Милан Фюшт - История моей жены

• Название: История моей жены
• Автор: Милан Фюшт
• Издательство: Водолей
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91763-029-8

Вышедший в 1942 году роман классика венгерской литературы, поэта, писателя, исследователя в области эстетики Милана Фюшта (1888–1967) сразу приобрел мировую известность, был переведен на множество языков и номинирован на Нобелевскую премию. Любовь, сомнения, муки ревности и разочарования, терзания и вечные поиски счастья не оставляют равнодушным читателя, в какую бы эпоху он ни жил.

---

То же самое было и на этот раз. Название книги помню до сих пор: «История тихого человека» — многообещающий заголовок. Вдобавок речь идет о птицелове, славном, плутоватом старичке… Я и сам в юные годы был птицеловом, так что содержание меня заинтересовало. Впечатление комическое, хотя по сути жестокое, словом, я увлекся, и целиком погрузился в чтение. И вдруг слышу стон позади.

Оборачиваюсь. В дверях стоит жена, кашляет, задыхается, лицо красное, горит огнем. Купальный халат нараспашку, словно она только что вышла из ванны.

— Господи, что стряслось?

Она едва стоит на ногах, заливается слезами.

— Умираю, умираю, — лепечет она и бросается мне на грудь. Тело жаркое, горячее, какое бывает только со сна. Не стал я допытываться, что с ней, не спрашивал ни о чем: и без того знаю, на что способно воображение.

Лишь один вопрос задавал я себе самому снова и снова: неужто жизнь под одной крышей со мною сплошное страдание для нее?

Должен заметить, что жена моя была очень маленькая, миниатюрная, и мне это очень в ней нравилось. Иной раз даже во время службы ловил себя на мысли, какая она у меня малышка, прямо до смешного: захочу и заставлю ее плясать на моей ладони.

В связи с этим часто вспоминается мне одна сцена. Вернее, даже не сцена, а замечание, которое отпустил в наш адрес некий андалузец.

Дело было в Испании, я нанял фиакр (дело было еще на заре нашей совместной жизни, она спустилась из дома мне навстречу, чтобы дальше продолжить путь вместе), но движение застопорилось из-за крестного хода в городе, праздничное шествие — хоругви, цветочные гирлянды, воскурения… Парень в черной шляпе, украшенном цветами жилете стоял прямо перед нашим экипажем и не сводил с нас глаз. Как говорится, пожирал нас глазами.

— Чем, по-твоему, занимается этакий бугай с такой маленькой, хрупкой женщиной? — обратился он с вопросом к своему приятелю. — Да он же ей все косточки переломает! — не посовестился задать свой охальный вопрос в разгар священного шествия, да еще и расхохотался при этом.

Надо было видеть, как развеселили его слова мою жену.

— Ну, и проказники! Ты слышал, что сказал этот парнишка? — Короткая сценка воспламенила ее, даже в глазах мелькнуло какое-то странное выражение, точный смысл которого, пожалуй, был известен лишь ей одной.

— Дерзкие сопляки! — повторила она чуть погодя, прижавшись к моей руке горячей щекой. И вспыхнув, добавила: — Никто не знает, каков ты на самом деле. Только я одна.

Вот об этом-то я и хочу сказать. Тогда она не была равнодушна ко мне, в этом я убежден. Такие вещи обычно чувствуешь. Больше того, именно эту сцену: блеск ее глаз, жар ее лица — я вызывал в своей памяти всякий раз, когда меня охватывали сомнения, испытывает ли она в душе хоть какой-то интерес ко мне.

И сейчас я думал о том же самом. Потому-то и не сказал ничего ей, какой бы несчастной она ни выглядела в ту минуту, когда вошла ко мне в распахнутом халатике. Ни о чем не спросил ее, не заглянул ей в глаза, не стал выпытывать ее секреты. Но была тому и другая причина. Бурные сцены с выяснением отношений я терпеть не могу, равно как и роковые признания.

— Если хочешь, я буду еще откровенней с тобой, — как-то раз предложил мне один пылкого нрава однокашник.

И я тогда ответил ему то же самое:

— В этом нет нужды. Не стоит стремиться к такой уж безграничной откровенности промеж собой.

Я и по сию пору придерживаюсь того же убеждения. К чему она приведет, откровенность эта? Ведь ни один из нас не знает, что ему делать с правотой другого, каждый по-прежнему останется при своем, вот и получится, что обе истины, как двигались, так и будут двигаться параллельно… в никуда.

И это бы еще полбеды. Ведь в ходе откровенного общения неизбежно прозвучат слова… А слова, как известно, бывают роковыми, подчас даже и несправедливыми. Или не совсем справедливыми. Вот сорвется у нее с языка, мол, не люблю тебя, или не могу с тобой жить, — и судьба твоя решена бесповоротно, поскольку слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Иными словами, жизнь сводится к формальностям. «Ненавижу!» — конечно, и в этом слове есть доля правды. И в то же время, если призвать в доказательство опыт наших ночей в Гренаде, тогда нельзя не признать многогранности нашего бытия, а значит, следует соблюдать осторожность.

