу с одним шотландским натуристом, кажется, этот изверг посмел дать ей пощечину. Короче говоря, они развелись, и расходы по расторжению брака разделили между собой мистер Бедфорд и его преемник.