Екатерина Дашкова - Записки 1743-1810

• Название: Записки 1743-1810
• Автор: Екатерина Дашкова
• Издательство: Мир книги, Литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-486-03128-1

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1744–1810) — русский литературный деятель, директор Петербургской АН (1783–1796), принадлежит к числу выдающихся личностей России второй половины XVIII в. Активно участвовала в государственном перевороте 1762 г., приведшем на престол Екатерину II, однако влияние ее в придворных кругах не было прочным. С 1769 г. Дашкова более 10 лет провела за границей, где встречалась с видными политическими деятелями, писателями и учеными — А. Смитом, Вольтером, Д. Дидро и др. По возвращении в Россию в 1783 г. возглавила учрежденную в том же году по ее предложению Российскую академию для изучения русского языка — уже этого достаточно, чтобы навеки вписать ее имя в историю русской культуры. Но она была и ученым-филологом и писательницей.

Среди произведений Дашковой наибольший интерес представляют публикуемые на страницах этого издании «Записки», в которых имеются ценные сведения о времени царствования Петра III, о воцарении Екатерины II, зарисовки московского быта середины XVIII в., характеристики известных русских и европейских деятелей.

---

Во время нашего разговора я убедилась, что короля мистифицировали во Франции и, впитывая в себя расточаемую ему лесть, он слишком благосклонно судил о стране и ее населении. Я не соглашалась с королем, опираясь на оба мои пребывания во Франции и на свои путешествия внутри ее и в соседних странах, причем я полагала, что французам не стоило давать себе труда меня обманывать и потому они мне позволили наблюдать жизнь, какою она была в действительности. Знаменитый (своими несчастьями и гонениями, которым он подвергся по смерти короля со стороны герцога Зудерманландского) граф Армфельд часто соглашался со мной. Все-таки я была довольна, когда кончился этот визит и король отправился к императрице.

На следующий день он уехал, одарив всю свиту императрицы. Он преподнес мне лично в знак особого расположения перстень с его портретом, окруженным большими бриллиантами, совершенно уродовавшими кольцо. Мы тотчас же уехали из Фридрихсгама прямо в Царское Село, куда приехали за день до дня восшествия на престол императрицы, так что я уже не успела поехать в город. Я поспешила вынуть бриллианты из кольца шведского короля и окружила его портрет маленькими жемчугами, а бриллианты подарила своей племяннице Полянской, которая приехала в числе других фрейлин на праздник восшествия на престол.

По возвращении свиты в Царское Село я подверглась нелепому нападению со стороны фаворита Ланского. В качестве обер-гофмейстера князь Барятинский получил приказание ежедневно посылать в Академию для напечатания в газете отчет о нашем путешествии, остановках в разных городах, приемах и т. п. Когда князь Барятинский сообщил мне об этом, я ответила, что все подписанное им будет напечатано без замедления, что это давно уже мною приказано, равно как приказано помещать касательно нашего двора только статьи за подписью князя или гофмаршала Орлова, не меняя в них ничего, даже орфографии. Ланской объявил мне, что петербургская газета в этих отчетах после императрицы упоминала только мое имя.

— Спросите об этом князя Барятинского, — ответила я, — я не писала и не редактировала этих отчетов; с тех пор как я управляю Академией, в газете помещаются о нашем дворе исключительно статьи, подписанные им или Орловым.

— Однако, — возразил он, — кроме императрицы упоминается только ваше имя.

— Я вам уже сказала, чтобы вы обратились к князю Барятинскому за разъяснением, почему ваши имена не помещены в газете; я не читала этих отчетов и вовсе не касалась их.

Однако Ланской все продолжал повторять то же самое. Меня это вывело из терпения, и я сказала:

— Знаете что, милостивый государь, как ни велика честь обедать с государыней — и я ее ценю по достоинству, — но она меня не удивляет, так как с тех пор, как я вышла из младенческих лет, я ею пользовалась. Покойная императрица Елизавета была моей крестной матерью. Она бывала у нас в доме каждую неделю, и я часто обедала у нее на коленях, а когда я могла сидеть на стуле, я обедала рядом с ней. Следовательно, вряд ли я стала бы печатать в газетах о преимуществе, к которому я привыкла с детства и которое мне принадлежит по праву рождения.

Я думала, что на этом нелепый разговор и закончится; ничуть не бывало, он настаивал на своем. Зала наполнялась приглашенными, и я ему сказала очень громко, чтобы быть услышанной всеми, что лицо, во всех своих поступках движимое только честностью и ставящее целью своей службы исключительно благо страны, может и не пользоваться блестящим состоянием и влиянием при дворе, но зато чувствует внутренний мир и, спокойно держась намеченного пути, нередко переживает те снежные или водяные пузыри[205], которые лопаются на его глазах. Наконец императрица своим появлением избавила меня от продолжения этого глупого разговора.

В течение зимы у меня было много домашнего горя, которое сильно расшатало мое здоровье.

