Екатерина Дашкова - Записки 1743-1810

• Название: Записки 1743-1810
• Автор: Екатерина Дашкова
• Издательство: Мир книги, Литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-486-03128-1

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1744–1810) — русский литературный деятель, директор Петербургской АН (1783–1796), принадлежит к числу выдающихся личностей России второй половины XVIII в. Активно участвовала в государственном перевороте 1762 г., приведшем на престол Екатерину II, однако влияние ее в придворных кругах не было прочным. С 1769 г. Дашкова более 10 лет провела за границей, где встречалась с видными политическими деятелями, писателями и учеными — А. Смитом, Вольтером, Д. Дидро и др. По возвращении в Россию в 1783 г. возглавила учрежденную в том же году по ее предложению Российскую академию для изучения русского языка — уже этого достаточно, чтобы навеки вписать ее имя в историю русской культуры. Но она была и ученым-филологом и писательницей.

Среди произведений Дашковой наибольший интерес представляют публикуемые на страницах этого издании «Записки», в которых имеются ценные сведения о времени царствования Петра III, о воцарении Екатерины II, зарисовки московского быта середины XVIII в., характеристики известных русских и европейских деятелей.

---

До нас дошла весть о смерти отца Щербинина. Одна коварная подруга моей дочери, в надежде легче выманивать у нее деньги и драгоценности, когда она не будет со мной, посоветовала ей сойтись с мужем и написать по этому случаю Щербинину. Она так и сделала; когда я об этом узнала, я не сочла себя вправе противиться ее решению, опираясь на свой материнский авторитет, но со слезами и с самой безграничной нежностью просила ее остаться со мной. От горя, граничившего с отчаянием, я заболела; зная расточительность своей дочери, я предвидела роковые последствия ее шага и предсказала все, что случилось с тех пор. Она обещала мне не оставаться в Петербурге и жить либо с родными своего мужа, либо в имении. Я очень расхворалась; судороги и рвота причинили мне разрыв у пупка (une rupture dans le nombril), и я вскоре так ослабела, что моя сестра и m-me Гамильтон боялись за мою жизнь. Я не узнавала улиц, когда меня возили кататься, и, не помня ничего, кроме горя, доставленного мне дочерью, все время говорила об ожидающих ее несчастьях. Однажды моя сестра и моя подруга повезли меня на мою дачу по Анненгофской дороге[202]; мы вышли из экипажа в лесу, граничащем с моей землей. В этой части моего имения построек не было и стояли только ворота, сколоченные из двух балок и поперечной перекладины. Карета ехала впереди; моя сестра и m-me Гамильтон шли пешком за ней; я немного отстала от них, и в ту минуту, как я входила в ворота, на меня обрушилась верхняя балка. На крик моей сестры сбежались мои люди, собиравшие грибы в лесу; я села на землю и, уговаривая моих спутниц успокоиться, сняла шляпу, которая, кажется, меня и защитила, и попросила их посмотреть, не раздроблен ли у меня череп, так как я чувствовала сильную боль в том месте, где меня ушибла балка. Наружных признаков ушиба не было. Моя подруга настаивала, однако, на том, чтобы мы поскорее вернулись в город посоветоваться с доктором Роджерсоном; я же находила, что мне полезнее будет пройтись пешком, чтобы восстановить правильное кровообращение. Вернувшись в город, мы послали за доктором, и он с беспокойством спросил меня, не чувствую ли я тошноты. Я, улыбаясь, ответила ему, что тошнота у меня была, но что вряд ли ему придется производить трепанацию, так как меня, очевидно, оберегает какой-то гений, который заставляет меня жить вопреки моей воле и всевозможным обстоятельствам. Действительно, ушиб не повлек за собой никаких последствий. По-видимому, физические страдания не в силах были меня погубить. Как приятно было бы, если бы я так же хорошо была защищена от нравственных мук! Мое расстроенное здоровье восстанавливалось понемногу. Отъезд моей подруги летом следующего года поверг меня в уныние, которое мне удавалось победить только беспрерывной деятельностью, то занимаясь делами обеих Академий, то следя за постройками у меня на даче. Я даже работала с каменщиками, выводя стены своего дома.

Следующей зимой мой сын приехал на короткое время в Петербург с князем Потемкиным. Возобновились нелепые слухи о том, что он будет фаворитом; однажды племянник князя Потемкина, Самойлов, приехал к нам и спросил, дома ли князь Дашков; его не оказалось дома; тогда Самойлов поднялся ко мне и после нескольких подготовительных фраз сообщил, что князь Потемкин желал бы видеть у себя моего сына в послеобеденное время, давая мне понять, что его посещение будет иметь особенные результаты. Я ответила ему, что все сказанное им меня не касается и что он, вероятно, обязан передать это князю Дашкову, и прибавила, что я слишком люблю императрицу, чтобы препятствовать тому, что может доставить ей удовольствие, но из уважения к себе самой не стану принимать участие в подобных переговорах, и если мой сын[203] когда-нибудь и сделается фаворитом, я воспользуюсь его влиянием только один раз, а именно, чтобы добиться отпуска на несколько лет и разрешения уехать за границу.

