Карло Гинзбург - Сыр и черви. Картина мира одного мельника жившего в XVI веке

• Название: Сыр и черви. Картина мира одного мельника жившего в XVI веке
• Автор: Карло Гинзбург
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: Философия
• Год: 2000
• ISBN: 5-8243-0132-8

Известный итальянский историк, один из основателей «микроистории» реконструирует биографию и духовный мир «диссидента» XVI века — фриульского мельника, осмелившегося в эпоху жесткого идеологического диктата выступить со своим мнением по всем кардинальным вопросам бытия. Фактографическая тщательность сочетается в книге Карло Гинзбурга с умелой беллетризацией — сочетание этих качеств сообщило ей весьма высокую популярность.

Для всех интересующихся историей.

---

Только душа не укладывалась в это столь последовательное мировоззрение.

34. Душа

Вернемся к проводимому Меноккио отождествлению Бога и мира: «Ведь говорится, что человек создан по образу и подобию Божию, а человек — это воздух, огонь, земля и вода, и отсюда следует, что воздух, земля, огонь и вода — это Бог». Источником для этого высказывания Меноккио послужили «Цветы Библии». Здесь он нашел уходящую вглубь времен мысль о взаимной соотнесенности человека и мира, микрокосма и макрокосма (но внес в нее один существенный корректив). «...И потому мужчина и женщина, сотворенные последними, были сотворены из земли и праха, дабы достигали неба не гордыней своей, а смирением; земля — самый низкий из элементов, каждодневно попираемый ногами, и находится в окружении иных элементов, которые соединены и сдавлены вместе, подобно яйцу, где в середине умещается желток, его окружает белок, а снаружи — скорлупа; и вот так расположены элементы в мироздании. И под желтком разумеется земля, под белком — воздух, под тонкой пленкой, что отделяет белок от скорлупы, — вода, под скорлупой — огонь: все составлены вместе, дабы холод с теплом и сухость с влагой взаимно умеряли друг друга. И из этих же элементов состоят наши тела: наша плоть и кости это земля, кровь — это вода, дыхание — это воздух, теплота — это огонь. Вот из этих элементов состоят наши тела. Тело наше принадлежит миру, но душа подначальна одному лишь Богу, ибо она сотворена по образу Его и состоит из более благородной материи, чем тело...» Меноккио же, отождествляя человека с миром, а мир с Богом, не допускал присутствия в человеке нематериального начала, отличного от тела и его функций, — души. «Когда человек умирает, он словно скот, словно муха», — говорил он односельчанам, вторя — трудно сказать, намеренно или нет — «Екклесиасту»: «умирает человек, умирает и душа и с ней все»129.

В начале процесса Меноккио, однако, отрицал, что говорил нечто подобное. Он пытался, правда, без особого успеха, соблюдать осторожность, как советовал его старый друг, викарий из Польчениго. И на вопрос: «Что случается с душами добрых христиан?» — ответил: «Я говорил, что наши души возвращаются к божьему величию и там получают по делам своим, как Бог решит: добрых он посылает в рай, злых в ад, а некоторых в чистилище». Меноккио казалось, что лучшего укрытия, чем ортодоксальная церковная доктрина (которую он нимало не разделял) ему не найти. На самом деле, он сам себя завел в тупик.

35. «Я не знаю»

Во время следующего допроса (16 февраля) генеральный викарий первым делом потребовал разъяснений по поводу «божьего величия» и тут же взял быка за рога: «Вы говорите, что души возвращаются к божьему величию, но утверждаете при этом, что Бог — это воздух, земля, огонь и вода; каким же образом возвращаются души к божьему величию?» Противоречие было кричащим, Меноккио не знал, что сказать: «Это правда, я говорил, что воздух, земля, огонь и вода — это Бог, этого я не могу отрицать; а что же до душ, то они исходят из духа Божьего и потому должны возвратиться к духу Божьему». И генеральный викарий, не ослабляя хватки: «Дух Божий и Бог — одно и то же? Этот дух Божий тоже воплощен в четырех элементах?»

«Я не знаю», — ответил Меноккио. Немного помолчал. Устал, может быть. Или ему было непонятно, что значит «воплощен». Наконец, он сказал: «Я думаю, что у всех людей есть дух Божий, и он радуется, если мы поступаем хорошо, а если плохо — печалится».

«Вы разумеете тот дух Божий, что возник из хаоса?»

«Я не знаю».

«Говорите по правде, — не отступал викарий, — и ответьте на этот вопрос: если вы веруете, что души возвращаются к божьему величию, а Бог это воздух, вода, земля и огонь, то как они возвращаются к божьему величию?»

«Я думаю, что наш дух, который и есть душа, возвращается к Богу, который нам его дал».

До чего же был упрям этот крестьянин. Но Джамбатиста Маро, генеральный викарий, доктор обоих прав, вооружившись терпением, вновь призвал его говорить правду и только правду.

«Я говорил, — ответил Меноккио, — что все в мире — это Бог, и я думаю, что наши души возвращаются в мир и радуются по воле Божией». И помолчав еще немного: «Они словно ангелочки, которых рисуют подле Господа Бога, и те, которые достойны, остаются близ него, а других, которые творили злое, он посылает блуждать по миру».