Весной я попросила двухмесячный отпуск и поехала в Троицкое, оттуда в Круглое, где я оставалась только неделю, но с удовольствием заметила, что земля становилась плодороднее, а мои крестьяне стали более достаточными и трудолюбивыми; они владели вдвое большим количеством скота и лошадей, чем когда я их получила, и они почитали себя счастливее, чем в период своей принадлежности сперва Польше, а затем казне. Попечения об обеих Академиях рассеивали грустные мысли, которые более чем когда-либо овладевали мной.

Вскоре возникшая война с Швецией[206], обнаружившая во всем блеске твердость характера императрицы, послужила поводом к довольно странному инциденту. Я познакомилась с герцогом Зудерманландским, братом шведского короля, во время первого моего путешествия за границу. Он послал в Кронштадт парламентера с письмом к адмиралу Грейгу[207], в котором просил его переслать мне письмо и ящик, найденный им на одном из захваченных судов. Адмирал Грейг, будучи иностранцем и близким моим другом, нашел нужным действовать в этом случае с величайшей осторожностью: он послал и ящик и письмо в совет в Петербург, где императрица заседала почти на каждом собрании. Она приказала отослать мне ящик и письмо, не вскрывая их. Я была на даче и чрезвычайно удивилась, когда мне доложили, что приехал курьер из совета; он передал мне толстый пакет от знаменитого Франклина[208] и очень лестное письмо от герцога Зудерманландского, в котором он меня извещал, что вследствие войны, возникшей между Россией и Швецией, он захватил одно судно, на котором и нашел посылку, адресованную на мое имя, и что, сохранив ко мне уважение, вызванное нашим знакомством в Ахене и Спа, он спешит послать мне означенную посылку, так как не желает, чтобы война, столь неестественная между двумя монархами, связанными столь близкими родственными узами, распространила свое влияние и на личные отношения частных людей. Я отослала курьера, сказав ему, что я сейчас же поеду во дворец и покажу императрице письма. Я действительно поехала в город прямо ко двору, хотя было четыре часа дня, то есть такой час, когда даже министры не ездили к императрице. Войдя в уборную, я сказала лакею, чтобы он доложил императрице, что, если она не занята, я буду счастлива поговорить с ней и показать ей бумаги, которые получила утром. Императрица приняла меня в спальне; она писала за маленьким столиком; я передала ей письмо герцога Зудерманландского.

— А это, — сказала я, — письмо от Франклина и от секретаря Филадельфийского философского общества, я состою его недостойным членом.

Когда императрица прочла письмо герцога, я спросила ее приказаний на этот счет.

— Пожалуйста, — ответила она, — не продолжайте этой переписки и не отвечайте на письмо.

— Наша переписка не будет продолжаться. Это первое письмо, которое я получила от герцога за двенадцать лет, — ответила я, — и не велика беда, если я покажусь ему невоспитанной и грубой, не отвечая на письмо; я бы рада была приносить вашему величеству большие жертвы. Но позвольте вам напомнить правдивый портрет герцога, который я вам нарисовала. Может быть, вы согласитесь со мной, что он сделал мне честь написать это письмо не для моих прекрасных глаз, а потому, что он желал бы найти какой-нибудь предлог, чтобы вступить в переговоры о собственных своих интересах, совершенно отличных от интересов его брата, короля шведского.

Однако ее величество со мной не согласилась, и через несколько месяцев оказалось, что я правильно оценила герцога и что можно было заставить его изменить интересам брата и парализовать действия шведского флота.

Выходя из апартаментов императрицы, настоятельно приглашавшей меня остаться на спектакль в Эрмитаже, я встретила в приемной одного только Ребиндера, так как рано еще было собираться гостям. Ребиндер был в полном смысле слова порядочный человек и очень дружески ко мне расположен. Поздоровавшись со мной, он объявил мне, что знает, почему я была у императрицы.

— Весьма вероятно, — ответила я, — скажите только, каким образом вы это узнали?[209]

— Я получил письмо из Киева, в котором мне пишут, что ваш сын женился по выходе его полка из Киева, во время одной из стоянок.

Я чуть не упала в обморок, но собралась с силами и спросила имя невесты моего сына. Он мне назвал фамилию Алферовой и, видя, что со мной делается дурно, не мог понять, почему его слова так на меня подействовали.

— Ради бога, стакан воды! — сказала я.

Он побежал за водой, и, когда я пришла немного в себя, я ему сказала, что мое свидание с государыней касалось письма, полученного мною от герцога Зудерманландского, и что я впервые от него узнаю о свадьбе сына, которая, очевидно, очень неудачна, если он не спросил у меня даже разрешения на нее. Бедный Ребиндер был в отчаянии, что сообщил мне столь неприятную новость, но я попросила его не говорить больше об этом и развлечь меня другим разговором, дабы я могла собраться с силами и исполнить приказание, столь милостиво отданное государыней, провести вечер с ней. Но это усилие над собой чуть не стало для меня роковым. Все заметили, что я была взволнована, и, пожалуй, заключили бы из этого, что я состою в преступной переписке с врагами государства, если бы императрица несколько раз не заговаривала со мной очень ласково; заметив, что я была печальна и так задумчива, что не слышала ничего, что делалось на сцене, она старалась развлечь меня веселыми и смешными разговорами, которые она одна умела придумывать в одну минуту.