Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

• Название: Путём всея плоти
• Автор: Сэмюель Батлер
• Издательство: Критерион
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-901337-14-Х

В серию «Мансарда» войдут книги, на которых рос великий ученый и писатель Мирча Элиаде (1907–1986), авторы, бывшие его открытиями, — его невольные учителя, о каждом из которых он оставил письменные свидетельства.

Сэмюэль Батлер (1835–1902) известен в России исключительно как сочинитель эпатажных афоризмов. Между тем сегодня в списке 20 лучших романов XX века его роман «Путём всея плоти» стоит на восьмом месте. Этот литературный памятник — биография автора, который волновал и волнует умы всех, кто живет интеллектуальными страстями. «Модернист викторианской эпохи», Батлер живописует нам свою судьбу иконоборца, чудака и затворника, позволяющего себе попирать любые авторитеты и выступать с самыми дерзкими гипотезами.

В книгу включены два очерка — два взаимодополняющих мнения о Батлере — Мирчи Элиаде и Бернарда Шоу.

---

Теобальду хватило ума понять, что если он серьёзно поработает, у него появится шанс обрести независимость; к тому же идея сделаться стипендиатом ему импонировала. Итак, он налёг на учёбу и в конце концов получил степень бакалавра, после чего членство в фонде стало вещью весьма вероятной и даже просто вопросом времени. Некоторое время мистер Понтифик-старший был по-настоящему доволен и сказал сыну, что подарит ему собрание сочинений любого классика по выбору. Молодой человек выбрал Бэкона, и Бэкон, соответственно, появился на его полке в десяти изящно переплетённых томах. Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что куплены они были из вторых рук.

Итак, степень получена; теперь на очереди было рукоположение, о котором Теобальд до поры не вспоминал, приняв его как должное, имеющее когда-нибудь произойти само по себе. Но вот теперь оно имело произойти на самом деле, оно заявляло о себе, оно кричало, что вот-вот нагрянет, через какие-то пару месяцев; и это его изрядно пугало: ведь после того, как оно произойдёт, пути назад уже не будет. В близкой перспективе рукоположение нравилось ему не более, чем в дальней, и он даже предпринял робкие попытки спастись бегством, что видно из приведённой ниже переписки, которую его сын Эрнест обнаружил в отцовских бумагах. Письма написаны выцветшими чернилами на бумаге с золотым обрезом и аккуратно перевязаны ленточкой без какой-либо записки или пометки. Я не изменил в них ни слова. Вот они:

«Дорогой отец,

Мне не хотелось бы поднимать вопрос, который считается решённым, но по мере того, как время приближается, я начинаю сильно сомневаться, насколько я гожусь в служители церкви. Я не хочу, Боже упаси, сказать, что у меня есть хоть тень сомнения относительно англиканской церкви, и всем сердцем подпишусь под каждой из тридцати девяти статей[40], которые я считаю поистине непревзойдённой вершиной человеческой мудрости; также и Пейли[41] не оставляет оппоненту ни единой лазейки; но я убеждён, что поступил бы против Вашей воли, если бы скрыл от Вас, что не ощущаю в себе внутреннего зова быть служителем Евангелия, а ведь в тот момент, когда епископ будет меня рукополагать, я должен буду сказать, что именно ощущаю такой зов. Я стараюсь обрести это чувство, усердно молюсь о нём, и иногда мне кажется, что оно пришло, но очень скоро это ощущение развеивается; не то чтобы я наотрез отвергал долю священника, нет, я уверен, что, став таковым, я буду изо всех сил стараться жить ради Славы Божией и воплощения Его замысла на земле, но, тем не менее, я чувствую, что этого недостаточно, чтобы вполне оправдать мой приход в церковь. Я знаю, что, несмотря на свою стипендию, ввожу Вас в большие расходы, но Вы сами учили меня, что надо слушаться голоса совести, а моя совесть говорит мне, что, становясь священником, я поступил бы неправильно. Может статься, Бог ещё осенит меня тем духом, о котором, я, поверьте, непрестанно молюсь, но может и не осенит, и в таком случае не лучше ли мне поискать чего-то другого? Я знаю, что ни Вы, ни Джон не хотите, чтобы я входил в ваш бизнес, да я в денежных делах и не разбираюсь, но разве нет ничего другого, чем я мог бы заняться? Я не прошу Вас содержать меня долгие годы учения на врача или юриста, но когда я стану стипендиатом фонда, что должно произойти уже скоро, я, во-первых, постараюсь, чтобы Вы более уже ничего на меня не тратили, и, кроме того, смогу немного подрабатывать — писать или давать уроки. Надеюсь, Вы не сочтёте это письмо неприличным; меньше всего на свете я желал бы причинить Вам хоть малейшее беспокойство. Надеюсь также, что Вы примете во внимание мои нынешние чувства, которые порождены не чем иным, кроме как уважением к собственной совести, которое никто не внушал мне так часто, как Вы сами. Пожалуйста, напишите мне поскорее пару строк. Надеюсь, Ваша простуда проходит. Привет Элайзе и Марии.

