Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

• Название: Деревья-музыканты
• Автор: Жак Стефен Алексис
• Издательство: Издательство "Художественная литература"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1964

После открытия Христофором Колумбом в 1492 году Эспаньолы (так он назвал остров Гаити) испанские конкистадоры почти полностью истребили его коренных жителей - непокорных индейцев. Нынешнее население страны - это потомки африканских рабов, которых привезли в XVII веке французские колонизаторы для обработки плантаций. На протяжении всей истории острова жителям приходилось защищать Гаити от посягательств иноземцев. Роман "Деревья-музыканты", написанный в 1957 году, - это широкая картина народной жизни, мужественной и жестокой борьбы гаитянских крестьян за свои земли, за национальную независимость, за свою культуру.

---

— Моя политика — точное отражение политики Соединенных Штатов Америки!

Все труднее становилось сбывать кофе, хлопок, какао, сахар, бананы — даже в англосаксонские страны, этот единственно доступный в ту пору рынок. Но все упущенное наверстывали с лихвой из кармана крестьян... Чтобы добиться квоты на экспорт, нужны были крепкие кулаки. Любимчики президента, все как на подбор мулаты, фланировали по улицам и вели себя так, словно им сам черт не брат. Немецкие предприятия были закрыты, уволенные рабочие не могли найти работы, поскольку и другие компании, испугавшись падения сбыта, сократили производство. Безработица медленно, но неуклонно распространялась, как масляное пятно.

Итальянские коммерсанты, большей частью импортеры и розничные торговцы, чувствовали себя довольно спокойно; их не тронули, если не считать нескольких закоренелых приверженцев фашизма, слишком откровенно выражавших свои симпатии. Конечно, итальянцы старались не особенно лезть на глаза; они затаились, но торговали не хуже остальных, только через подставных лиц... Что касается рейнольдов, бонделей, гиршей и прочих тузов, их посадили в Фор-Насьональ, где они круглые сутки пировали, горланя «Хорст Вессель» и «Дейчланд, Дейчланд юбер аллес». Словом, немцы неплохо устроились! Они и в тюрьме продолжали служить «великой Германии», ведя под носом у тюремщиков фашистскую пропаганду, закидывая сети и улавливая в них прежних своих клиентов, попавших в стесненное положение. Играя на традиционных для гаитян антиимпериалистических чувствах, они старались вызвать ненависть к «западным плутократиям». Конечно, на удочку гитлеровской демагогии попадались лишь считанные единицы; но все же кое-кто из озлобленных мелких буржуа мечтал о победе вермахта; они ненавидели янки и их big stick[54], ненавидели лживую болтовню колониалистского Запада — и заучивали наизусть имена арийских генералов, с надеждой следя за подвигами Роммеля, пресловутого «лиса пустыни».

Безработица росла, атмосфера накалялась, а тупоумный выскочка Леско, окруживший себя мулатами, напомаженными и пустыми молодчиками, и ухом не вел. Наглое хвастовство своей светлой кожей, это типичное порождение колониализма, все больше распространялось в буржуазной среде; ведь только светлокожие получали доступ к государственным должностям. Как реакция на это ущемление в правах, возникали нелепые и опасные полурасистские теории, имевшие хождение в рядах мелкой буржуазии; псевдореволюционный «колоризм» стал эпидемической болезнью среди деклассированных элементов, среди недовольных и ущемленных. Были, конечно, и среди «колористов» честные патриоты и демократы, но главари антимулатского движения преследовали иные цели. Под пеплом идиотской «лескотической» политики разгорались традиционные распри прошлого века между либералами и националистами, а главная цель — отвоевание национальной независимости, попранной иностранцами, — отступала на второй план.

Недовольство росло. На мотив рекламной песенки «Ром и кока-кола», введенной в моду сестрами Андрюс, распевали:

На всех балах и пикниках,
на всех, на всех приемах
отважный Эйзенхауэр
лишь кока-колу пьет!
И хор подхватывал:
Рузвельт — кока-колу!
Черчилль — пепси-колу!
Ачесон — соя-колу!
А Леско — мочу!

Когда в какой-нибудь компании страсти разгорались особенно пылко, находились смельчаки, которые затягивали еще более крамольную песню, где все называлось своими именами:

Хэ ва! Хэ ва! Хэ ва!
Застукали Леско,
застукали Леско —
он деньги воровал из казначейства!
Семь раз, семь раз, семь раз
он попадался!

В следующих куплетах появлялись — примерно в тех же ситуациях — все члены правительства Леско...

В стране возник новый зоологический вид, так называемый «master of»[55]. Естествоиспытатели старательно описали его, отметив, что некоторые особи — в еще большей мере, чем хамелеон, — обладают способностью моментально менять окраску в зависимости от того, куда ветер дует. Вот некоторые характерные особенности «master of»: волосы тщательно прилизаны и напомажены; очки без оправы, на американский манер; в зубах короткая трубка; жевательная резинка; покрой пиджака подчеркивает гибкость позвоночника, голос гортанный, разговор сводится к звукоподражанию:

— Oah?.. Test?..

