Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили

• Название: Академик Ландау. Как мы жили
• Автор: Конкордия Ландау-Дробанцева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0598-4, 978-5-8159-0598-6

Конкордия Терентьевна Ландау-Дробанцева (1908 —1984), жена гениального физика Льва Ландау, начала писать свои воспоминания после смерти мужа в 1968 году и работала над ними более десяти лет... Получилось три солидных тома. Переплетённые, дополненные фотодокументами, они в виде самиздата какое-то время циркулировали в среде учёных-физиков, но вскоре почти все экземпляры были уничтожены академиками и их жёнами, которые ханжески возмущались этим откровенным текстом, шокирующими подробностями личной жизни великих умов СССР и нелицеприятными оценками «неприкасаемых». Но «рукописи не горят», и появление воспоминаний Коры Ландау в виде книги — лишнее тому подтверждение. «Эти воспоминания я писала только самой себе, не имея ни малейшей надежды на публикацию. Чтобы распутать сложнейший клубок моей жизни, пришлось залезть в непристойные мелочи быта, в интимные стороны человеческой жизни, сугубо скрытые от посторонних глаз, иногда таящие так много прелести, но и мерзости тоже. Писала я только правду, одну правду...»

---

Но иногда закрадывалось сомнение, я боялась, что тот самый зверский, злостный человеческий предрассудок — ревность — сидит во мне! А вдруг в самом деле на моих глазах он будет волочиться за бабами? Даже когда он в письмах воспитывал меня, я неделями не снимала трубки с телефона, когда звучал междугородний длинный звонок. Я не отвечала на письма, а потом начинала врать о своих болезнях.

Кроме того, была ещё одна неприятность: тот самый Женька, к которому, кроме презрения, нельзя питать иных чувств, женился и нахально поселился у Дау в Москве, в его пятикомнатной квартире. Вместе с женой и домработницей. Правда, Дау что-то говорил, когда я была у него.

Но он был такой хрупкий, ему противоречить было невозможно. И, по-моему, говорилось о временном проживании. Но на меня все обрушилось сразу, и моя мечта — быть женой Дау — казалась неосуществимой. Тогда, в первый год нашей встречи, было пролито столько слез. Я так его умоляла, рыдала и говорила: «Дау, так нельзя, так стыдно, нам надо пожениться». Как я плакала! Моё лицо распухало от слез. Я говорила ему: «Я подурнела от слез, ты можешь разлюбить!». Но он находил и в этом прелесть: «Что ты, Корочка, ты очень красиво плачешь, беззвучно, только обильно льются слезы, а глаза из серых становятся бирюзовыми», — говорил он зачарованно. А сейчас к женитьбе появился брачный пакт о ненападении! Готовить меня к этому пакту он начал ещё в 1937 году, когда переехал из Харькова в Москву.

Ну, ладно, был бы пакт, но как переварить такой довесок к женитьбе, как Женька с его женой и домработницей? И я откладывала свой приезд по разным, несуществующим причинам. А когда врёшь, всегда запутаешься. Соврала и забыла что! А потом по этому поводу соврала другое. В конце концов я запуталась. Неожиданно Дау нагрянул в Харьков сам все выяснить. По каким-то причинам в Харьков он прибыл поздно и остановился в лившицком особняке на Сумской. А ночью зазвонил входной звонок в моей квартире. Я испугалась, вскочила. Часы показывали два ночи.

— Кто здесь?

— Я, Корочка, открой.

Открываю: в сумерках ночи стоит Дау в трусах, туфли на босой ноге, скомканные брюки — в руках.

— Даунька, что случилось? За тобой гнались?

— Кажется, нет.

— Что же случилось?

— Какое счастье, что ты так близко живёшь от Женькиной квартиры.

— Расскажи, как ты появился в Харькове?

— Я решил остановиться у Женьки. Его мама приготовила мне комнату. Ночью я вскочил, включил свет — о ужас! — вся простыня усеяна огромными длинными клопами. Их было несметное множество. Я так испугался, схватил брюки и бегом к тебе.

— Почему ты мне не позвонил?

— Корочка, я только слышу голос телефонистки: номер не отвечает. Почему у тебя появилось столько причин откладывать свой приезд в Москву? Ты уже не хочешь выходить за меня замуж?

— Очень хочу, но без Женьки.

— Корочка, без твоего согласия я не решился бы его пустить. Ты разве забыла? В один из твоих приездов я получил твоё согласие, и, как мне показалось, ты этому не придала никакого значения.

— Я не могла себе представить, что это навечно, да ещё с женой и домработницей.

— Я совсем не узнаю свою Корушу. Была такая преданная, добрая, а сейчас изводишь меня. У меня совсем мало осталось жизненных сил, сжалься, брось бузить. Я не могу сейчас выгнать Женьку, я не могу менять своё слово! Кстати, они заняли низ, а мы с тобой будем жить наверху. Верх и низ, сама хорошо знаешь, изолированы!

Квартиры в так называемом «капичнике» (так Дау называл Институт физпроблем), здание института и личный особняк Капицы были точной копией института Резерфорда в Кембридже. Пётр Леонидович Капица приехал работать в Россию и, по его желанию, институт был построен именно так. Все зарубежные физики ахнули, когда Резерфорд своё блестящее по тем временам уникальное оборудование продал Советскому Союзу. Резерфорд отвечал так: «Пётр Капица должен продолжать научные изыскания, начатые у меня, ему это оборудование необходимо, он работает на науку».

