Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

• Название: Мир, которого не стало
• Автор: Бен-Цион Динур
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-93273-282-2

Воспоминания выдающегося израильского историка и общественного деятеля Б.-Ц.Динура, впервые опубликованные на иврите в 1958 г., охватывают период с начала 1880-х гг. до первой половины 1910-х гг. Основываясь на личных записях этого времени, автор воссоздает подробную картину еврейской религиозно-общинной, культурной и общественно-политической жизни в Российской империи и Германии. Уникальный исторический материал, представленный в воспоминаниях Динура, позволяет русскому читателю по-новому взглянуть на жизнь различных слоев российского общества на рубеже веков.

---

У дяди я пробыл десять дней. По привычке рано вставал, садился на кресло-качалку (его я тоже видел первый раз) и принимался за чтение. За десять дней я успел прочесть «Собрание Израиля» Шауля-Пинхаса Рабиновича{232}, выпуски изданий «ха-Асиф»{233}, «Пардес»{234}, «Календарь Ахиасафа»{235} и исторические рассказы: «Четыреста лет тому назад» Бен-Авигдора{236}, «Долина кедров»{237}, «ха-Рав лехошиа»{238}, выпуски «Воспоминаний о доме Давида» Фридберга{239}, а также фридберговские «Повествования о жизни евреев в Испании». Дядиным зятем был Йехуда-Лейб Гамзу{240} – поэт, опубликовавший несколько сборников стихов и даже две пьесы на иврите («Абарбанель» и «Эзра, или Возвращение в Сион»), которые были частично переведены с русского. Он также был постоянным автором в «ха-Цфире» (где он писал под псевдонимом «ха-Ари ше-бе-хавура»). Он также опубликовал несколько статей, направленных против Ахад ха-Ама{241}. Мой дядя его очень уважал. Дядя, Гамзу и все домочадцы сначала очень радовались, видя, как я поглощаю книги, однако вскоре стали возражать против этого.

Моя тетя с самого раннего утра заставала меня сидящим на кресле и читающим книгу. Она тут же принималась меня поучать. Тетя рассказала мне о том, что мой дед, Цви-Яаков, тоже любил рано вставать, и это послужило причиной его ранней болезни и смерти. Он умер в возрасте двадцати восьми лет. «Если ты будешь делать так же, как он, то, не дай Бог, и с тобой случится то же самое. Другое дело – мой отец, дедушка Авраам, во всем любил порядок. Вовремя ест, вовремя занимается, вовремя ложится спать. К старости и он стал вставать рано. Вот увидишь…» – все это она рассказывала за обедом, а дядя сказал, что он не хочет, чтобы я оставался у него на целый месяц, как он предполагал вначале, – в основном из-за того, что я не занимаюсь Торой. А читать светские книги – для этого много ума не надо…

Мой брат оказался еще более тесно связан с Гаскалой, чем я. Он сдружился с семьями нескольких весьма известных в Тельши деятелей Гаскалы (Либерман, Нафтулин, Домани), и о нем пошли дурные слухи. Дошли они и до р. Йосефа-Лейба. Один раз я даже ходил к нему заступаться за брата. Р. Йосеф-Лейб принял меня очень приветливо, успокоил, сказав, что ничего плохого не случилось и что он не поверил дурной молве. «Однако, – обратился он ко мне, – ты вот защищаешь брата, постарайся, пожалуйста, чтобы тебе самому не понадобился защитник и поручитель».

Гаскала и «посторонние» книги привели к разрыву между нами и двоюродным братом. Тот был далек от всего этого. Он очень усердно учился, выделялся своим благочестием, и р. Лейб Хасман не мог на него нарадоваться. И вот он посчитал своим долгом прочесть нам наставление и написать о нас своему отцу-раввину, что мы увлеклись «посторонними книгами». Все это привело к полному разрыву наших отношений.

Расставание с йешивой у меня и у брата прошло по-разному. Он получил деньги на дорожные расходы с ясной и недвусмысленной формулировкой: уходи и не возвращайся. Если ты обратишься к нам с просьбой вернуться, мы тебя не возьмем обратно. Мне же советовали не уезжать. А р. Йосеф-Лейб даже специально позвал меня к себе и настойчиво советовал не покидать йешиву вместе с братом. Когда я сообщил, что все-таки уезжаю, мне сказали, что, если я захочу вернуться, я должен буду, конечно, обратиться с просьбой и ждать ответа. Однако мне прозрачно намекнули, что примут меня обратно по причине моей «любви к Торе». С р. Шимоном мы расстались очень печально. Он понимал, что я не вернусь, и очень сожалел об этом. Он сказал мне, что с самого начала, когда я приехал, он знал, что нужно разделить нас с братом, ради нас обоих. И он очень жалеет о том, что я перестал дружить с Нахумом из Млат. Наверное, с его стороны было ошибкой не вмешаться сразу. Он пожелал мне, чтобы «любовь к Торе» не угасла во мне и помогла преодолеть все трудности, особенно внутренние. Он проводил меня до двери, пожал руку и посоветовал хорошенько подумать о возвращении, и если я захочу вернуться в Тельши и обращусь в йешиву с просьбой об этом, мне нужно сразу же, или даже немного раньше, сообщить ему об этом в частном письме. Из этого я заключил, что и против меня у начальства йешивы имелось множество обвинений… Образ р. Шимона сопровождал меня всю жизнь. Когда мне исполнилось пятьдесят лет и в Бейт ха-Кереме в мою честь устроили праздник, я с благодарностью упомянул его имя и был очень рад получить от него из Гродно поздравительное письмо, где он писал, что не забыл своего юного ученика, «Бен-Циана из Хорала».

