Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

• Название: Деревья-музыканты
• Автор: Жак Стефен Алексис
• Издательство: Издательство "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1964

После открытия Христофором Колумбом в 1492 году Эспаньолы (так он назвал остров Гаити) испанские конкистадоры почти полностью истребили его коренных жителей - непокорных индейцев. Нынешнее население страны - это потомки африканских рабов, которых привезли в XVII веке французские колонизаторы для обработки плантаций. На протяжении всей истории острова жителям приходилось защищать Гаити от посягательств иноземцев. Роман "Деревья-музыканты", написанный в 1957 году, - это широкая картина народной жизни, мужественной и жестокой борьбы гаитянских крестьян за свои земли, за национальную независимость, за свою культуру.

---

Поравнявшись с ним, отец Осмен остановил мула.

— Скажите, где тут хунфор хунгана Фей-Будена?

Упрямо уставившись в землю, старик продолжал бормотать.

— Эй, старина! Я с тобой разговариваю!

Старик обратил на всадников тусклый взгляд, презрительно сплюнул и снова потупил голову. Бардиналь подошел и, дотронувшись до его плеча, сказал:

— Послушай, священник спрашивает тебя, где находится хунфор...

Старец неожиданно встал, полуголый, в жалком рубище, и, размахивая палкой под носом у причетника, стал выкрикивать непонятные угрозы. Глаза его сверкали гневом, и, несмотря на дряхлость, о которой свидетельствовало жалкое иссохшее тело, обвисшая складками кожа, костлявые колени, его облик был исполнен горделивого, несколько мелодраматического благородства, а с поблекших губ срывались слова проклятия. Бардиналь и сам отец Осмен попятились, смущенные столь неожиданной вспышкой.

— В путь! — скомандовал священник.

В самом деле, всадники могли и одни найти дорогу. Они свернули на размытую водой тропу и в нескольких шагах от рощи увидели ограду хунфора. Диожен обернулся, желая убедиться, что спутники не отстали от него, и, пришпорив мула, быстро въехал в открытые ворота. Но тут мул споткнулся о бутылку, наполовину врытую в землю, и рухнул вместе со своим седоком. Рой зеленых мух вылетел из разбитой бутылки.

— Аго! — закричали всадники.

Они остановились и даже отступили немного, готовые обратиться в бегство. Священник вскочил, беспорядочно размахивая руками, чтобы отогнать мух. Левое копыто мула провалилось в яму.

— Вперед! Помогите мне вытащить мула!

Мальчик-певчий Деметриус спрыгнул с лошади, держа в руке распятие. Он подобрал полы своей красной сутаны, в которой легко было запутаться, и бросился на помощь Осмену.

Нога у мула была сломана. На ней зияла открытая рана. Осколки беловатых костей прорвали окровавленную шкуру.

— Эй, жандарм! Сюда... Мула надо прикончить. Вынь из кобуры револьвер.

Лицо Диожена нервно подергивалось, руки дрожали. Он засунул их в карманы, чтобы скрыть эту дрожь от посторонних глаз. Когда жандарм приставил дуло к уху мула, священник отвернулся. Раздался выстрел. Тогда только Диожен взглянул на животное, валявшееся возле ворот. Труп мула оттащили в сторону.

— Ну, следуйте за мной!..

— Отец Осмен, не искушайте господа бога, — наставительно сказал Бардиналь. — Вернитесь к себе в приход! Все, что случилось сегодня, не предвещает ничего доброго... Отложим до другого раза... У нас еще есть время!

— Молчать! Довольно болтовни! Вперед!.. За мной!..

Диожен выхватил крест из рук мальчика-певчего, перешагнул через труп мула и вошел во двор. Его спутники переглянулись. Гюстав Дюплан последовал за ним, остальные тоже въехали в ворота. Однако все неодобрительно качали головами.

Диожен с глубочайшим удивлением обвел взглядом двор. Двери хижин, пяти или шести мазанок, были открыты настежь, внутри все казалось на месте, но люди исчезли. Зал святилища был совершенно пуст, а земляной пол изрыт канавами. Против святилища стояло деревцо молочая, на стволе которого висела распятая птица. Это была водяная курочка, ее длинные перепончатые лапы дергались в агонии. Диожен отошел на шаг. Помолчав, он провел по лбу тыльной стороной руки. Тоска теснила ему грудь.

— Бардиналь, — заявил он наконец, — надо срубить дерево!...

Причетник обернулся к остальным спутникам, которые стояли понурившись, затем посмотрел прямо в глаза священнику:

— Какой бес вселился в вас, отец Осмен?.. Чего вы добиваетесь?.. К чему все это?.. Довольно разрушений! Не надо рубить это дерево, отец Осмен!

— Приказываю тебе срубить дерево! — крикнул Диожен гневным хриплым голосом.

— Дерево посвящено злым духам, не надо рубить его! Это западня!.. Не стану я его рубить, и, если уж на то пошло, вам, пожалуй, придется самому взяться за топор!..

— Не рубите дерево, отец Осмен! — взмолились присутствующие.

— Деметриус!.. Принеси топор! — приказал Диожен.

Он взял топор из рук мальчика-певчего, смотревшего на него испуганными глазами, приблизился к дереву и стал с размаху рубить ствол. Щепки летели во все стороны. Дерево содрогалось под ударами. Зрители отошли подальше. Священник изо всех сил стучал топором. Вдруг в листве раздался дикий хохот, затем кто-то спрыгнул вниз. Отец Осмен застыл на месте. Человек скрылся в глубине двора; вдалеке его хохот звучал еще страшнее. Кое-кто узнал Данже Доссу. Он исчез так же быстро, как и появился. Дерево зловеще затрещало и рухнуло.

