Виктор Бакин - Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

• Название: Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти
• Автор: Виктор Бакин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-6994-9879-6

Эта книга о том, как проходила оценка «явления Высоцкого» после его смерти. Что было сделано в стране и за рубежом, чтобы донести до людей огромное наследие, оставленное им, несмотря на короткую жизнь, как правда о поэте разрушала легенды о нем, как страна жила уже без него, но в то же время с ним, читайте в исследовании Владимира Бакина.

---

Анатолий Васильевич Эфрос – режиссер, о котором можно только мечтать.

Марина Неелова

Эфрос был не просто режиссер. Он привносил в самый воздух нашего искусства нечто высокое и нравственное. Он – как тот чеховский молоточек, который все стучит и стучит, напоминая нам о самом главном. Он был очень нежный художник. Нежность – вот что было главным в его искусстве. Он утолял жажду души. Эфрос не просто любил театр, он испытывал к нему юношескую восторженную влюбленность. Он был Ромео театра. Он любил в нем все: репетиции, спектакли, «запах кулис», ночные «монтировочные» и особенно актеров.

Юлиу Эдлис

Анатолий Васильевич все надеялся, что работа, его высочайший профессионализм могут как-то перевесить, переломить это неприятие. А когда он осознал окончательно, что происходит нечто, с его достоинством несовместимое, он просто разрешил себе не жить.

Ольга Яковлева

После отказа Н. Губенко возглавить Театр на Таганке Министерство культуры назначает главным режиссером Анатолия Васильевича Эфроса…

А. Эфрос нашел в себе мужество принять театр в один из самых критических моментов его существования. Самый зависимый от режиссуры театр оказался как бы в параличе и был фактически брошен на произвол судьбы его создателем. При всех мотивах невозвращения, главный режиссер, преувеличивая собственную роль, полагал, что существование «Таганки» без него немыслимо: нет Любимова – нет и его театра.

З. Славина: «Когда Любимов уезжал из страны, оставив театр, нас, своих актеров, я умирала от боли и обиды. Мне казалось невозможным пережить такое предательство. Я его боготворила. Уехав, он разом перечеркнул все, что было у нас общего, все, чем я жила многие годы. Меня перечеркнул! Я не захотела жить. Так не захотела, что и в самом деле оказалась почти у черты. Той, за которой, быть может, ничего уже нет. Ни театра, ни дружбы, ни света… Мне казалось, что с уходом, отъездом Любимова мир рухнул. Как вообще можно играть что-либо, когда тебя – перечеркнули?»

О выполнении требования Любимова – разрешить запрещенные спектакли – тогда не могло быть и речи. И обезглавленной труппе дали нового руководителя. Режиссера, вынужденного уйти из Театра на Малой Бронной из-за конфликтной ситуации с учениками.

На первом собрании труппы Эфрос сказал: «Я сейчас в очень трудном положении. Мне кажется, что и вам жутко тяжело, потому что вы без работы уже достаточно много времени. Мы можем помочь друг другу, потому что у меня есть для вас художественное предложение. Давайте попробуем, чтобы вам не жить в мертвом театре, а мне не жить без театра…»

«Выше творчества – ничего нет, только это спасительно. Любую трудную ситуацию в театре и в жизни нужно перебарывать работой». С этим лозунгом Эфрос пришел на «Таганку», открыто и честно. С желанием работать, увлечь работой актеров и тем продлить жизнь театру. Ибо жизнь и есть работа. Очевидно, Эфрос интуитивно верил в возвращение Любимова и не занял его кабинет. «Приедет Юрий Петрович – я уйду тут же», – публично обещал Эфрос, понимая, что это будет сделать не так просто.

З. Славина: «…спасителем стал Анатолий Эфрос. Он знал, что со мной произошло. Он понимал, что как актрису меня спасет только сцена. Только работа. Он вызвал меня и приказал тоном, не терпящим возражений, сделать пусть крошечный, но все же шажок к жизни, к свету софитов. Он верил в меня. И помог, когда дал роль горьковской Василисы в спектакле «На дне». Все силы, все эмоции стали работать на роль. С помощью режиссера я сумела выплеснуть злость и обиды на сцене. Я снова почувствовала свою актерскую силу, принадлежность к театру, поняла, что по-прежнему нужна зрителю».

Те, кто осуждал невозвращение Любимова, говорили: «Любимов, избалованный славой, уставший от старой «Таганки» и ободряемый молодой женой, спровоцировал скандал с властью, чтобы остаться в эмиграции. Теперь его с радостью забросают контрактами. О себе подумал, а своих учеников предал. Эфрос, тоже гонимый начальниками, загнан в угол: его заставили принять театр. Теперь ситуация уравновесилась – лучшего спасителя и придумать нельзя. Эфрос ставил на «Таганке» Чехова, он работал с Высоцким, он любит их спектакли – как повезло актерам. Правда, два-три человека бунтуют, но это они зря…»

Вхождение А. Эфроса в коллектив, который надеялся на возвращение Учителя, был сложным и мучительным. Коллектив отторгал казавшееся ему инородным… Эфрос приходил на репетиции в чужой театр, полный недоброжелательности. Уже на первой встрече нового главного режиссера с коллективом театра В. Смехов произнес: «Есть Моцарт, а есть Сальери. Есть Пушкин, а есть Дантес. Есть Христос, а есть – Иуда». Неприязнь к назначенному руководителю со стороны некоторой части труппы приняла физический характер: прокалывали шины его автомобиля, писали на его дубленке – «жид». Эфрос терпел, старался резко отделить жизнь от искусства, старался быть целиком погруженным в репетиции, в дела театра.