Когда отпуск моего сына пришел к концу, он уехал в армию, и, разлучаясь с ним, я не так сильно горевала, так как с его отъездом само собой прекратились все эти предположения. Летом ее величество поехала в Финляндию. Она так любезно и дружески просила меня сопровождать ее, как будто я этим приносила ей большую жертву, между тем как я была очень рада увидеть Финляндию и вообще совершить поездку, надеясь рассеять ею мою грусть. Король шведский должен был приехать в Фридрихсгам; мне интересно было познакомиться с ним и сравнить его с герцогом Зудерманландским, которого я хорошо знала. Свидание двух просвещенных, родственных и соседних государей[204] обещало быть очень интересным, и я с удовольствием повиновалась желанию государыни, чтобы я ей сопутствовала.

В день нашего отъезда меня посетил шведский поверенный в делах, заменявший Нолькена, получившего отпуск для того, чтобы поехать навстречу королю. Он сообщил мне, что король намеревается возложить на меня крест ордена du Mérite, и с удовольствием узнал о том, что я сопровождаю императрицу, так как давно уже желал со мной познакомиться.

— Мне очень лестно слышать это, — возразила я, — но я умоляю вас отговорить его величество от награждения меня орденом: во-первых, потому, что я простушка и меня смущает и та лента, которую я ношу; во-вторых, это отличие, никогда еще не дарованное женщине, наделает мне еще больше врагов и возбудит всеобщую зависть, не доставляя мне вместе с тем большого удовольствия.

В заключение я попросила уверить его величество, что глубоко ценю его милость ко мне и решаюсь отказываться от нее только потому, что питаю безграничное уважение и доверие к его просвещенному уму. Мы вечером переехали на лодках через Неву на так называемую Выборгскую сторону, где нас разместили по разным улицам города; на мою долю пришелся очень хорошенький и, главное, чистенький домик. На следующий день императрице представились судья, администраторы и дворяне, и она приняла их с той добротой и лаской, какою она привлекала к себе все сердца. Я не люблю подробно описывать свои путешествия и кое-что пропускаю; я забыла упомянуть, что мы провели ночь в одном из императорских имений в очень комфортабельном дворце. Я забыла также сказать, кто составлял свиту императрицы. Из женщин была я одна; кроме меня в карете ее величества были фаворит Ланской, граф Иван Чернышев, граф Строганов и Чертков, так что всех нас было шесть. Остальная свита состояла из обер-егермейстера Нарышкина, статс-секретаря графа Безбородко, управляющего кабинетом Стрекалова и двух камергеров, посланных вперед на границу для встречи короля. На следующий день вечером мы приехали в Фридрихсгам, где нас разместили менее удобно; король приехал только через день. Его повели сперва в покои императрицы; его свита осталась в смежной комнате, и ее представили мне. Мы познакомились, и когда появились оба монарха, императрица представила меня королю. Обед прошел очень оживленно; императрица имела после обеда еще одно частное совещание с королем, что повторялось каждый день во время нашего пребывания в Фридрихсгаме.

У меня сложилось твердое убеждение, что коронованные особы не бывают искренни друг с другом; мне даже кажется, что, несмотря на обоюдную любезность и на просвещенный ум, они в конце концов становятся в тягость друг другу, так как общение между ними отягчается и усложняется политикой. На третий день шведский король под именем графа Гаги приехал ко мне; я велела сказать, что меня нет дома, и вечером рассказала об этом императрице, но она осталась этим недовольна; тогда я ей ответила, что вряд ли король найдет удовольствие в обществе такого простого и искреннего существа, как я, так как со времени своего путешествия в Париж он превратился совершенно во француза. Однако императрица просила меня принять короля на следующий день и задержать его подольше, из чего я заключила, что ей хотелось избавиться от него на несколько часов. Я повиновалась и приняла короля. Наш разговор был весьма интересен. Его величество был очень умен, образован и красноречив, но он обладал и всеми предрассудками, присущими коронованным особам; к тому же он был королем-путешественником, то есть имел совершенно ложные понятия о всем виденном им за границей, так как подобным знатным путешественникам показывают все с лучшей стороны и все устроено и налажено так, чтобы производить самое лучшее впечатление. Путешествия монархов и их наследников имеют еще и ту дурную сторону, что, с целью заручиться их расположением, не щадят лести и каждения перед ними. Возвратившись к себе, они требуют от своих подданных прямо обожания и не довольствуются меньшим. Потому-то я всегда находила излишним путешествия коронованных особ за границей и предпочитала, чтобы они ездили по своей стране, но без торжественности, которая бременем ложится не на двор, а на народ, и с твердым намерением изучить все, касающееся каждой провинции.

Во время нашего разговора я убедилась, что короля мистифицировали во Франции и, впитывая в себя расточаемую ему лесть, он слишком благосклонно судил о стране и ее населении. Я не соглашалась с королем, опираясь на оба мои пребывания во Франции и на свои путешествия внутри ее и в соседних странах, причем я полагала, что французам не стоило давать себе труда меня обманывать и потому они мне позволили наблюдать жизнь, какою она была в действительности. Знаменитый (своими несчастьями и гонениями, которым он подвергся по смерти короля со стороны герцога Зудерманландского) граф Армфельд часто соглашался со мной. Все-таки я была довольна, когда кончился этот визит и король отправился к императрице.