Филипп Соллерс - Мания страсти

• Название: Мания страсти
• Автор: Филипп Соллерс
• Издательство: Инапресс
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2003
• ISBN: 5-87135-146-8

Филипп Соллерс — один из самых знаменитых и значительных деятелей французской литературной сцены. Его приход в литературу приветствовали такие корифеи, как Ролан Барт и Натали Саррот.

«Мания страсти» — новый любовный роман замечательного писателя, написанный свежо, ярко и увлекательно. В нем читатель обнаружит помимо «исследования любовного чувства» современного героя как мании, целый спектр новейших приманок — от восточной мудрости до европейской въедливости.

Автор проводит нас по лабиринту любви, предлагает решения и ставит вопросы.

Роман переведен на русский язык Аллой Смирновой (ее наиболее известные работы — «Обретенное время» Марселя Пруста, «Чудо о розе» Жана Жене, поэзия Макса Жакоба), за свою деятельность она была удостоена французской премии «Триумфальная арка».

---

Я плыву, она плавает вокруг меня. Я сплю, она возле меня бодрствует. Бодрствую я, и ее сон наставляет меня. Я говорю, она замолкает, слушает. Замолкаю я и знаю, что она говорит на своем языке, дарованном ею и впитанном ею. Я пишу, она читает. Я читаю, а она тут же обдумывает, что может быть написано еще. Я устаю, она ни минуты не сидит на месте. Я размышляю, подсчитываю, а она отвлекается, растворяется в воздухе. Я испытываю страх, она невозмутима. Я спокоен, а она взрывается, как петарда. Я радуюсь, она страдает. Я страдаю, она счастлива. Я шагаю на солнце, она погружается в непроглядную тьму. Я открываю глаза в черноту, она растянулась под слепящим солнцем. Я спокойно смотрю на море, она погружена в кошмарные видения. Для меня сейчас зима, для нее весна. Я сажусь в самолет, она купается. Я на послеполуденном пляже во Франции, она утром в лифте какого-то нью-йоркского небоскреба.

Я сознательно смешиваю Дао и Дору. Как если бы она пришла подержать меня на этом китайском Пути, ну и обратное утверждение верно уже по определению. Музыка понимает это лучше, чем мы. «If music be the food of love, play on…» Помнишь этот «Вечер королей», который мы смотрели с Кларой в Лондоне? «Двенадцатая ночь» Шекспира, или «Что угодно…», «What you Will»… Еще один раз он поставил свое имя, Will, перед своим произведением… «Любовь питают музыкой; играйте»[12]… Это первые слова пьесы… Их напевает Клара в парке Святого Джеймса… А затем возникают весьма странные видения Виолы, Оливии… Но пусть сначала говорит Орсино, герцог Иллирийский, Шекспир или сам Моцарт:

Любовь питают музыкой: играйте
Щедрей, сверх меры, чтобы в пресыщенье
Желание, устав, изнемогло.
Еще раз тот напев, тот, замиравший.
Ах, он ласкал мой слух, как сладкий звук,
Который, вея над грядой фиалок,
Крадет и дарит волны аромата.
Довольно. Нет, — он был нежней когда-то.
О дух любви, как свеж и легок ты!
Хоть ты вмещаешь все, подобно морю,
Ничто в твою не сходит глубину,
Как ни было б оно высокоценно,
Не обесценясь в тот же самый миг!
Мечтанье так богато волшебствами,
Что подлинно волшебно лишь оно.

Ох уж этот цветистый язык Ренессанса… Есть более точные вещи, которые необходимо произнести, в них нет ничего слабеющего, томного (даже заросли фиалок-виолетт здесь не помеха)… Что интересовало меня во время спектакля, так это твоя руки, и ничего больше. Твоя левая рука, потому что ты сидела справа от меня, а справа от тебя — Клара, а рядом с ней ее китайская подруга госпожа Чан. Ты взяла руку Клары во время знаменитого диалога Оливии и Виолы, переодетой в Сезарио (Шекспир развлекается вовсю), явившегося (явившейся) свидетельствовать о любви герцога к Оливии, которая тут же влюбляется в этого прекрасного юношу-посланника (которого изображает юная девица с почти таким же именем, как и у нее). Действительно, эта пьеса создана, словно специально, для нас четверых. Это пьеса озаренная, сдержанная, идеально выстроенная. Она заканчивается смешной и пронзительной песенкой шута по имени Фесте, «А ведь дождь, он хлещет каждый день». Это очень веселая и очень грустная комедия. Помню, как мы молчали, выйдя на жаркую улицу, как спешно разошлись спать каждый в свою комнату… «Вечер королей» называется также «Двенадцатой ночью»… Двенадцатый час, двенадцатая ночь Богоявления, напоминание о Сатурналиях… What you Will… Кто вы, Will? Кто ты? Что вы хотите… Или хотели бы… В полночь… Как тебе понравится… Такт за тактом…

Мне нравятся Виола, Оливия, Розалинда. Последняя в «Как вам это понравится», произнеся с алчной и очаровательной дерзостью, что «время — это старый судья» (да нет же, напротив, это прекрасная адвокатесса), восклицает: «Сестра, сестренка, милая сестричка, если бы ты знала, как я погружаюсь в любовь, но у любви моей неисследованное дно, как в Португальском заливе…»

Останемся в этом Португальском заливе… Помолимся, чтобы мирная ночь стала могилой, где спит боль (теперь говорит Перикл). «Я не что иное, как вершина дерева, защищающего и охраняющего корни, которые его питают…»