Уже больше трех часов Стенли Кильби, Мильтон Холдер и важное должностное лицо, представитель ГАСХО, приехавший из столицы, совещались с лейтенантом Эдгаром Осменом в конторе компании, в Фон-Паризьене. Правление ГАСХО было очень обеспокоено пожаром и требовало расследовать это дело, Эдгар нервно шагал взад и вперед по комнате.

— Единственное, что я вам обещаю, мистер Холдер, — говорил он, — это сделать все от меня зависящее для охраны имущества компании... Как вам известно, отряд у меня невелик, и мне трудно сказать, когда преступники будут пойманы... Я принял все необходимые меры. Больше мне нечего прибавить.

— Итак, выходит, что разбойники могут безнаказанно срывать все начинания компании? У вас мало людей!.. Но скажите, сумели бы вы задержать этих негодяев, будь у вас целый полк солдат? Сомневаюсь в этом, лейтенант, очень сомневаюсь! Способны вы поймать их, да или нет?

— Компания даже не потрудилась уведомить меня о постройке этих бараков, она оставила их без всякой охраны, — на месте не было ни души, когда вспыхнул пожар, а теперь она возлагает на меня ответственность за свои же собственные промахи!.. Население в этой стране строптивое, мистер Холдер, запомните это, если собираетесь здесь обосноваться. Вы требуете разыскать виновных сию же минуту! Хорошенькое дело! Не могу же я в угоду вам арестовать всех местных крестьян! Не могу также отозвать вашу охрану и послать ее на поиски преступников! Будьте благоразумными, мистер Холдер. Я срочно выезжаю в столицу и предприму там необходимые шаги, чтобы события не застали нас врасплох... Вы должны удовлетвориться этим!..

Эдгар сердито скомкал подвернувшийся под руку листок бумаги. До чего же надоедлив этот господин! Второй представитель компании ничего не говорил, лишь заносил что-то в свою записную книжку. Мильтон Холдер вперил острый взгляд в лейтенанта Эдгара Осмена. Тот посмотрел в упор на его хищную физиономию с крючковатым носом и серовато-голубыми глазами. Лейтенанту не нравились грубые, вульгарные манеры этого упрямого дельца, тупого, как колбасник из Майнца. Выскочка противный! Мильтон Холдер почувствовал себя неловко, улыбнулся и переменил тон.

— У нас есть свои правила безопасности, лейтенант Осмен, и, можете мне поверить, они вполне оправдали себя... Я попытался объяснить вам, как горячо мы желаем разоблачения виновных... Мы готовы еще заплатить вам, лишь бы они были найдены... Сколько, по-вашему, потребуется денег, чтобы отыскать виновных?..

Эдгар сел, пристыженный, и стал вертеть между пальцами карандаш, взятый со стола.

— Я завтра же уезжаю в столицу, мистер Холдер, — проговорил он резко.

Некоторые семьи, в большинстве своем жители городка, разошлись по домам, но в хунфоре Ремамбрансы в среду еще оставалось много народу. В перистиле стояли большие миски, полные всевозможных яств.

Солнце долго не показывалось в этот день. Накануне вечером и всю ночь нещадно лил дождь, мешая людям плясать в перистиле. А теперь лишь тусклый свет струился с неба, затянутого низкими тучами. Дети радостно набрасывались на еду. Они хлопали в ладоши, кричали, хохотали, толкались. Взрослые смотрели на их возню с задумчивой, немного грустной улыбкой. Праздник приближался к концу. Скоро придется вернуться домой, к повседневным заботам, к тяжкому труду, к житейским невзгодам. Счастливое детство! Для взрослых навсегда миновала эта веселая, беззаботная пора, их сердца с каждым днем становились холоднее.

Вознеся молитвы к богам, Буа-д’Орм уединился в зале «собы». Он сел на землю позади глиняных блюд и маленьких красных кувшинов и весь ушел в созерцание. В дверях появился Кармело и нерешительно остановился у порога.

— Входи же, дитя мое, входи, — сказал старец.

Кармело переступил порог.

— Поди сюда... Сядь рядом со мной... Надо и тебе, мой мальчик, предаться размышлениям перед лицом лоасов, богов твоих предков... хоть ты и вернулся на родину, а я заметил, что ведешь ты себя, как иностранец... Или ты позабыл о лоасах?..

Кармело сел.

— Я осмелился потревожить тебя, отец Буа-д’Орм, потому что мне пора уезжать... Погода сегодня пасмурная, но солнце, верно, уже высоко стоит в небе, и работа ждет меня в горах... Я зашел поздороваться с тобой и рассказать все, что я знаю. Об этом я даже не решился говорить с родным своим отцом, не то, чего доброго, он потеряет голову... Белые люди зарятся на наши земли, и, я уверен, они захватят их, что бы мы ни делали... Пока мы еще бессильны против них. Ремамбрансе приходит конец, отец Буа-д’Орм... Ты должен сказать нашим людям, чтобы они собирались в путь и подыскивали себе работу в другом месте. Ты один можешь им это объяснить, отец Буа-д’Орм... Американцы, возможно, наймут их на свои плантации, но не думаю, чтобы работы хватило на всех. Ведь у белых есть машины... Да и легко ли человеку стать простым батраком на той земле, где он был хозяином?.. И все же не годится нашим людям, как нищим, скитаться по дорогам... Куда же им идти? В города?.. Может быть... Но что ждет их там? Страшные беды, ибо девушек подстерегает проституция, стариков — отчаяние, а детей — бродяжничество!.. Ах, горе горькое, отец Буа-д’Орм!.. И подумать только, что мы ничего не можем поделать и должны ждать сложа руки...