Кстати сказать, где вы видели людей, идеально подходящих друг к другу? Покажите мне этих счастливцев! Человеку многое приходится претерпевать всегда, везде и всюду, по всему свету — в этом истина.

Итак, я предпочел помалкивать. Вел себя так, чтобы и ей не было нужды заговаривать со мной. Стремился скорее успокоить ее, нежели взволновать еще более. «Несчастье — оно у тебя на шее сидит», — говаривали на судне бывалые моряки, и если видели, что у кого-то из них ум за разум заходит, сразу старались намять шею. Так же поступил и я. Ведь на больные души прекрасно воздействуют легкие средства — освежение мускулов — в особенности шейных — эссенциями, тут бывалые матросы правы.

Конечно же, она слегка всплакнула, но и улыбнулась при этом. А кто не знает, до чего прельстительное зрелище, когда молодая женщина улыбается сквозь слезы! Словно солнечный свет пробивается сквозь летний дождик. Стало быть, и я испытал счастье в ту минуту. Иной раз такие повороты выписывает судьба… «Считай, что именно к тебе она обратилась в трудную минуту», — сказал я себе.

День выдался воскресный, служанки дома не было — тоже приятное обстоятельство: жизнь вне ее будничной суеты. Все именно так и получилось. Я хорошенько растопил печку, затем наведался в кладовую за едой, потому что жена проголодалась. Мы ели, разлегшись, словно на пикнике. Даже лампу зажигать не стали — пусть сгустятся сумерки. И тогда я опять принялся рассказывать ей.

О чем рассказывал? Да обо всем, что в голову приходило. О впечатлениях, каких во время путешествий наберешься. И о том, что подстегивает молодого человека к странствиям, — о жажде узнать, есть ли счастье на земле? Потому как это очень интересует людей смолоду. Или же рассказывал о том, что таится в глубине хижин, освещаемых светом коптилки, после того как стихли шумы сказочного, залитого солнечными лучами мира, когда угаснут блики света на стенах, а человек стоит средь холода тропической ночи и силится разгадать, что это за грозные, темные силы, которые пытались сегодня поглотить солнце с неба? И что происходит в головах у людей, когда сверху опускается ночь, а в котлы с едой заглядывает полуночная луна?

— Это происходило как раз в ту пору, — рассказывал я жене моей, — когда я очутился в Селангоре и на далеких островах, где обитают малайцы. Передать не могу, каким чудом показалась мне тамошняя жизнь. Лентяев мне и прежде доводилось видеть, но людей, самозабвенно наслаждающихся бездельем, — никогда! Эти люди знают толк в жизни. Неспешно передвигаться, блаженно потягиваться всем телом или, уютно расположившись в тени, жевать бетель… Но каким образом? С вечной улыбкой в глазах, словно постоянно пребывая в опьянении, охваченные внутренним жаром… Иными словами, они упивались жизнью, как легким вином. Я же изнемогал от непосильных трудов, коими был завален, как во все времена. Неудивительно, что мне казалось: я попал на остров счастливцев.

Казалось — покуда я не узнал об их нравах поподробнее.

— Счастье нельзя отмерять порциями, — сказал мне как-то раз отпрыск тамошней правящей фамилии. Он обучался в Париже, Лондоне и, конечно, владел голландским. — Кстати, понаблюдайте за ними, когда они беснуются от ярости, обратите внимание, как быстро овладевает ими эта ярость и с какой быстротою они выхватывают из-за пояса нож, — заявил бледнолицый потомок султанов, между прочим, врач и приват-доцент университета в Сурабае.

«Жизнь — это борьба», — говаривал мне этот восточный набоб и разражался холодным смехом. А затем повествовал мелкие эпизоды их жизни, чтобы я наконец мог яснее разглядеть то, что издали казалось столь прекрасным, будто райский сад. А сколько всего скрывалось под обманчивой поверхностью!.. Он рассказывал о паломниках, о загадочных исчезновениях, а главное, тщился растолковать мне причину дьявольской власти старух, заставлял вообразить, что это значит, когда человеческая жизнь находится в руках женщин. Женщины их краев — все малорослые, съежившиеся, усохшие, однако упорны и неколебимы, что твои горы. Зато стоит представить себе, сколько всего гибнет в таком человеке, как увядает молодость, прекраснейший из возрастов. Их считают рассеянными, но ведь с ними и говорить-то не о чем, поскольку ничто их не интересует, кроме голландских гульденов… А если уж поднимается слишком громкий шум из-за этих самых гульденов, почтенные дамы облачаются в парадную чадру и, побросав все имущество-хозяйство и домочадцев на произвол судьбы, отправляются в Мекку на поклонение священному камню.