Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили

• Название: Академик Ландау. Как мы жили
• Автор: Конкордия Ландау-Дробанцева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0598-4, 978-5-8159-0598-6

Конкордия Терентьевна Ландау-Дробанцева (1908 —1984), жена гениального физика Льва Ландау, начала писать свои воспоминания после смерти мужа в 1968 году и работала над ними более десяти лет... Получилось три солидных тома. Переплетённые, дополненные фотодокументами, они в виде самиздата какое-то время циркулировали в среде учёных-физиков, но вскоре почти все экземпляры были уничтожены академиками и их жёнами, которые ханжески возмущались этим откровенным текстом, шокирующими подробностями личной жизни великих умов СССР и нелицеприятными оценками «неприкасаемых». Но «рукописи не горят», и появление воспоминаний Коры Ландау в виде книги — лишнее тому подтверждение. «Эти воспоминания я писала только самой себе, не имея ни малейшей надежды на публикацию. Чтобы распутать сложнейший клубок моей жизни, пришлось залезть в непристойные мелочи быта, в интимные стороны человеческой жизни, сугубо скрытые от посторонних глаз, иногда таящие так много прелести, но и мерзости тоже. Писала я только правду, одну правду...»

---

4.Х.39 Корунечка, дорогая моя.

Мне очень, очень жалко мою бедную девочку. Приезжай поскорее сюда, и мы все обсудим и придумаем, что делать. Имей, кстати, в виду, что если ты, как ты пишешь, «не хочешь причинять мне неприятности» — то не пиши, что твой приезд «не очень сильно интересует меня». Ведь ты прекрасно знаешь, что это явная неправда. Неужели я все это время так плохо обращался с тобой, что ты имеешь основания, когда тебе плохо, писать мне такие фразы. Я так сильно люблю тебя, Корунечка, и когда я знаю, что тебе плохо, я вообще не могу жить спокойно.

Приезжай, Корунечка! Я так жду тебя, а ты теперь вдруг пишешь, что вообще приедешь неизвестно когда. Ведь даже если тебе уж не так хочется видеть меня, ты хоть сможешь отдохнуть здесь. А ведь теперь же ты уже не боишься, что я могу изнасиловать тебя. Крепко, крепко целую. Жду телеграммы о приезде. Дау.

27.X.39 Корунечка, дорогая.

Ну зачем ты умствуешь о всякой ерунде? Что я мимоза какая-то, что ты боишься, что я переволновался при твоём отъезде. Все это ерунда! Ведь я очень, очень люблю тебя и возиться и волноваться для тебя я всегда готов (уже не говоря о том, что вся история была ерундовая).

Ты бы лучше написала о том, как ты там в вагоне с субъектом любезничала (который тебе вещи втаскивал). Мои дела в этом направлении обстоят прескверно. Просто хоть плачь! Крепко целую дорогую девочку. До скорого свидания. Дау.

23 ноября, 1939 г.

Корунечка, любовь моя. Звонил тебе на прощание ещё несколько раз с вокзала, так хотел услышать твой чудный голосочек, но так и не дозвонился. Очень смешно читать твои письма, в которых ты волнуешься по поводу моей любви к тебе. Ведь я просто по временам с ума схожу от любви к тебе, ведь ты такая изумительная, тебя вообще трудно не любить. А о других ты зря волнуешься. Подумай, Корунечка, ведь мы живём всего только один раз и то так мало, больше никакой жизни не будет. Ведь надо ловить каждый момент, каждую возможность сделать свою жизнь ярче и интереснее. Каждый день я с грустью думаю о том, сколько неиспользованных возможностей яркой жизни пропадает. Пойми, Корунечка, эта жадность к жизни ничем не мешает моей безумной любви к тебе. Напиши, что тебе сказали в поликлинике. Крепко целую серенькие глазки. Дау.

25.XI.39

Корунечка, любимая. Как жалко, когда от тебя нет писем, чтобы перечитывать их. Те письма, которые пришли за время моего отсутствия, к сожалению, совсем для этого не годятся. Ты не думай, Корунечка, что это оттого, что они «плохие»; дело просто в том, что когда я читаю их, то мне кажется, что тебе очень плохо, и от этого становится очень грустно. Ведь я так люблю мою чудную сероглазую блондинку, которая хитрым образом ни за что не хочет быть счастливой.

Дела мои в смысле любовниц в довольно жалком состоянии. Сижу у моря и жду погоды. А сколько можно было бы за это время пережить интересного! Без любви к тебе я как-то даже не могу себе представить своей жизни, но ведь она должна быть такой яркой и интересной, что дальше некуда.

В Ленинград решил пока не ехать — боюсь, что устану. Как с твоим лечением?! Снималась ли уже без трусиков? Ведь ты такая чудная, что всякому, имеющему аппарат, естественно хочется все плёнки извести на тебя.

Что у вас делается? Крепко целую всю Корочку. Дау.

Москва, 30.XI.39

Если ты приедешь сюда, то это письмо может не застать тебя в Харькове. Поэтому пишу на всякий случай. Может, тебе действительно трудно разбирать мои каракули. Ведь знаешь, Корунечка, я все-таки никак не могу себе представить, что ты можешь очень сильно любить. Ведь даже если бы ты любила меня хоть совсем немного, только разрешая мне любить тебя — это уже было бы неплохо, а то, что ты ещё сама любишь меня — это так хорошо, что этому как-то трудно поверить. Если бы я сам не чувствовал, как ты всем телом прижимаешься ко мне, я бы вообще считал это абсурдом.

