Ян Дрда - Однажды в мае

• Название: Однажды в мае
• Автор: Ян Дрда
• Издательство: Детгиз
• Жанр: О войне
• Год: 1961

В марте 1939 года при поддержке империалистических кругов Англии, Франции и фашистской Италии территория Чехословакии была оккупирована гитлеровскими войсками. Целых шесть лет страдали народы Чехословакии от фашистского угнетения. Тысячи ее верных сынов и дочерей участвовали в подпольной борьбе с оккупантами. Трудящиеся всех стран хранят светлую память о Юлиусе Фучике и других славных героях, отдавших свою жизнь в борьбе с фашизмом.

Воодушевленные радостными известиями о наступлении советских войск, 5 мая 1945 года трудящиеся Праги восстали с оружием в руках. Во время боев, которые велись на улицах окруженной эсэсовскими войсками Праги, восставшие патриоты обратились по радио к союзным войскам с призывом о помощи.

Несмотря на то, что части американской армии уже находились на территории Чехословакии, они не оказали поддержки восставшим.

Советские войска вели в эти дни ожесточенные бои на подступах к Берлину и на его улицах. Несмотря на огромное напряжение и усталость, танковые части 1-го и 2-го Украинских фронтов за короткий срок преодолели 350-километровый переход от Берлина и 9 мая вступили на улицы Праги. Они принесли свободу чехословацкому народу и спасли от разрушения древнюю столицу.

События Пражского восстания в мае 1945 года легли в основу повести чешского писателя Яна Дрды «Однажды в мае». Прочитав ее, вы узнаете о мужестве молодых чешских патриотов, о том, как пятнадцатилетний Пепик Гошек ходил в разведку, как сражался на баррикадах и подбил фашистский танк, о счастливых днях освобождения от фашизма.

---

Пепик достал из-под кровати свой драгоценный фауст-патрон, полюбовался на него и засунул опять подальше.

Кто-то снова забарабанил в окно, крикнув:

— Все к мосту!

Галина проснулась. Она стремительно села, огляделась и вскочила с кровати. Мамина рубашка была ей до смешного широка. Девушка беспомощно озиралась, наконец увидела Пепикову спецовку, висевшую за дверью, решительно подскочила к ней и сдернула с вешалки:

— На время можно взять?

Пепик кивнул, не задумываясь, и даже принес ремень. Галина мгновенно переоделась, натянула на ноги тяжелые ботинки Пепика, которые стояли у печки, и со строгой деловитостью спросила:

— Что ты сделал с моим автоматом?

Пепик послушно вытащил из-под кровати оружие и подал его Галине. Она взглядом похвалила Пепика, поняла, что он позаботился об автомате, пока она спала.

«Ну и девчонка! — подумал Пепик. — Понимает, что к чему!» — И он почувствовал гордость: ведь именно он нашел Галину и привел к себе домой.

Галина перекинула ремень автомата через голову, бегло осмотрела магазин и серовато-голубыми глазами вопросительно посмотрела на Пепика.

— Я с тобой пойду, Галина… — вырвалось у того. Пепику казалось, что отпустить ее одну невозможно.

Галина взъерошила ему волосы:

— Нет, Пепик, тебе нельзя! Ты несовершеннолетний… Твоей маме будет очень больно…

И не успел он опомниться, как Галина обняла его за плечи и поцеловала в лоб. Пепику показалось, что она притронулась куском раскаленного металла.

— Спасибо за все… — прошептала она. — Я должна пойти туда!..

— Мама нас заперла… все равно нельзя выйти… — растерян-по пробормотал Пепик.

— Погаси свет! — скомандовала Галина так решительно, что Пепик не посмел ослушаться.

А когда он повернул выключатель, Галина подняла штору, открыла окно и выскочила на улицу, Пепик почувствовал на лице порыв холодного ветерка. Когда он снова зажег свет, черная бумага еще вздрагивала.

Все это произошло как во сне. Комната была пуста, и только в углу у печки валялись лохмотья Галины. Пепик готов был заплакать. Не только родители, но и Галина считает его ребенком. Он закусил губу, чтобы не разреветься. Но слезы текли неудержимо, как Пепик ни жмурился.

— Погодите… погодите же… я вам еще докажу…

Он опять выключил свет, отдернул штору и прижался горячим лбом к стеклу. По улице мимо домика непрерывной вереницей тянулись расплывающиеся в темноте черные фигуры людей. По каменным плитам тротуара неустанно звучали чьи-то шаги, изредка вспыхивал синий огонек фонарика, и человеческая тень проскальзывала под самым окном.

Пепик понимал, что всякий, у кого есть честь и совесть, спешит к мосту, словно подчиняясь единой воле. Самая мысль, что его одного нет среди этих людей, была невыносима. Разве мог он в такие минуты считать себя несовершеннолетним? Разве можно так несправедливо относиться к нему?

— Все честные чехи, к баррикадам! — слышалось на темной улице.