36. Два духа, семь душ, четыре стихии

Допрос завершился, и перед нами очередное противоречие Меноккио. Высказав мысль, которую за неимением лучшего термина можно назвать пантеистической130 («все в мире — это Бог») и которая никак не сочеталась с перспективой личного бессмертия («наши души возвращаются в мир»), Меноккио, по всей видимости, был охвачен сомнением. Страх или неуверенность заставили его на некоторое время замолчать. Потом ему припомнилось изображение, увиденное в церкви, должно быть, в какой-нибудь сельской часовне: Бог в окружении ангельских хоров. Может быть, это то, о чем хотел услышать генеральный викарий?

Но генеральному викарию мало было беглого намека на традиционный образ рая (к тому же в сопровождении вполне нехристианского, народного по своему происхождению представления о душах мертвых, которые «блуждают по миру»)131. На следующем слушании он тут же прижал Меноккио к стенке, предъявив ему все его заявления, отрицающие бессмертие души: «Поэтому говорите по правде и более обстоятельно, чем делали это прежде». Меноккио в ответ выступил с неожиданным утверждением, идущим прямо вразрез тому, что он говорил на двух предыдущих допросах. Он признал, что беседовал о бессмертии души с некоторыми из своих приятелей (Джулиано Стефанутом, Мелькиорре Джербасом, Франческой Фассетой), но прибавил: «Я говорил, и это мои доподлинные слова, что со смертью тела умирает душа, но дух остается».

До этого момента Меноккио ничего похожего не говорил; более того, говорил прямо обратное — «наш дух, то есть душа». Теперь же в ответ на недоуменный вопрос викария: «Считаете ли вы, что в человеке есть тело, душа и дух и что они отличны друг от друга и что одно составляет душу, а иное — дух?» — он уверенно заявил: «Да, господин, я думаю, что душа — это одно, а дух — другое. Дух исходит от Бога, и это то, что, когда мы что-нибудь делаем, побуждает нас это делать или не делать». А душа или, скорее, души (как он пояснил в дальнейшем) — это всего лишь различные проявления интеллекта, которым суждено погибнуть вместе с телом. «Я скажу так: в человеке есть разум, память, воля, мысль, рассудок, вера и надежда — эти семь даров Бог дал человеку, их мы называем душами и они направляют нас в наших поступках, и это то, о чем я сказал, что со смертью тела умирает душа». Дух же «от человека отделен, у него та же воля, что у человека, и он управляет этим человеком»; после смерти он возвращается к Богу. Таков добрый дух: «Я думаю, — объяснил Меноккио, — что всем людям дается искушение, потому что наше сердце состоит из двух частей, одной светлой и одной темной: в темной обитает злой дух, а в светлой — добрый».

Два духа, семь душ, наконец, тело, в котором сливаются четыре стихии: спрашивается, как у Меноккио могла возникнуть такая сложная и хитроумная антропология?132

37. Судьба одной идеи

О существовании различных «душ», также как и о теле, состоящем из четырех стихий, Меноккио мог прочитать в «Цветах Библии». «Справедливо также, что у души столько имен, сколько у нее имеется телесных проявлений: поскольку душа животворит тело, она зовется субстанцией, поскольку желает — сердцем, поскольку тело дышит — духом, поскольку душа сознает и ощущает — разумом, поскольку представляет и мыслит — воображением или памятью; разумение для того помещается в самой высокой части души, облагороженной размышлением и познанием, чтобы человека не без причины именовали образом Божиим...» Этот реестр душ лишь частично совпадает с данным Меноккио, но общей их основы отрицать невозможно. Самое серьезное расхождение в том, что в «Цветах Библии» дух фигурирует на равных правах с другими наименованиями души, и к тому же в согласии с этимологией он отождествлен с дыханием как телесной функцией. Откуда же досталась Меноккио мысль о различении смертной души и бессмертного духа?

Путь, который она проделала, был долгим и непрямым133. Для начала нам нужно обратиться к спорам о бессмертии души, которые велись в начале XVI века в кругах итальянских аверроистов, то есть главным образом среди профессоров Падуанского университета, находившихся под влиянием идей Помпонацци134. Эти философы и врачи открыто полагали, что со смертью тела индивидуальная душа — не тождественная аверроистскому активному интеллекту — должна погибнуть. Разрабатывая эти идеи в религиозном ключе, францисканец Джироламо Галатео (учившийся в Падуе и затем по обвинению в ереси приговоренный к пожизненному заключению) утверждал, что души, которым уготовано блаженство, после смерти спят вплоть до Страшного суда. Возможно, следуя за ним, бывший францисканец Паоло Риччи, более известный под именем Камилло Ренато, защищал теорию сна душ, вводя различение между «anima», обреченной на гибель вместе с телом, и «animus», которому суждено воскреснуть в конце времен. Под прямым влиянием Ренато, жившего в изгнании в Вальтеллине, эта теория была воспринята, хотя и не без некоторого сопротивления, венетскими анабаптистами135, полагавшими, «что душа это жизнь и что, когда человек умирает, тот дух, который поддерживает в человеке жизнь, отправляется к Богу, а жизнь идет в землю, и там спит, не сознавая ни добра, ни зла, пока не наступит судный день и все не воскреснут по воле Господа»136, — кроме отверженных, для которых никакой будущей жизни не существует. Поэтому «нет иного ада, кроме могилы»137.