Остаюсь Вашим любящим сыном,

Теобальдом Понтификом». «Дорогой Теобальд,

Я способен вникнуть в твои чувства и не имею ни малейшего желания спорить с тем, как ты их выражаешь. Вполне справедливо и естественно, что ты чувствуешь так, как чувствуешь, если не считать одной твоей фразы, неуместность которой ты и сам, подумавши, несомненно, ощутишь, и о которой мне нечего более добавить, кроме того, что она ранила меня в самое сердце. Тебе не следовало говорить „несмотря на свою стипендию“. Это только справедливо, что когда у тебя появляется возможность помочь мне нести тяжкую ношу твоего образования, эти деньги должны переводиться, как оно и было, мне. Каждая строка твоего письма убеждает меня, что ты находишься под влиянием неких болезненных впечатлений, из числа любимейших козней дьявола для завлечения людей в свои сети на их погибель. Твоё образование, как ты справедливо отметил, вводит меня в огромные расходы. Я ничего не жалел, страстно желая предоставить своему сыну все преимущества, подобающие английскому джентльмену, но я не собираюсь спокойно наблюдать, как все потраченные мною деньги будут брошены на ветер, и начинать всё с начала просто потому, что тебе в голову приходят некие неумные сомнения, которым ты должен противиться, ибо они несправедливы по отношению к тебе самому, а не только ко мне.

Не поддавайся неуёмному желанию перемен, этому яду, губящему в наши дни столь многих людей обоего пола.

Разумеется, ты не обязан рукополагаться; никто не принудит тебя к этому; ты совершенно свободен; тебе двадцать три года, и тебе пора уже разбираться в самом себе; но почему же не раньше? Почему ты ни разу не удосужился хотя бы намекнуть мне о своём несогласии до сих самых пор, когда я уже понёс все эти расходы, отправив тебя в университет, чего ни в коем случае не сделал бы, не будь я уверен, что ты твёрдо решил принять сан? У меня есть письма, в которых ты выражаешь несомненное желание рукополагаться, а твои сёстры и брат засвидетельствуют, что никакого давления на тебя никогда не оказывалось. Ты сам себя не понимаешь, ты страдаешь душевной робостью, вполне, может быть, естественной, но оттого не менее чреватой серьёзными для тебя последствиями.

Я отнюдь не в добром здравии, и тревога, причинённая твоим письмом, натурально, терзает меня. Да внушит тебе Бог побольше разума.

Твой любящий отец,

Дж. Понтифик».

Получив это письмо, Теобальд воспрянул духом. «Отец пишет, — сказал он себе, — что если я не хочу, я не обязан рукополагаться. Я не хочу, и потому не буду. Да, но что могут означать слова „чревато серьёзными для тебя последствиями“? Не таится ли за ними скрытая угроза, — хотя невозможно уловить смысл ни угрозы, ни самих слов? Не предназначены ли они произвести эффект угрозы, тогда как никакой угрозы в них нет?»

Теобальд слишком хорошо знал своего отца, чтобы недооценивать смысл сказанного, но, зайдя уже так далеко в своём бунтарстве и на самом деле испытывая искреннее желание по возможности избежать рукоположения, он решился идти дальше. Соответственно, вот что он написал:

«Дорогой отец,

Вы говорите мне — и я от души благодарен Вам, — что никто не принудит меня рукополагаться. Я был уверен, что Вы не станете навязывать мне сан, если это будет по-настоящему противно моей совести, и потому решил оставить эту затею. Надеюсь, что Вы будете и впредь предоставлять мне содержание в нынешних размерах, пока я не стану стипендиатом фонда, что уже не за горами, и перестану быть для Вас причиной дальнейших расходов. В самое ближайшее время я решу для себя, какую профессию избрать, и немедленно сообщу Вам об этом.

Ваш любящий сын,

Теобальд Понтифик».

Остаётся привести последнее письмо, высланное обратной почтой. Его основное достоинство — краткость.

«Дорогой Теобальд,

Получил твоё письмо. Мотивы его для меня темны, но последствия абсолютно ясны. Ты не получишь от меня ни гроша, пока не образумишься. Если же станешь упорствовать в своём безрассудстве и греховности, то у меня, к моему счастью, есть ещё дети, за которых я могу быть спокоен, ибо их поведение послужит мне источником счастья и уважения окружающих.

Твой любящий, но расстроенный отец,

Дж. Понтифик».

Мне неизвестно продолжение вышеприведённой переписки, но закончилось всё вполне благополучно. Может быть, Теобальд просто сдрейфил, а может, принял этот полученный от отца внешний толчок за внутренний зов, о котором, я не сомневаюсь, со всей искренностью молился, — ибо был человеком, твёрдо верующим в действенность молитвы. Таков и я, в известном смысле. Теннисон[42] сказал, что молитва творит в мире такое, о чём тот и не подозревает; впрочем, он мудро умолчал, хорошее она творит или плохое. Оно, пожалуй, было бы хорошо, если бы мир всё же подозревал кое о чём из того, что творится молитвой, или хотя бы опасался этого. Но тайна сия, по всеобщему признанию, велика есть. Кончилось тем, что Теобальду посчастливилось вскоре после окончания колледжа стать стипендиатом его фонда, и осенью того же, 1825-го, года он принял сан.