А. Эфрос (из записных книжек): «Самая суть общего разговора с актерами «Таганки» в надежде на понимание. Разговор может быть только один: какое найти продолжение вашему театру. Какое развитие может иметь ваше искусство. У меня по этому поводу только разрозненные мысли, так как все произошло слишком внезапно. Вопрос в том, чтобы не дать коллективу умереть. Нельзя дать умереть культуре и живым людям, если они художники.

Вот актеры – борцы за честь и свободу Театра на Таганке. Испытываю к ним уважение, хотя некоторые из них считают меня своим обидчиком. Чем я их обидел? Тем, что предлагал работать? Проходит десять дней. И вот один такой борец является с сообщением, что снимается в пятнадцатисерийном фильме о Ленине и поэтому может остаться в театре только как при Любимове, только на «разовых», что это никак не демонстрация в мой адрес, что и Любимов с ним чуть не дрался, так как не мог его заставить репетировать и играть.

Приходит второй, совершенно пьяный, приносит свой график съемок в кино. На следующий день, уже на репетиции, он тоже в нетрезвом состоянии. При этом говорит, что очень уважает меня и хочет, чтобы в театре наладилась новая жизнь. Он так мешает своим поведением репетиции, что мне приходится раньше времени ее кончить.

Третий заходит поздно вечером в комнату, где я работаю, и произносит часовой монолог, в котором нет ни одной паузы, так что я не пытаюсь что-то свое вставить. О чем монолог? Обо всем. О жизни, об искусстве, о Любимове. Все это, однако, тоже сводится к тому, что он всегда был свободный человек, убегал почти от всех театральных работ, чтобы сниматься в кино. Сейчас у него какая-то поездка за границу на съемки. Он, в принципе, тоже за новую жизнь в театре, просто такая просьба ко мне – оставить его свободным. Признался он и в том, что немножечко выпил.

Четвертый на первой репетиции «Дна» сидел где-то сзади у стенки, красный, как рак. На следующий день не пришел, никому ничего не сообщив. Ему долго звонили – никто не подходил. Наконец часа в два он поднял трубку и сообщил, что у него болит сердце. Я попросил передать ему, что у меня был сегодня приступ. Но я пришел, а если бы не смог прийти – позвонил бы в театр рано утром.

Пятый говорит, что он давно выдохся, он еще при Любимове хотел уйти, что где-то даже лежит его заявление. Непонятным при этом остается только то, почему он так противился оживлению и обновлению театра. Ну, выдохся и выдохся, зачем прикрываться высокими словами?

И вот постепенно я начинаю сомневаться в искренности их борьбы за честь театра и справедливость. Не есть ли это все борьба всего лишь за то, чтобы остаться такими же распущенными, какими они были вот уже несколько лет? В их «идейных» фразах есть доля правды, но еще больше – актерской взвинченности и демагогии. Для меня это – печальное открытие в театре, который вроде бы замешен на правде, на коллективности.

Вот и оказывается, что я больше их способен продолжать общее дело. А они и при Любимове уходили в кусты. Теперь покричали немного, потому что им показалось, что они на баррикадах и оттуда их было видно. А затем погрузились в привычное свое состояние распущенности.

Самое страшное – не творческие трудности, а отсутствие человеческих контактов».

Некоторые актеры ушли из театра по собственному желанию и без каких-либо идейных соображений.

Л. Ярмольник: «Театральная судьба у меня не сложилась. Я проработал на «Таганке» восемь лет, а настоящей роли, которой мог бы гордиться, так и не сыграл. Я был первым, кто уволился по собственному желанию, когда в наш театр пришел Эфрос. Как актер я ему был неинтересен и не нужен, о чем он, не стесняясь, заявил».

Ох, как Эфросу нужен был сейчас Высоцкий!..

А. Эфрос: «Я и при жизни его считал, что это человек колоссальный. Я был младший, он – старший, и разговаривал со мной слегка снисходительно. Человек был очень закрытый, дерзкий, его все побаивались, хотя он говорил тихим голосом. И вообще он был маленький – маленький, аккуратненький, такой тоненький совсем мальчик. Он человек был такой совсем отдельный. Он приезжал на своем «мерседесе» через пять минут после начала спектакля, спектакль задерживали. Я бесился, ждал, думал, что сейчас скажу какую-то дерзость. Он входил в какой-то маленькой курточке и в дверях с кем-то разговаривал, спиной входя, хотя уже нужно было давно быть на сцене. Я подходил к нему, он поворачивался и говорил: «Все будет хорошо» – и я терялся. Был замечателен своей внутренней силой…