Я был так взволнован разговором с р. Шимоном, что с трудом сдерживал слезы. Мне не хотелось плакать при нем, однако, придя домой, я разрыдался: я чувствовал, что в моей жизни происходит крутой поворот.

Перед тем как уехать, мы с братом сидели и подводили «итоги» этих двух лет. Мой «фактический итог» вышел неплохим. Мы изучили в йешиве трактаты «Йевамот» и «Бава Батра». Мы оба выучили их полностью. Самостоятельно я выучил также «Гитин», «Кидушин» и несколько глав из «Санхедрина». Раздел «Моэд» я почти закончил (в трактате «Эйрувин» мне остались только главы пятая и шестая – «Как окружать города эрувом» и «Цитрусовое дерево во дворе у нееврея» – в общей сложности не более сорока листов). В трактате «Нашим» мне остались главы «Недарим» («Обеты»), «Назир»{242} («Аскет») и «Сота»{243} («Падшая») – двести шесть листов. Я выучил три главы из трактата «Незикин»{244}, трактат «Макот» («Удары») и «Хорайот»{245} («Рескрипты»); в трактате «Санхедрин» я изучил первые четыре главы, а по поводу одного вопроса даже консультировался с р. Шимоном. Всего мне осталось четыреста сорок четыре листа, и тогда у меня будут выучены четыре из шести частей Талмуда! Конечно, это нелегко, но ведь сейчас только начало месяца элул. С 15 элула по 18 ияра – ровно двести двадцать два дня. Каждый день по два листа – и я все выучу! Разве это так сложно? Брат не разделял моей уверенности, заметив, что за эти четыре года у меня прибавилось скромности – я не ставил себе целью изучить все шесть частей Талмуда до бар-мицвы. Однако он признал, что это возможно и к этому есть даже предпосылки – цифра 444[2] намекает, что упорством можно этого достичь; и то, что в моем распоряжении 222 дня – тоже не случайно! Дней вполовину меньше, чем листов; получается по два листа в день! Я добавил: «А ведь я еще выучил трактат „Хулин“!» И все же я продолжал учиться старым способом, а «тельшайский способ» использовал в качестве дополнительного метода. В то же время мой брат, которому столь полюбился «тельшайский способ», перенял лишь «эклектический метод» прочтения позднейших законоучителей, который он смог усвоить. Впрочем, мой брат тоже был весьма доволен собой: «В Тельши, – сказал он, – мы по-новому почувствовали вкус к изучению Талмуда!» Мы сходились в том, что настала пора учиться самостоятельно. По крайней мере попробовать в течение определенного срока идти своим путем. Поэтому мы решили на зиму остаться дома и «пополнить» наши знания: мне предстояло выучить четыреста сорок четыре листа (два листа в день, легко сказать!), в то время как брат завершит «тельшайским способом» трактат «Незикин».

В итоге мы решили отправить домой подробное письмо обо всем, что мы изучили и повидали в Тельши, о различиях между Тельши и нашим городом, а также объяснить, почему мы решили оставить йешиву и следующие полгода заниматься дома самостоятельно. Написать письмо было необходимо, поскольку наш двоюродный брат, сын раввина, решил продолжить учиться в Тельши. К тому же мы предполагали, что в своих письмах домочадцам он во всех подробностях рассказал о том, что главы йешивы, в особенности р. Йосеф-Лейб и надзиратель р. Лейб Хасман относятся к нам весьма критично. Написанное нами письмо напоминало некое подобие Мишны с комментариями Раци (рабби Цви-Яакова) и с дополнениями ха-Рахбада (ха-Рав ха-Леви Бен-Цион Динабург). Домашние получили большое удовольствие от прочтения этого сочинения, а наш младший брат Нахум-Элияху (скончался в Иерусалиме в 1945 году) – в то время уже учившийся в конотопской йешиве – в течение многих лет хранил наше сочинение и после приезда в Израиль передал мне на хранение несколько отрывков текста. В послании мы описывали жемайтийских{246} крестьян, которые «говорят тихо, а ходят громко» (они носили деревянную обувь) и тем сильно отличаются от малоросских крестьян, которые, напротив, «говорят громко от избытка алкоголя, а ступают горделиво и неспешно» (они часто обматывали тряпками ноги, а зимой ходили только в сапогах); малоросские крестьяне «чешут в затылке», чтобы «вернуть себе разумение», а жемайтийские крестьяне «чешутся, чтобы оторвать задницы от печки». Жемайтийские крестьяне «богобоязненны в пути», на всех дорогах они расставляют кресты и статуи святых; у малоросских же крестьян «все пути лежат к храму». С крестьян мы перешли к описанию самого места и его обычаев: «в Жемайтии пруды обширные, воды мутные, а рыбка мелкая», в то время как у нас «реки текучие, воды прозрачные и рыбы прекрупные»; в Жемайтии готовят «рыбу в молоке», а «соленую рыбу – в уксусе и пряностях»; у нас же принято варить рыбу в соответствии с «При мегадим», который запрещает варить ее в молоке, а соленую рыбу фаршируют яблоками. Мы подробно описали местные молочные продукты, намекнув на неопрятность местных жителей, после чего перешли к описанию самой йешивы и ее раввинов: тельшайские раввины частенько читают надгробные молитвы по разорившимся торговцам и оплакивают попрошаек, но в то же время отказывают в уважении «благочестивым мудрецам и старцам, любящим Сион и здравия ему желающим» (р. Элиэзер Гордон отказался поминать р. Шмуэля Могилевера{247}, однако согласился добавить о нем несколько слов, когда оплакивал другого раввина, кажется р. Хаима-Лейба из Стависка).