Владимир Корнаков - В гольцах светает

• Название: В гольцах светает
• Автор: Владимир Корнаков
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

Витимская тайга свела разных людей: Герасима — русского приискателя и Дуванчу — эвенка-охотника.

Трудным путем идет нелюдимый Герасим к «мужицкой правде», которую уже «нащупали» его товарищи по прииску Павел Силин и Иван Ножин. Но еще драматичнее складывается судьба молодого охотника-эвенка. Искренне считая, что русские отнимают у него «его тайгу», он слепо способствует шаману в злобных замыслах против русских и едва не приносит в жертву жизнь любимой девушки. Только целый ряд событий, неожиданных встреч, столкновений открывает ему глаза...

В романе показана витимская тайга 1906 года. Властный шуленга эвенкийского рода Гасан Доргочеев и голова инородной управы князь Гантимуров с помощью шамана и священника-миссионера еще крепко держат в руках народ тайги. Но уже гремит среди сопок эхо читинских революционных событий, будоражит рабочих приисков, проникает в юрты и сердца охотников...

---

— Проходи, сын мой, для крещения и принятия христианства, — ласково пропел священник.

Дуко озирался по сторонам, но, должно быть, не заметив русского начальника, решительно подошел к столику.

Сильные плечи парня покорно обвисли, лишь бронзовое лицо выдавало напряжение, длинные брови то сходились у переносья, то разбегались в стороны, темные глаза блестели,

— Преклони голову, сын мой, — повелительно приказал священник.

Дуко смиренно исполнил его требование.

Отец Нифонт запустил пальцы в густую шевелюру, стараясь отделить прядь. Но сделать это было не совсем просто. Свалявшиеся волосы лежали потником.

— Антихристов сын, гриву омываешь только по престольным праздникам. Равно святой мученик Гавриил, который, как писание Матфея гласит, многие лета великой жаждою томил свою душу, дабы из тела своего соблазн изгнать, — тихо причитал отец Нифонт, цепкой пятерней исследуя голову Дуко.

Наконец ему удалось выхватить прядь и, скрежеща большими ножницами, отделить от головы. Он облегченно перевел дух, ткнул ворсистое перо в бутылку с жидкостью, провел по выстриженной макушке.

— Окрещивается раб божий... господи милостивый. Теперь предать бы твою гриву, иродов сын, полымю великому... Окрещивается раб божий Николай. Имя для тебя недозволенное, святое. Кирилл, Ануфрий. В святости мошенники пребывали, хоть и до земных вожделений падучи. Окрещивается раб божий Иоан Пахомович. Аминь! — заключил отец Нифонт, укладывая перо на столик.

Священник взял медную чашечку и бутылку с ликером. Окрещенный, услышав знакомый запах, облизнулся, умильно уставился на руки отца Нифонта, благоговейно созерцая тонкую струйку зеленоватой жидкости. Священник поднес к губам Дуко медную чашечку, произнес певуче:

— Приобщается раб божий Пахом Иванович. Во имя отца и сына и святого духа. Аминь.

Дуко слизнул жидкость, зажмурил глаза, с наслаждением потянул носом.

— Еще стриги макушку, Нифошка! — услужливо склонил он голову. — Пусть русский шаман Миколка не сердится на меня. Стриги еще!

— Иродов сын, пристрастие к зелью имеешь, — проворчал отец Нифонт, набрасывая на шею охотника железный крестик на суровой нитке.

— Стриги еще, Нифошка, — настаивал Дуко. — Миколка первый русский шаман.

— Николай Чудотворец, сын мой, — нетерпеливо пробормотал священник, махнув рукой старшине.

— Да, Миколка Чудотвор. Большой русский шаман Чудотвор...

Но Гасан взял его за шиворот и подтолкнул к выходу.

— Иди с богом, сын мой, — напутствовал отец Нифонт.

В церквушку вошел Дуванча. Гасан поднял руку. Во взгляде парня было такое, что вызвало злобный смех шуленги,

— Ха! Детеныш длинноухого! Он видит солнце потому, что у Гасана доброе сердце! Гасан самый сильный человек в сопках! Это увидит сам губинатр!..

Громкий торжествующий голос шуленги прорывался сквозь дощатую стену закутка, давая пищу возбужденному мозгу исправника.

— Аспид, — вполголоса рассуждал Салогуб. Он подумал, потрогал пальцем рыжий ус, стараясь нарисовать в своем воображении образ, подходящий для этого слова. — Осьминог... Аспидный осьминог! — это сравнение развеселило исправника. Он пошевелил пальцами, покрытыми рыжеватой растительностью, довольно рассмеялся.

— Такой проглотит с потрохами и глазом не моргнет. Мошенник! Но для веры... Что такое вера? Нет, это стихия отца Нифонта. Пусть его ублажает души святым блудом. Вот для царя и отечества зело полезный человек этот Гасашка. Он заставит плясать под свою дудку. Не хочешь, да затанцуешь. Такие люди для службы государственной нужны... А дочка у этого шуленги прелестнейшая девица.

Салогуб вздохнул. Память тотчас нарисовала ему белую юрту, девушку в алом халате. Он мысленно и далеко не благоговейно созерцал стройную девичью фигурку. Вдруг воображение подсунуло ему холеное надменное лицо. Салогуб пошевелил усами, но лицо не отступало. Сейчас же к нему пристроилось тощее тело, завернутое в яркий халат.