Наконец Пепик решился. Этот приказ касался и его! Уклониться от своего долга он не хотел. Он зажег свет, огляделся в пустой кухне, вытащил свой фауст-патрон и положил его на стол. Потом нашел в ящике стола кусочек мела, представляя себе ту минуту, когда мать вернется домой… Но отступить Пепик не мог. Долг казался ему важнее всего, и аккуратным почерком он медленно вывел на дверце шкафа:

Поставив последнюю точку, он вздохнул. Ему казалось, что эти слова должен понять всякий и мать тоже поймет. Он обхватил руками фауст-патрон: разве такое оружие может сейчас валяться под кроватью? Потом он потушил свет и, с трудом волоча свою тяжелую ношу, выскочил так же, как Галина, в окно…

ХМУРОЕ УТРО

Медленно наступало серое утро. Моросил мелкий, надоедливый дождь, окутывая город сумрачным покрывалом. На берегу перед мостом заканчивали четвертую баррикаду, которая упиралась в домики по обе стороны улицы. Здесь тоже трудилось много женщин. Они совсем выбились из сил и почти падали от усталости. За эту бессонную ночь через их руки прошли тонны камня. Но даже и сейчас, на рассвете, женщины не сдавались. Мария Гошекова с пани Марешовой, матерью Ярды, притащили из соседних домов металлические урны из-под мусора; жена пекаря с соседкой нашли где-то парковые скамейки; некоторые вдвоем подвозили двуколки со старыми кирпичами. В сером предрассветном сумраке женские лица казались пепельно-бледными, но они дышали неукротимой энергией. Остановить этих тружениц могла лишь смерть.

А она, немая, враждебная, затаилась в пышной майской зелени, подстерегала на высотах за рекой, замаскированная цветами, готовыми распуститься.

Ранним утром Гошек отправил в разведку трех человек, чтобы выяснить расположение врага и его силы.

— Стреляйте только в самом крайнем случае, — внушал разведчикам Гошек, выдав им на прощанье по две обоймы.

Коренные голешовицкие жители, они все трое с детства знали каждый кустик, каждую тропку, каждый камень на противоположном берегу. Повесив, как кавалеристы, за спину винтовку на укороченном ремне, разведчики перебежали через дорогу под мостом и прошли вниз по течению реки добрых пятьдесят метров, затем скрылись из виду в густом кустарнике на береговых склонах.

Часы у пристани пробили шесть. Сквозь завесу непрерывного, унылого дождя на другом берегу смутно вырисовывались очертания домов.

После восхода солнца прошло, вероятно, уже около часа, но темнота не отступала, будто рассвет только-только начинался. О разведке пока не было и помину.

За крайней баррикадой, кое-как укрываясь от дождя, сидели ее защитники. В пять часов утра они пришли сюда с угольщиком Адамом во главе сменить команду сержанта Марека, Кто-то вытащил из верхней части баррикады несколько поперечных досок и накинул на них сверху большой брезент. В его складках, как в желобах, журчали струйки дождевой воды и стекали на землю, но оружие было защищено от воды, и это было всего важнее.

Кроме Лойзы Адама, который до сих пор не мог окончательно счистить с себя гипс, здесь сидели Франта Испанец, Иозеф Стршельба, пан Бручек, вагоновожатый того самого трамвая, в котором вчера нацисты убили молоденькую кондукторшу, лавочник Коуба из Затор, рабочий с бойни Швец, Гошек, до сих пор ожидавший здесь разведчиков, и еще человека три из приречных домиков.

Затем на баррикаду пришли женщины. Они принесли своим мужьям горячий черный кофе в фаянсовом кувшине и каравай черного хлеба. Мужчины забрались под брезент и поделили хлеб, разламывая его на куски: фаянсовый кувшин, от которого валил густой пар, приятно согревал руки и ходил по кругу от одного человека к другому. Женщины сидели на корточках, охватив колени руками, выпачканными землей.

Механик Кладива, высокий человек с седыми длинными усами, принес с собой старинный батарейный радиоприемник. Он пристроил его на выступе под брезентом и принялся ловить Прагу. Но упрямый ящичек только свистел и трещал. Кладива возился с ним не меньше получаса, а бойцы тихонько подсмеивались.

— Да-а, отсырели, видно, твои радиоволны, дружище, — не удержался от шутки угольщик.

Кладива уже потерял всякую надежду извлечь хоть какой-нибудь звук, как вдруг из ящичка произнесли очень громко и отчетливо:

— …prager Bevölkerung, noch habt ihr die Wahl…[3]

— Смотри-ка, на чьей он стороне! Заткни ему рот, этому нацисту! — сердито воскликнул вагоновожатый, пригрозив кулаком приемнику, словно это было живое существо.

— Погоди! Дай настроить — нервы у нас пока в порядке, — остановил Кладиву Испанец, схватив его за руку.

Хриплый голос отрывисто продолжал:

— …Kampf, Zerstörung, unnötiges Blutvergissen in der Stadt Prag, oder Ruhe, Ordnung und Erhaltung des Wohlstandes bis zu…[4]

Кладива все-таки выключил приемник и сказал виновато:

— Черт возьми! Да это ведь Прага говорит! Там, видно, наших еще нет…

— Ты настрой на волну четыреста пятнадцать, — посоветовал Швец.

Прыщеватый, небритый, с бегающим испуганным взглядом, лавочник Коуба встревоженно спросил:

— А что же сказали-то?

Пан Бручек сдвинул полицейскую каску на затылок и, по привычке, вытер лысину.

— Они с утра за нас беспокоятся и потому вежливо спрашивают, не угодно ли нам восстановить немецкие порядки…

Коуба стал еще мрачнее:

— Да-a, опоздали они малость…

На противоположном берегу протрещала короткая пулеметная очередь и внезапно оборвалась; спустя несколько секунд тишину разорвала еще одна очередь. Бойцы на баррикаде невольно пригнулись, словно стреляли прямо в них. Испанец и Гошек так и впились взглядом в берег.

— Этого только нам недоставало! — шепотом сказал Испанец, поняв, что на берегу разыгралась какая-то трагедия.

На лбу у Гошека вздулись толстые вены.

— Но… ничего серьезного еще не случилось, — попытался он возразить, однако в его взгляде сквозила тревога.