Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

• Название: У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику
• Автор: Малькольм Лаури
• Жанр: Современная проза
• Год: 1972

Издательская аннотация отсутствует.

Со страниц «У подножия вулкана» встает аллегорическая и в то же время чувственно-конкретная панорама земного ада, в котором бьется, терзается и страждет человеческая душа (отнюдь не произвольны в тексте книги частые ссылки на великое Дантово творенье). Повесть же «Лесная тропа к роднику», напротив, видение о земном рае, самое ясное и просветленное произведение Лаури.(Из предисловия.).

---

— Бог весть, зачем его туда понесло. Не может быть, чтобы он обучался там ездить верхом, однако же он объявился здесь на прошлой неделе в каком-то диком наряде, похожий на Хута С. Харта во «Всадниках солончаковой пустыни». Видно, он перенесся сюда сверхъестественным усилием воли, а может, его переправили из Америки на грузовике, который перевозил скот. Сказать по правде, я не знаю, как журналисты устраиваются в таких случаях. А может, он сделал это на пари… Так или иначе, он добрался до самой Чиуауа в кузове со скотом, и какой-то торговец оружием, поставщик оружия, как бишь его звать — Вебер, кажется, — в общем, я позабыл, мы ведь с ним не знакомы, прихватил его оттуда на самолете. — Консул постучал трубкой о каблук, выколачивая пепел, и усмехнулся. — Похоже, за последние дни все, кому не лень, слетаются меня проведать.

— Но… но ведь Хью… право у меня это в голове не укладывается…

— По дороге он бросил всю свою одежду, но, представь себе, не из-за беспечности, а только потому, что на границе его вещи хотели обложить высокой пошлиной, а они того не стоили, ну и, ясное дело, он их попросту оставил. Но паспорт он, как ни странно, не потерял, хотя до сих пор сотрудничает — правда, я понятия не имею, в качестве кого, — в лондонском «Глобе»… Ты, конечно, знаешь, что с недавнего времени он прославился. Это уже во второй раз, прими к сведению на тот случай, если тебе и про первый не известно.

— А знает он, что мы с тобой развелись? — спросила Ивонна, едва шевеля губами.

Консул покачал головой. Они шли медленно, и консул, потупясь, не поднимал глаз.

— Ты сказал ему?

Консул шел молча, все замедляя и замедляя шаги.

— О чем? — спросил он наконец.

— Ни о чем, Джефф.

— Ну, разумеется, теперь он знает, что мы разошлись. — Консул сбил тростью запыленную головку полевого мака, росшего у канавы. — Но он полагал, что застанет здесь нас обоих. Думается, он заподозрил, что у нас неприятности… но я старался не говорить ему, что мы уже разведены. По крайней мере так мне кажется. Я очень старался. Право слово, насколько помню, я не успел ему это сказать до его отъезда.

— Стало быть, он уже не живет у тебя.

Консул рассмеялся и сразу закашлялся от смеха.

— Живет до сих пор! Уж будь спокойна… Веришь ли, он так усиленно старался меня спасти, что я чуть было не сыграл в ящик. Короче говоря, он решил «довести дело до конца». Неужели ты сама не видишь, до чего он меня довел? Неужели не чувствуешь, что он приложил тут свою мужественную руку? Раздобыл какой-то зверский препарат стрихнина, который буквально чуть не довел меня до могилы. И все же… — Ноги у консула вдруг начали заплетаться, но длилось это всего одно мгновение. — Все же надо прямо сказать, лучше бы он остался здесь, чем разыгрывать из себя Теодора Уоттса Дантона. А из меня делать Суинберна. — Консул сбил еще одну маковую головку. Безответного Суинберна. Когда он отдыхал на ранчо, запахло сенсацией, и он помчался сюда, как бык, которому показали красную тряпку. Разве я не рассказывал тебе об этом?.. Потому-то он — неужто я не говорил? — и отбыл в Мехико.

Они долго молчали, а потом Ивонна сказала так тихо, что едва слышала собственный голос:

— Что ж, значит, мы сможем немного побыть наедине, правда?

— iQuien sabe?

— Но ты же говоришь, он сейчас в Мехико, — поспешно продолжала она.

— Так ведь ему недолго покончить с делом… быть может, он уже дома. Во всяком случае, я думаю, он сегодня вернется, Говорит, что «жаждет действия». — Трудно было понять, шутит консул или говорит серьезно, но он добавил, как казалось, не без сочувствия: — И бог весть, до чего доведет его этот романтический порыв.

— А теперь, — спросила вдруг Ивонна, собравшись с духом, — он как к тебе относится?

— В общем, по-прежнему, разница пустяковая, да и не было времени ее обнаружить, но я вот что хотел сказать, — продолжал консул хрипловатым голосом, — те суровые времена, какие переживали мы с Ляруэлем, кончились после спасительного пришествия Хью. — Он брел как слепой, ощупывая тростью дорогу, отчего в пыли оставались мелкие лунки. — Вообще-то доставалось главным образом мне, ведь у Жака слабый желудок, и после третьей рюмки его мутит, после четвертой он начинает разыгрывать из себя доброго самаритянина, а после пятой — того же самого Теодора Уоттса Дантона… Поэтому я оценил, если можно так выразиться, иную квалификацию. И оценил настолько, что, пожалуй, буду искренне благодарен от лица Хью, если ты ничего не скажешь ему...