У Шекспира повсюду, поминутно сияет и торжествует инцест, он говорит только об этом, песенки, легкость, смешки, феерии, исступление, убийства, неистовство… Но ни секунду не стоит верить, будто он повторяет старые, расхожие клише своего времени (столь же старые, как заявление о том, что время — это старый судья) об Амуре или Эросе, как о бастарде Венеры, вызванном к жизни меланхолией, зачатом скукой, рожденном безумием. Да нет же, нет, что за вздор. Законный сын Венеры вызван радостью, зачат в наслаждении, рожден глубокой звездной Мудростью. Спокойной вам ночи в Лондоне, дорогие мои… Священной вам ночи…

Назавтра, в то время как Дора в Сити встречается со своими деловыми партнерами, а Клара репетирует вечерний концерт, я завтракаю в баре отеля с китайской приятельницей Клары, хорошенькой, пухленькой и скромной госпожой Чан. Она преподаватель зарубежной литературы в Оксфорде, специалист по Шекспиру. Именно она повела нас на спектакль «Вечер королей». Но здесь, в углу бара, я, пользуясь случаем, пытаюсь втемяшить ей свою идеографическую тарабарщину. Пусть она скажет мне, если захочет, как она воспринимает все это. Например: «По правде сказать, всякое существо — иное, и всякое существо является самим собой. Эта истина не очевидна другому, она видится лишь с вашей собственной стороны. Принять утверждение означает принять также и отрицание, принять отрицание — это принять утверждение. Так святой не принимает никаких односторонних мнений и сияет в небесах».

Госпожа Чан какое-то мгновение в растерянности смотрит на меня. Она обескуражена. Ей кажется, что я сумасшедший. Я утомляю ее. Она предпочла бы, чтобы мы продолжили беседовать о Шекспире, чем мы, собственно говоря, и занимались накануне, чтобы мы обсудили персонажей Виолы и Оливии, наивность герцога (в самом деле, где именно находилось бывшее Иллирийское королевство? В Хорватии? В Боснии?), вдохновение сумасшедших и шутов в комедии ошибок… Быть может, мы могли бы дойти и до трагедий, до короля Лира и его дочерей, Гамлета и его матери, леди Макбет и могущества зла, блестящей эгоистической ревности, охваченной манией величия болтливой Клеопатры, легкомысленного и смертельного укуса аспида, «нильского червяка», затаившегося в корзине с фруктами. Вот это, по крайне мере, гораздо интереснее и величественнее, чем все эти старые даоистские зануды… Да, да, согласно кивает она, вы прекрасно ухватили суть характера, да… Она вежлива, госпожа Чан, она очень внимательна. Она не хочет огорчать меня. Должно быть, она спрашивает себя, что мне, собственно говоря, нужно. Она-то приготовилась к серьезной беседе о любовной страсти в западной литературе, а на заднем плане этой беседы мелькали бы, легко угадываемые, образы Доры и Клары (разумеется, никакие имена бы не назывались), а вместо этого я морочу ей голову какими-то вопросами, ставящими ее в тупик парадоксальной логикой… Сиять в небесах? Ну, и дальше что? Впрочем, китайское небо — нечто совершенно особенное… Она поднимает черные глаза, вглядываясь в парк, где показались, словно на оживших гравюрах, первые всадники и всадницы этого утра… Я не слишком напорист? Может, насильно хочу вернуть ее к ее корням? Почти колониальное сознание? Однако я ведь не говорю с ней о кровавом и, в то же время, не лишенном своеобразного обаяния, Мао, я говорю о Чжуан-Цзы. «Забыть год, забыть приличия, поддаться бесконечности, обосноваться в бесконечности»… А, ну да, пожалуйста, не так быстро, «забыть приличия», не кажется ли вам, что… А что касается бесконечности, за чашкой кофе (это для меня) и чая с молоком (для нее), это, возможно, действовать как-то слишком стремительно и прямолинейно… «Необходимо констатировать факты. Исполнять, не зная, почему, вот это и есть Дао»…

Госпожа Чан замолкает, пытается перевести тему. Спрашивает, как давно я интересуюсь этими вопросами. Был ли я в Китае (но ей же это прекрасно известно). Продолжаю ли я изучать китайский (ну, разумеется, красавица моя, с тобой же!). Делает попытки держать дистанцию, расточая довольно банальные комплименты Доре (такая веселая, умная, очаровательная), напоминает о концерте Клары сегодня вечером (дирижер кажется немного нерешительным, но там посмотрим)… Прекрасно, придется уступить… Возвращаемся к Шекспиру. Как там, а, ну да, Клеопатра восхваляет Антония после его смерти… Вот… Как это прекрасно:

…Его лицо сияло,
Как лик небес, и солнце, и луна
Свершали оборот и освещали
Кружок земли, как маленькое «о».
…Ногами
Переступал он океан. Рукой
Он накрывал вселенную, как шлемом.
Казался голос музыкою сфер,
Когда он разговаривал с друзьями,
Когда ж земной окружности грозил,
Гремел, как гром. Он скупости не ведал,
Но, словно осень, рассыпал дары
И никогда не превращался в зиму.
Забавы не влекли его на дно,
Но выносили наверх, как дельфина.
Двором ему служил почти весь свет.
Как мелочью, сорил он островами
И царствами.

Внимание госпожи Чан усиливается: