Алексей Кожевников - Том 1. Здравствуй, путь!

• Название: Том 1. Здравствуй, путь!
• Автор: Алексей Кожевников
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

В первый том Собрания сочинений Алексея Кожевникова вошел один из ранних его романов «Здравствуй, путь!», посвященный строителям Туркестано-Сибирской железной дороги, формированию характера советского человека.

---

Грабари расположились все в одном месте, своим кругом. Как только устроилась первая партия, к ним заявился Елкин. Один из старейших строителей российских железных дорог, он хорошо знал, что главную массу и тяжесть земляных работ перенесли грабари, что это же будет и на Турксибе. Другой силы пока нет.

— Откуда, отец? — спросил Елкин старика, хозяина большого семейства.

— С Полтавщины.

— Много строил дорог?

— Чай, побольше твоего, чай, все строил, кроме железки царя Николая Первого.

— Не устал?

— Устану — отдохну.

Начала собираться толпа — крутоплечие, большерукие бородачи, лобастые пареньки, в которых была уже видна будущая сила и выносливость, толстенькие бабы в ярких ситцах, похожие на цветные фонари, жмущаяся к матерям мелюзга.

— Зачем вы жинок и детишек навезли? — спросил Елкин.

Старик ответил:

— Зачем жинок привезли — сам знаешь, сам, верно, с жинкой живешь. А ребятишки, кои поменьше, за подол мамкам схватились и не отстали, а кои побольше — учиться приехали у отцов. Наше дело потомственное, идет от отцов и дедов к сыновьям и внукам.

Потом заговорили в несколько голосов:

— Товарищ инженер, мы вроде не принадлежим тебе, работаем на особом положении, но побалакать с тобой можно ведь?

— Сколько угодно, — согласился Елкин. — А насчет «не принадлежим» я считаю так: все, кто и работает здесь, и кто мешает работать, принадлежат друг к другу.

— Обидно, что нас лишили профсоюзного звания. Какие мы хозяева, мы — самые нагольные рабочие. Что жинок таскаем с собой, так и рабочие нередко таскают, а приедут без жинок — с чужими живут.

— Не в этом дело. Здесь вопрос большой, государственный. Я могу только одно — сообщать аккуратно, сколько вас и что сделали. Старайтесь, работайте, это подвинет вас к профсоюзу.

Украинские, орловские, курские и нижегородские землекопы-грабари были создателями всех крупных земляных сооружений в царской России: железнодорожных насыпей, плотин, котлованов. Они имели свои деревенские хозяйства, но малоземелье, недороды и подати разгоняли их на заработки по всей стране. Работали они часто со своей лошадью и тележкой, на зиму обычно возвращались домой. После революции за связь с частным хозяйством их причисляли не к рабочим, а к крестьянам-отходникам. Они оказались без профсоюза и льгот, какие дает он.

— Когда думаете начинать? — спросил Елкин.

— Завтрева с утра. Приходи. Вопще заглядывай к нам.

— Обязательно, — пообещался Елкин и перешел к разнорабочим.

Здесь были перемешаны всякие народы, языки, профессии. Устраивались ленивей, чем грабари. Некоторые долго пили и пели по случаю приезда.

Раза два Елкин подошел к выпивающим и сказал:

— Пора приступать к делу.

— А мы уже приступили, — отозвались ему бодро.

— Пока что пьете.

— Это — зачин. Всякое дело требует зачина. — И налили Елкину вина. — Ваше здоровье, товарищ инженер!

Он отказался и поспешил уйти домой.

Утром поспешил к грабарям. Они уже позавтракали, запрягли лошадей и делали последний осмотр, все ли в порядке. Лошади были сытые, чистые, лоснились, сбруя мягкая, гибкая, грабарки крепкие.

— Товарищ инженер, можно? — крикнул знакомый старик. — Мы, признаться, тебя поджидали.

— Да, валяй! Счастливого пути! — Елкин помахал рукой.

Некоторые из грабарей широко, откровенно перекрестились, другие сделали это украдкой и двинулись не спеша, как полагалось на зачине. Жинки вслед им говорили разные пожелания:

— С богом! Гладенькой дорожки! Ни пера, ни пуху!

Работа была рядом, и Елкин прошел туда, еще раз порадовался, как у грабарей все обдумано, приспособлено, выверено. Еще накануне поделились на группы, указали всем места. Ни криков, ни споров, ни дребезга грабарок. И у людей и у коней давно усвоенные, ловкие движения. Как хорошо, когда наука многие годы передается от отцов к детям.

Через несколько дней Елкин снова был в лагере грабарей. Зашел в землянушку. Трехшаговый квадрат был устроен так умело, как могут сделать только многоопытные руки. У одной стены двуспальный топчан под ярким клетчатым одеялом, в углу печурка, выбеленная и разрисованная пирамидальными тополями. Окно глядело в степь и было полузавешено кусочком кисеи. Перед окном стол, два табурета. На столе стакан с пучком ковыля. На стенах картинки от мыла и конфет.