Квартиры для сотрудников были отделаны на английский манер. Вход в каждую квартиру отдельный со двора, внизу очень большая гостиная и столовая, из передней полувинтовая лестница наверх — там три спальни.

Внезапный приезд Дау в Харьков — и все мои сомнения исчезли. Теперь он настаивал: «Корочка, мы должны быть каждый день вместе, я не могу жить больше без тебя! А насчёт Женьки договоримся так: если тебе не понравится, что они у нас живут, тогда у меня будет причина их выселить. Это будешь решать ты, но уже после приезда в Москву. А пока они мне очень полезны, они меня кормят. Когда я углубляюсь в науку, я забываю все: я теряю время, забываю поесть, а сейчас это мне противопоказано, ведь я только по-настоящему начинаю выздоравливать. У меня к тебе очень большая просьба, очень серьёзная просьба, очень жизненно важная просьба. Даже, вернее, это не просьба, а условие: это будет фундаментом нашего брака — личная человеческая свобода! Несмотря на проверенную и безграничную влюблённость в тебя, даже твоим рабом я никогда не смогу быть! Никогда, Корочка! Запомни: никогда ни в чем мою личную свободу стеснять нельзя! Я врать не умею, не хочу, не люблю, чего не могу сказать о тебе! Пока все мои разговоры о любовницах носят, к сожалению, только теоретический характер. Ты на моем пути встретилась такая, ну просто женское совершенство! В литературе о тебе сказано так: бог сотворил и форму уничтожил. Запомни одно: ревность в нашем браке исключается, любовницы у меня обязательно будут! Хочу жить ярко, красиво, интересно, вспомни „Песню о Соколе“ Горького — ужом я жить не смогу. Смотри, на мою свободу покушаться нельзя! В детстве меня угнетал и подавлял отец какими-то уродливыми взглядами на жизнь, я был близок к самоубийству. На ногах устоял только потому, что сам понял, как правильно жить. И запомни: ревность это позорный предрассудок. По своей природе человек свободен!».

Не сознавая, я пошла на преступление. Я дала ему слово и клятвенно заверила своей любовью — ревновать не буду, не посмею, живи свободно, красиво, интересно! Так, как жил ты на своей далёкой звёздной планете. Ты слишком чист и необычен для нас, землян! И сверкающие глаза твои так красивы, необычны, они излучают сияние, так, наверное, сверкают самые драгоценные чёрные бриллианты, и сам ты какой-то хрупкий, как редчайшая драгоценность!

А много лет спустя друг Дау, поэт Николай Асеев, когда наш сын из детства вступал в юность, написал о Дауньке стихи. Они мне очень дороги тем, что Николай Асеев не знал и не мог знать, что ещё до заключения нашего брака с Дау я самостоятельно решила, что Дау — человек не нашей планеты. Вы как будто с иной планеты Прилетевший крылатый дух: Все приметы и все предметы Осветились лучом вокруг. Вы же сами того сиянья Луч, подобный вселенской стреле, Сотни лет пролетев расстоянье, Опустились опять на Земле.

Глава 18

В Москву я совсем переехала только в 1940 году. В Москве за Старой Калужской заставой нашла я счастье и большую любовь. Даунька, нежно воркуя, вызывал во мне нежность и снисходительность, которую может вызвать только любимый ребёнок. Его горячий влюблённый взгляд был прикован только ко мне. Он возил меня по Москве: «Посмотри, Коруша, это здание 1-й градской больницы, здание прошлого века, умели строить. Как они чувствовали красоту. Эти величественные колоссальные каменные колонны кажутся воздушными, невесомыми. Имей в виду, это одно из красивейших зданий в Москве!».

В театре он усаживал меня на наши места, а сам исчезал, появлялся с последним звонком, восторженно счастливым шёпотом сообщал: «Обежал весь театр, осмотрел всех девиц, ты самая красивая. Таких, как ты, нет».

— Даунька, ты помнишь, в Харькове обещал мне, когда я приеду совсем в Москву, мы один раз с тобой сходим в Большой театр на «Спящую красавицу».

— Помню, но я решил просить тебя поменять эту одну «спящую красавицу», тем более она совсем не красивая, на десять посещений настоящих хороших театров: МХАТ, Малый, Вахтангова. Я очень, очень люблю драматический театр. На сцене театра должно происходить реальное действие яркой жизни, осмысленной деятельности, интересной, захватывающей отдельные моменты жизни человека или даже эпохи. Но когда на сцене вокруг собственной оси долго и бессмысленно вертится балерина — очень скучно смотреть. Опера ещё бессмысленней балета. Какой-нибудь баритон поёт, как он нежно любит, целует и обнимает свою возлюбленную, а сам стоит как пень и ограничивается собственными трелями, а партнёрша вторит ему тоже о безумной любви, ограничиваясь только завыванием. Только музыковеды находят в этом смысл. Эта профессия простительна только женщинам, а я физик, мне все это невыносимо скучно! Скука самый страшный, просто смертельный человеческий грех. Жизнь коротка, я счастлив сейчас. Ты со мной и больше не уедешь.

Концерты Утесова не пропускали. Дау очень любил Утесова: «Он очень талантлив и очень артистичен. На его концертах очень весело», — так Дау говорил об Утесове. Ну, а когда Даунька вёл меня на выступления Аркадия Райкина, он был даже как-то необычайно торжественен. Он ещё предвкушал, что может показать мне такой шедевр артистического искусства. Райкиным я, конечно, была покорена навек, он уже тогда достиг зенита славы. Так удивительно счастливо, удивительно беззаботно и безмятежно складывалась моя жизнь с Даунькой в Москве.