— Ох…

Консул кашлянул.

— Я, конечно, не пил лишнего без него, да и сейчас трезв как стеклышко, ты же видишь.

— Да, в самом деле.

Она улыбнулась своим лихорадочным мыслям, которые унесли ее далеко назад, за тысячу миль отсюда. Но в то же время она шла рядом с ним, медленно, не спеша. И подобно тому как альпинист с опасной высоты глядит еще выше, на сосны, растущие над бездной, и ободряет себя: «Пускай подо мною пропасть, было бы гораздо страшней, очутись я вон там, на верхушке одной из тех сосен!» — она сознательным усилием воли отрешилась от действительности; она отринула воспоминания, или, верней, вспоминала вновь эту улицу, такую безрадостную в тот прощальный миг, — разве можно сравнить сегодняшние чувства с тогдашним ее отчаянием! — когда они уезжали в Мехико и она, совершая непоправимое, с тоской взглянула назад из потерянного теперь автомобиля, который свернул за угол, и тарахтел, и подпрыгивал на ухабах, скрипя рессорами, и резко тормозил, и полз дальше, и продвигался судорожными рывками, вихлял и жался впритирку к стенам. Какие они высокие, эти стены, гораздо выше, чем ей помнилось, и как густо оплетены бугенвилеей; сплошные заслоны, где среди зелени огоньками теплятся цветы. А над ними видны кроны деревьев, массивные, недвижные ветви, да мелькнет изредка сторожевая башня, вековечный mirador[82] штата Париан, но дома уже не видны отсюда и со стен тоже, один раз она нарочно поднялась наверх и убедилась в этом, они таятся в своих двориках, а башни словно оторваны от земли, парят в высоте, как обители одиноких душ. Дома едва различимы и сквозь чугунное кружево высоких ворот, чем-то напоминающих Новый Орлеан, замыкающих эти стены, где назначали тайные встречи влюбленные и так часто тосковали люди, для которых родиной оставалась все же не Мексика, а Испания. По правую сторону канава ненадолго исчезла, ушла под землю, и опять угольная яма, вырытая у обочины, грозила Ивонне из-за невысокой ограды, зловеще оскалив черную пасть, — здесь Мария всегда брала уголь, которым отапливался их дом. А потом вода снова заблестела на солнце и с противоположной стороны, сквозь просвет в стене одиноко обозначился Попокатепетль. Она не заметила, как остался позади перекресток и уже видны стали ворота их дома.

На улице не было ни души, здесь стояла тишина, нарушаемая лишь шумливым клокотанием воды в канавах, где мчались теперь наперегонки два узких стремительных потока; и ей смутно вспомнилось, как она, еще до встречи с Луи, почти уверенная, что консул вернулся в Англию, пыталась сохранить в своем сердце этот город, Куаунауак, представить себе некую твердыню, где вечно бродит призрак консула, сопутствуемый и утешаемый лишь ее незваной тенью средь половодья какой-то грядущей катастрофы.

А потом, в самые последние дни, Куаунауак представлялся ей иным, — хотя и опустелый, он очистился, до конца освободился от прошлого, и Джеффри был здесь, одинокий, но не призрачный, облеченный в плоть, она еще может его спасти, подать ему желанную помощь.

И вот действительно Джеффри здесь, но он отнюдь не одинок, и помощь ее отнюдь ему не желанна, и, более того, он не простил ей ее вину, он только этим живет и, как ни странно, черпает в этом силы…

Ивонна крепко стиснула сумочку, чувствуя внезапное головокружение и смутно различая знакомые предметы, а консул, видимо приободрившись, молча указывал на них тростью: вон справа проселок и церковка, в которой теперь помещается школа, и надгробные плиты за оградой, и спортивная площадка с турником, и темное устье подземного хода — теперь уже высоких стен по обе стороны улицы как не бывало, — ведущего в заброшенную шахту под садом, где некогда добывали железную руду.

В школу ходят дети…
Попокатепетль,
Распрекрасный солнечный денек… —

тихонько мурлыкал консул. И сердце Ивонны затрепетало. В блаженном сопереживании покой горных высей снизошел на них; то было притворство, то была ложь, но на мгновение они сами почти поверили, что все снова, как прежде, и они просто возвращаются с рынка к себе домой. Она со смехом взяла его за руку и увлекла за собой. По сторонам вновь воздвиглись стены, и дорожка их сада все так же выходит на невыметенную улицу, где спозаранку уже отпечатались в пыли бесчисленные следы босых ног, и знакомые ворота, сорванные с петель, валяются поперек пути, как, впрочем, валялись с незапамятных времен, наперекор всему и всем, густо оплетенные бугенвилеей.