— Голова. Потомок князей Гантимуровых. От княжеской крови-то в тебе осталось — седьмая водица на киселе... Почему я должен ездить сюда, в эту чертову глухомань? Службу исполнять, преподавать уроки стратегии. А князь будет набивать свой карман. Мошенник! Нет, голубчик, князем скоро станет Гасан. Он обладает способностью руководить своими инородцами. А тебе придется того, убираться на родину своих идолов... А признаться, я тебе не завидую. Нет, твое сиятельство! Действительно, эти дикари способны на всякие мерзости.

В памяти исправника встал образ лохматого инородца с ножом на поясе. Он передернул плечами, налил рюмку из пузатой черной бутыли, поднял, любуясь малахитовой зеленью вина. Сделал небольшой глоток, кончиком языка облизнул губы.

— Все-таки батюшка неплохой гастроном. Прекрасный ликерчик добыл, справляя богоугодные дела. Оказывается, он не так прост. Мошенник! Допустимо, что его вонючая келья наполняется ароматом какой-нибудь дикой розочки, а?!

Исправник недовольно нахмурился. «Этот дьявольский запах. Керосин. Не ублажает же батюшка этой жидкостью свою душу!..»

В одиночестве исправник провел более двух часов. Отец Нифонт появился в дверях неслышно, с пухлым узлом в руках, из которого торчали беличьи хвосты. Салогуб было поспешил на помощь, но тот отклонил его попытку.

— Скудны стали приношения, — проговорил он со старческим кряхтением хороня узел под свое ложе.

— Инородцы обеднели или стали менее почтительны, батюшка? — не без лукавства полюбопытствовал Салогуб.

— Вопрос мудреный, сын мой, однако приношение скудное, — уклончиво ответил священник. Он, видно, не очень горел желанием вести разговор на эту тему, и Салогуб поспешил направить беседу в другое русло.

— Как прошло крещение?

— Слава богу. Последние инородцы обращены в веру христианскую, — с видимым облегчением ответил отец Нифонт. — Теперь младенцев окрещать будем да инородцев обучать закону божьему.

— Значит, весь Витимский Острог отныне православный, христианский? Триумф! Обо всем этом я непременно сообщу их императорскому величеству. Гм, — исправник кашлянул, покосился на священника. Однако тот занимался своим делом. Салогуб пошел дальше: — Государю будет приятно слышать, да и архиепископу тоже небезынтересно.

— Продли, господь, годы его, — оживился отец Нифонт, неистово взмахивая рукой. Он проворно нырнул за полог, отделяющий угол кельи, вернулся с хрустальной рюмкой, обтер ее полой рясы.

— После службы божьей не грешно и смочить горло богоданным напитком. Недуг и немощь из тела изгоняет, сын мой.

— В силе его я убедился, — вежливо отказался Салогуб. — Когда прилег я на твое ложе, меня охватило головокружение. Думал звать тебя, да не к месту останавливать службу. Слава богу, надоумил обратиться к этому напитку. Словно рукой сняло...

— Господь милостив, — заметил отец Нифонт и малость пригубил из рюмки.

Исправник пошевелил усами, наконец задал вопрос, который интересовал его:

— Почему в церкви стоит запах керосина, батюшка?

Священник взглянул на него, многозначительно поднял палец.

— В святом писании, запамятовал где, сказано: при окрещении ублажай голову окрещаемого елеем, но не имея под рукой должного, ублажай сие место благовониями великими... Керосин для голов инородческих даже пользительней: паразитов испепеляет. Тот же запах наполнял церковь еще при служении отца Ануфрия, — заключил отец Нифонт, приглашая гостя покинуть келью.

— Знавал я, батюшка, твоего предшественника, отца Ануфрия, — произнес Салогуб. — Великий был мошенник.

— Бог ему судья, — сухо ответил тот.

Исправник лукаво сощурился...

Выйдя на крыльцо, Салогуб почувствовал несказанное облегчение. Он расправил плечи, словно стряхивая удушье и сырость мрачной обители... Над головой висело ослепительное солнце, вздымая с земли едва приметную паутинку весенней испарины. Казалось, все кругом дышало. Дышали оживающая земля, густое чернолесье, и бледно-голубое озеро, и мшистые крыши домов, и охотничьи юрты.

Но гольцы по-прежнему сверкали блестящим изломом кварца. Их не коснулась весна.

Салогуб усиленно работал легкими, вдыхая этот многосложный весенний настой, одутловатое лицо его выражало блаженство.

— Инородцы сходятся на игрища. — Отец Нифонт, подобрав полы рясы, стал спускаться с крыльца. Из юрт выходили принарядившиеся люди с ружьями, луками. Одни седлали оленей, другие пешими торопились к озеру. Исправник проворно спустился с крыльца и, нагнав священника, не без интереса спросил:

— Любопытны ли их игрища, батюшка?

— Инородцы искусны в стрельбе, — ответил тот. — А равно и в езде на оленях. Сказывают, что Козьма Елифстафьевич, лучший стрелок, выбивал трубку из зубов бегущей супруги.