Корунечка, дорогая, почему от тебя ничего нету? Само по себе это неважно и я ничего не вижу в том, что у тебя не было настроения писать, но когда от тебя вовсе ничего нет, мне начинает казаться, что тебе очень плохо живётся, а это самое плохое, что вообще может произойти.

Прошло ведь всего 10 дней, как мы были вместе, но мне кажется, что прошёл уже целый месяц, и так сильно хочется почувствовать мою чудную Корочку. А ты ещё болтаешь, что я меньше люблю тебя, чем 4 года назад.

Временами мне хочется, чтобы ты уже жила здесь, но потом я вспоминаю, что других любовниц ещё нету и что вместо яркой жизни может получиться скука, от которой мы быстро разлюбим друг друга. Вот когда все устроится как следует, мы с Корунькой заживём как боги. Крепко целую всю Корочку. Дау.

Москва, 6.ХII.39

Корунька, дорогая. Ну и нахальная же ты. Не ответить на две телеграммы в расчёте на письмо, написанное 1.XII. Вообще это, конечно, закономерно для особы, но поскольку недавно ты учинила болезнь и у меня не было со времени отъезда из Харькова ни одного твоего письма, я у же в самом деле взволнован. И ещё имеешь нахальство сомневаться в том, что я тебя люблю гораздо сильнее.

Насчёт лечения это возмутительно. Почему это у тебя нет времени лечиться. На всякие дела у тебя есть время, а чтоб заботиться о моей самой любимой вещи — нет. И нисколько ты меня не любишь.

Фотокарточка очень чудненькая. Я представляю себе, как на тебя там субъекты облизываются. Кстати, прочёл недавно замечательную фразу для тебя. Когда мадмуазель де Соллери была поймана своим любовником на месте преступления, она храбро это отрицала, а потом заявила: «Ах, я прекрасно вижу, что вы меня разлюбили, вы больше верите тому, что вы видите, чем тому, что я говорю вам». Мои дела в этом смысле пока в довольно посредственном состоянии. В Ленинград пока не собираюсь.

Целовать тебя, принимая во внимание твоё обращение с моим телом, не следовало бы, но разве можно удержаться! Дау.

Москва, 15.XII.39

Корунечка, родная.

Следовало бы похвалить тебя за чудненькие письма, но нельзя, потому что из тех же писем выясняется, что ты много работаешь, чего тебе никогда не разрешалось. На твои две открытки, очевидно, соблазнился кто-нибудь на почте, а маленькую (которая действительно очень чудная), как я тебе уже писал — получил. Что ты кроме меня никем не интересуешься, отнюдь не доказывает, что ты сильно любишь меня; отсюда только следует, что, во-первых, ты слишком много работаешь; во-вторых, отсюда можно было бы заключить, что ты рыбьего нрава, но так как опыт показывает, что это не так, то отсюда только видно, как ты любишь приврать, что, впрочем, и так известно (вспомни хотя бы лживую телеграмму об ангине, в каковом отношении, в отличие от собственных ситуаций, тебе, как известно, вовсе не разрешалось врать).

Очень хочется увидеть тебя. Так приятно чувствовать, что такая прелесть любит меня. Ведь письма ты все равно такие оке будешь писать и когда разлюбишь меня, а всем телом соврать гораздо труднее. Крепко целую со всех сторон.

10.I.40

Корунечка, любимая. Вот уже восемь дней как ты уехала и ничего не знаю о тебе. Главное чувствую, что ты хитрым образом по какой-либо причине все-таки не счастливая. Напиши, Корушка, что-нибудь, а то, когда от тебя ничего нет, мне становится как-то немного грустно. Ведь если ты меня разлюбила, то я просто не знаю, как я смогу жить дальше.

Здесь все время очень холодно — 20-30. Поэтому я никуда не хожу. А когда торчишь дома, вспоминаешь все грехи в смысле серости жизни. Адка мощно обхамила — условились с ней по телефону зайти около 4-х, а в пол пятого её не было дома — не дождалась. Так что я даже не видел её. Танька держит себя весьма неопределённо. Других даже не пытался увидеть.

Крепко целую тебя, хотя и «характерную», но совершенно чудную девочку. Дау.

30.I.40

Корунька, родная. Ну как тебе было не стыдно говорить мне такие вещи по телефону. Я уже узнал у Лётного отца все подробности. Оказывается, ввиду трудностей с транспортом, выдают билеты в Москву только командировочным. Само собой, что это не означает никакого запрещения въезда в Москву. Что касается вопроса по существу, то не говоря о том, что это несомненно временная вещь (которая кстати уже раз была), я убеждён, что мне всегда разрешат привезти в Москву мою жену (хотя бы через Академию Наук). В общем, по этому поводу можешь не беспокоиться.

Но самое главное — это вопрос о твоём здоровье. Имей в виду, Корунька, что я совершенно всерьёз никогда не прощу тебя, если ты сейчас будешь трепать своё здоровье, и так достаточно подорванное. Я действительно очень виноват в том, что в своё время ограничился одними уговорами, а не заставил тебя поехать полечиться и отдохнуть. Правда, не думаю, чтобы ты по этому поводу имела основания писать (хотя бы и зачёркивая потом), что я больше думал о чем-либо другом, чем о твоём здоровье, но факт остаётся фактом, а то, что ты сама ничего не хотела делать, конечно, для меня плохое оправдание. Тебе во что бы то ни стало надо поехать на курорт и всерьёз полечиться.