— A oh yâ!.. Schedule!

Таков был «master of». Здесь, пожалуй, следует пояснить, что в голове министра народного просвещения родился изумительный проект. Стремясь перестроить систему образования и кинуть кость мелкой буржуазии, страдающей от безработицы и нищеты, сей государственный муж решил скосить под корень весь преподавательский состав. Каждый учитель греко-латинской формации, не сумевший в короткий срок освоить теорию и практику воспитательных «тестов», подлежал немедленному увольнению.

Учительским кадрам начальной школы, коллежей и лицеев был нанесен страшный удар. Преподаватели с двадцатилетним, с тридцатилетним стажем были вышвырнуты на мостовую и заменены недоучками, прошедшими трехмесячные курсы при американских университетах. Философия прагматизма стала евангелием наших новаторов. Гнать в шею гуманитарных ослов! Латинский мир — и лучшее тому доказательство нынешняя война! — приходит в упадок из-за Гомера и Плутарха. Мыслить на американский лад или погибнуть! — таков был боевой клич. Смешивая обучение с осведомлением, этот р-р-революционный министр возвел метод «тестов» в ранг государственной политики, единственной основы новой культуры североамериканского типа.

— Где родился Наполеон — на Корсике, на острове Эльба или на острове Святой Елены?.. Ненужное вычеркнуть.

— Что более полезно — каучук или золото?

— Назовите имя американского адмирала, который в тысяча девятьсот пятнадцатом году принес на Гаити обещанные им Мир, Славу и Благоденствие...

Горе тому, кто не мог ответить коротко и определенно!..

Самыми крупными инкубаторами для выведения породы «master of» были Колумбийский и Йельский университеты. Магистров штамповали с молниеносной быстротой. Из уст в уста летели сенсационные сообщения:

— В Колумбии можно стать М. И. (читай: магистром искусств) за два с половиной месяца...

— Подумаешь! Я стал магистром наук за шестьдесят пять дней и шесть часов!

— А я — магистром искусств и бакалавром технических наук Йельского университета ровно за два месяца...

Начальник штаба гаитянской армии тоже не дремал. Дух американского практицизма проник и в ряды доблестных воинов. Так, перед военными парадами сей достославный полководец говорил своему адъютанту:

— Эй, бой, прикажи оседлать мою horse![56]

На «meetings»[57] в генеральном штабе, неутомимо жуя резинку, он бросал докладчикам:

— Well![58] О-кей! Ну, где ваши survey?[59]

Вместо приветствия он восклицал:

— Хэлло, guys![60]

Министр иностранных дел, также родной сын президента республики, субъект с прилизанными и склеенными каким-то гуталином волосами, с высокомерным выражением лица, каковое он принимал специально для того, чтобы казаться старше своих лет, одетый с иголочки хлыщ, увлекался верховой ездой, а передвигаясь пешим порядком, подражал походке Антони Идена. И как тот канцлер, который во всех затруднительных случаях посылал депешу папе римскому, он всегда обращался за инструкциями в американское посольство.

Такова была атмосфера, царившая в стране. Весна, пышная, теплая, золотистая, раскидала яркие чистые ковры по несчастной земле Туссена-Лувертюра[61] и Жан-Жака Дессалина. Компания ГАСХО заняла одно из самых больших зданий столицы. Народ, обладавший гордостью и пророческим даром, с проклятьями терпел обиды и ждал своего часа.

Первая проповедь преподобного отца Диожена Осмена в Гантье произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Достойный служитель божий говорил среди все нараставшего ропота. С высоты кафедры он видел обращенные к нему озадаченные или гневные физиономии верующих. Группа вольнодумцев, слушавших мессу с церковной паперти, была просто потрясена. Эти господа теснились поближе к дверям, чтобы услышать нового кюре. Устремив глаза вдаль, уцепившись руками за кафедру, весь в поту, Диожен предавал нечестивцев анафеме, постепенно повышая голос, потому что гул становился все громче и громче. Он говорил добрых двадцать минут, требуя отречения от языческих богов и угрожая приверженцам водуизма всяческими небесными карами. Заключительные слова проповеди были покрыты неимоверным шумом толпы. Потом наступила гнетущая тишина. Лишь громко стучали каблуки священника, спустившегося с кафедры и как-то злобно печатавшего шаг. Мальчик из хора, путаясь в длинном не по росту балахоне, семенил впереди Диожена. Дойдя до амвона, кюре преклонил колени перед алтарем и застыл в экстазе; потом резким движением встал, оправил ризу и провозгласил: