Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 1

• Название: Несущая свет. Том 1
• Автор: Донна Гиллеспи
• Издательство: Русич
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-88590-305-0, 5-88590-304-2

Действие этого монументального романа-саги происходит в эпоху древнего Рима. Описываемые в нем события переносят читателя в сам Вечный Город, и на территории, где обитают германские племена. На фоне грозных событий повествуется о приключениях главных героев — дочери германского вождя Балдемара Аурианы и Марка Юлиана — сына римского сенатора, судьбы которых переплетаются самым причудливым образом.

Книга рассказывает об увлекательном мире страстей, интриг, предрассудков, языческих верований далеких времен.

---

— Бальдемар! — закричал Видо. — Ты украл у меня славу! Ты — змея, выползающая только по ночам. Выползай же из своей норы и прикажи этим ведьмам из Хелля выпустить нас!

Вокруг Видо тем временем начали собираться его самые верные сторонники, последовавшие за своим вождем на вершину холма. Младший сын Видо, Ульрик, сидел на лошади по левую руку от отца. Это был юноша шестнадцати лет от роду. Телосложением и чертами лица он походил на Видо. Говорили, что он по ночам лает на луну. Когда он совершил свое первое убийство одного из странников, отец сумел замять это дело, списав злодеяние сына на простоватость его натуры, или другими словами, на его недоразвитость. У Ульрика было глуповатое лицо, глаза его выражали тревогу, он явно нервничал, опасаясь враждебно настроенных соратников Бальдемара.

Второго сына звали Одберт, ему было около двадцати лет. О нем говорили, что когда богини Судьбы закладывали в него душу, они собрали все наиболее жестокие, грубые черты его родителей, хорошенько перемешали их, а затем удесятерили силу этой смеси. Одберт чертами лица и телосложением походил на Гримельду. У него была материнская тяжеловесная фигура, курчавые темно-русые волосы, мощные округлые плечи, которые, казалось, могли выдержать тяжесть воловьего ярма. На его толстом квадратном лице совсем терялся маленький пухленький невинный ротик. Злобные огоньки, которые горели в глазах Гримельды, унаследовал и Одберт. На пирах мать и сын любили пить из одного и того же кубка — позолоченного черепа какого-то путника, который имел роковую неосторожность вздремнуть вблизи пасущейся любимой коровы Гримельды и стал, таким образом, одной из многих жертв, павших под ударами ее топора. Хотя Одберт унаследовал от отца его склонность к смешливости, у него не было и тени присущего отцу хитроумия и сообразительности, не говоря уже о чувстве меры. В Одберте не было и намека на сдержанность или изящество. Его огромные руки резкими рывками дергали за поводья; его толстые ноги, казалось, вот-вот сдавят бока низкорослой лошадки с такой силой, что она испустит дух. Две пророчицы в разное время предсказали ему одно и то же, что само по себе внушало доверие.

«Ты умрешь не от меча», — изрекли они. Одберт истолковал это таким образом, что он совершенно неуязвим на бранном поле, поскольку ему не суждено пасть в бою; и это явилось причиной его безрассудной храбрости: первого своего пленного он захватил в пятнадцать лет и уже начал формировать свой собственный небольшой отряд. Во главе этого отряда он делал тайные набеги на мирные селения более слабых племен, с которыми у хаттов были заключены договоры о дружбе, нещадно грабя и разоряя их дома.

Одберт злорадно ухмыльнулся Витгерну, как бы давая понять, что испытывает чувство глубокого удовлетворения по поводу его увечья. Старший сын Видо был отъявленным забиякой, грубо задиравшим всех подряд. Причем, если вы отвечали на его вызов, это грозило вам сильными неприятностями, а если не обращали никакого внимания на выпады грубияна, он еще злее начинал насмехаться над вами. Витгерн открыто встретил взгляд Одберта, его собственный взор выражал полное безразличие. Это задело Одберта за живое, и он с досады смачно плюнул на землю.

Наконец, у шатра появился сам Бальдемар. Он остановился, храня торжественное молчание и пристально глядя на Видо. Казалось, его взгляд, как острое смертоносное оружие, направлен прямо в цель и готов поразить ее.

При виде своего предводителя соратники Бальдемара испытали огромное облегчение — он выглядел великолепно! В гордой посадке его головы, в его воинственном взгляде было что-то от неукротимости дикого скакуна, не сознающего свою первобытную красоту, но никогда не забывающего о своей силе. Горе и скорбь не сломили Бальдемара, не сожгли его душу, а разожгли в ней яростное пламя, готовое спалить дотла его врагов.

Видо, по всей видимости, ожидал увидеть сломленного духом человека, не способного ни к какому сопротивлению. И теперь, чтобы скрыть свою тревогу, он громко харкнул и сплюнул на землю. Витгерн усмехнулся, заметив, что свою причудливую манеру сплевывать Одберт полностью заимствовал у отца.

— Друзья! — произнес Бальдемар, и при звуке этого повелительного голоса моментально воцарилась тишина. — Каждый из нас потерял во время последнего набега неприятеля своих матерей и отцов, своих дочерей и сыновей. Как же могло выйти, что один Видо не потерял ничего и никого? — Бальдемар сделал продолжительную паузу, инстинктивно используя приемы ораторского искусства — нетерпение слушавших его воинов быстро нарастало, и когда напряжение достигло своего апогея, он громогласно ответил на свой вопрос: — Это случилось оттого, что за день до набега он спрятал в безопасное место и свое богатство, и своих домочадцев!

Грозные слова упали, словно лезвие топора на шею спящего, ни о чем не подозревающего преступника. Мертвая тишина, полная ужаса и трепета, воцарилась вокруг. Когда толпа, наконец, понемногу начала приходить в себя и зашевелилась, послышались негромкие возгласы изумления, и ропот пробежал по ней, словно рябь по поверхности воды. Тайный сговор с врагом, это было уже слишком даже для дерзкого, попирающего многие законы Видо. Это было предательство! Но всем присутствующим было ясно и то, что Бальдемар не мог бросаться такими обвинениями без всяких на то доказательств.

Лицемерный Видо прекрасно умел скрывать свои истинные чувства. Он откинул голову назад и с наигранной беззаботностью рассмеялся отрывистым, похожим на лай, смехом. Но воины, стоявшие вблизи Одберта, сразу же заметили, как у того задрожали руки, вцепившиеся в поводья, а Ульрик опустил глаза в землю и не смел их поднять, как будто он решил, что таким образом укроется от взглядов окружающих.

— Конечно, я знал, что он будет говорить что-нибудь в подобном роде! — воскликнул Видо, энергично размахивая руками в такт своим словам. — Ничто не может обрадовать его больше, чем моя гибель! — Витгерн помимо своей воли залюбовался хладнокровным спокойствием Видо. — Но кто будет слушать лживые речи ожесточенного, сломленного горем старика, уязвленного тем, что военное счастье отвернулось от него, и завидующего мне черной завистью, потому что даже его собственные соратники бросили его, — поступив в данном случае мудро, — чтобы влиться в ряды моего войска! Знаешь, Бальдемар, если бы я был той самкой, которая произвела тебя на свет, я бы тоже добровольно бросился в огонь, только чтобы не видеть твоего жалкого конца!

Видо снова засмеялся, но на этот раз его лающий смех прозвучал в полной тишине, как будто одинокий камушек упал в пустой глиняный горшок. Напряженные хмурые лица молча вглядывались в лицо Видо, а затем все взгляды снова обратились к Бальдемару, в ожидании его ответных слов.

Однако дерзкий Видо решил не выпускать инициативу из своих рук. — Он утверждает, что я прибрал свой скот, свои богатства. Нет, это он прибрал мою собственность, он — вор! — воскликнул Видо, указывая рукой на Бальдемара. — Куда ты подевал двенадцать моих лучших кобыл, ты, жеребец? Ты же взял их у меня на время, как я думал, и собирался вернуть назад! Где они?

Презрительный взгляд Бальдемара ясно говорил о том, что это обвинение слишком смехотворно, чтобы имело смысл отрицать его и ломать по этому поводу копья.

Затем Бальдемар продолжал спокойным размеренным голосом, как будто Видо ничего и не говорил.

— Видо, пред лицом Священных Жриц и бессмертных богов я обвиняю тебя в том, что ты заранее знал о вражеском набеге на наши земли. Я обвиняю тебя также в том, что ты намеренно задержал меня здесь в лагере, навязав спор о разделе добычи, чтобы оставить мою семью беззащитной перед угрозой вражеского нападения!

Душераздирающий рев, похожий на многоголосый стон ужаса и боли, вырвался из сотен глоток. Такой безумный жуткий стон мог издать только человек, который не хочет видеть и понимать то, что он уже увидел и понял, человек, наткнувшийся посреди залитой лунным светом поляны на побелевшие кости человеческого скелета и вмиг осознавший, что перед ним — его без вести пропавший сородич.

Бальдемар не оставил Видо выбора, тот должен был вызвать его на поединок. Если Видо не сделает этого, слова Бальдемара навечно останутся в его душе, как отравленные медленнодействующим ядом наконечники стрел, так что он постепенно начнет хиреть, чахнуть, пока не умрет.

Глаза Видо горели жарким огнем, словно раскаленные угли.

— Мало того, что твоя жизнь погублена, мало того, что сам ты стал бесполезным, словно черепки от разбитого горшка, ты к тому же теряешь свой рассудок, Бальдемар, ты сходишь с ума, становишься таким же полоумным, как какой-нибудь последний деревенский дурачок! — голос Видо уже звучал на высоких нотах, он почти визжал. — Мой клинок давно уже жаждет твоей крови. Я молю богов дать мне возможность перерезать твою лживую глотку!