В землянушке сидела женка в ярком сарафане и при лентах. Она шила микроскопические рубашечки и что-то напевала.

— А ты зачем приехала? — спросил Елкин.

— А як муж до другой ходить вздумает…

Инженера развеселила такая откровенность.

— Как же ты убережешь его в такой жаре? — Он показал на рубашонки.

— Ничего. Грабарем будет, привыкать надо.

Елкин обошел еще несколько землянушек. Всюду на нескольких квадратных метрах был устроен потребный человеку уют. Люди старательно переносили привычки своей родины и внедряли их, не смущаясь, что приехали лишь на одно лето.

Направился к насыпи к работающим грабарям и по пути наткнулся на знакомую уже картину: верхом на коне сидел казах с двумя осьмушками кирпичного чаю в руке, возле него рабочий держал за рога большого курдючного барана. А председатель рабочкома, без шапки, взлохмаченный, обутый и одетый кое-как, стыдил рабочего:

— Ты член профсоюза, ты пролетарий и что ты делаешь?! Спекулируешь! Ты хуже грязных купчишек, которые спаивали казахов. Ты срываешь, дезорганизуешь, вредишь, гадишь! — Предрабочкома не находил достаточно сильных слов. Дело было такое: казах пригнал барана, а рабочий выменял его на кирпичный чай. Борьба с подобным товарообменом, получившим имя «товарообман», занимала значительную долю сил и времени рабочкома, велась им упорно, но почти безрезультатно: уж очень велик был соблазн за восемьдесят шесть копеек, что стоили две осьмушки чаю, получить матерого, жирного барана.

— Как твоя фамилия? — настойчиво требовал предрабочкома.

Рабочий молчал и держал барана, крутившего головой, он все еще надеялся, что баран будет его.

— Уперся и не говорит фамилию, — сказал пред Елкину. — Вытянуть не могу.

— А зачем вам фамилия? Уволить, исключить из профкома? Ведите в рабочком и увольняйте без фамилии.

Предрабочкома пнул барана ногой, выхватил у казаха чай, сунул рабочему и потащил его за рукав к городку.

Сильно увеличился поток служебных и частных телеграмм. Один разносчик, положенный по штату, не справлялся с ними. И Шолпан ежедневно помогала ему. Было трудно нести двойную ношу, но в то же время это давало великую силу и счастье. Ее все знали, все ласково здоровались: «Добрый день, звездочка!» За каждую доставленную телеграмму благодарили: «Спасибо, красавица! Спасибо, лунная! Счастья тебе, наше солнышко!» И даже любители подшутить острили возвышенно: «Как поживает наше полнолуние, наш небосвод?»

Пришла телеграмма от Романа Гусева: еду поезд номер… Встречали его всей троицей — Ахмет, Шолпан, Тансык. Невысокий, коренастый, одетый в стеганую, как ватное одеяло, куртку, Гусев выскочил из вагона вроде дрессированного медведя… Увидев встречающих, распахнул руки и крикнул:

— Сыпь сюда, братишки! Аман!

Всех облапил, расцеловал, оглядел, похвалил:

— Жаксы!

Похлопал Шолпан ладошкой по исхудалой щеке и сказал сочувственно:

— Луна-то на ущерб пошла. С чего это? Ахмет обижает?

— Сама избегалась, — сказал Ахмет. — Она и телеграфист и разносчик.

— Почему так?

— Мою Шолпан и хлебом не корми, а только похвали — расшибется в лепешку, — пожаловался Ахмет, считавший активность жены излишней.

— Как можно быть спокойной, когда не доставлены телеграммы. Постыдился бы говорить! — упрекнула Шолпан Ахмета.

— Нанять лишнего разносчика, — нашел выход Гусев.

— Нет штатной единицы.

— На громадную дорогу есть все, а на одного почтового бегуна нет единицы. Умора! — Гусев хохотнул и пообещал: — Устроим. Не такое делывали. Не горюй, а гори по-прежнему, наша звездочка.

Начали выбираться из нагромождения бревен, ящиков и разобранных машин.

— Ну и базар! — сердился Гусев, приглядываясь к беспорядочному навалу. — Сюда же сбросили и мое хозяйство. Я завербовался в бригадиры по отделу механизации. Накострили «смешай господи», пока разберешь, заржавеет все.

Ахмет решил успокоить его:

— Здесь дожди редкость.

— А песок… Он для машины злей дожди.

Роман Гусев с первого шага стал заметным человеком на строительстве. Прежде всяких оглядеться, оформиться, устроиться прямо из вагона он зашел в палатку-контору участка и спросил:

— Кто здесь старшой?

Елкина в ту пору не было, и отозвался Леднев:

— Я. В чем дело?

— А в том, что не дело — держать машины под открытым небом.