Овидий Горчаков - Если б мы не любили так нежно

• Название: Если б мы не любили так нежно
• Автор: Овидий Горчаков
• Издательство: Олма Медиа Групп
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-373-06770-6

О шотландце Джордже Лермонте (George Leirmont), ставшем родоначальником русских Лермонтовых, Михаил Юрьевич написал вчерне исторический роман, который он отдал мне на прочтение перед своей гибелью…

У М. Ю. Лермонтова было тогда, еще в Петербурге, предчувствие близкой смерти. В Ставрополе он сказал мне, что ему вовсе не чужд дар его древнего предка Томаса Лермонта, барда и вещуна, родственника шотландских королей уже в XIII веке…

На этом предисловие, написанное рукой Монго, Столыпина, друга и секунданта М. Ю. Лермонтова, обрывается. Далее следует рукопись того же Столыпина, написанная, судя по всему, на основании записок самого М. Ю. Лермонтова. Рукопись эта была обнаружена мной в июне 1981 года в Ватиканской библиотеке.

---

Со всех сторон набросились на него ляхи. Он хотел уже кинуться на собственный меч, как вдруг меч этот выбил из его рук сам князь Потоцкий, и тут же ляхи повалили его и связали.

Потом Шеин говорил, что ни за что бы не сдался, знай он, какие муки придется ему принять во вражьем плену. При этом он приводил старинную русскую легенду о витязе, который предпочел кинуться на собственный меч, нежели сдаться в плен врагам. И на месте, где пролил он свою кровь, вдруг открылся родник, чья студеная чистая как слеза водица поныне утоляет жажду усталого путника. Знай он тогда эту легенду, клялся Шеин, и он бы ушел от плена, пронзив себя собственным мечом.

В стальных оковах привел его в королевский стан, гарцуя на великолепном арабском коне белой масти, торжествующий князь, потомок одной из знатнейших польских фамилий. Жена и дети шли с ним, и он уже жалел, что поддался минутной слабости. Эх, отчего он не отослал семью в Москву до начала осады! Но и Москва взята ляхами! Погибла Русская земля! Зачем же жить!..

Сына Шеина князь Потоцкий подарил своему королю. Жену и дочь с милостивого разрешения короля отдал прославленному воеводе Льву Сапеге. Он уже раздумывал, какой выкуп заломить за самого Шеина, но король не позволил вопреки княжескому слову отпустить Шеина на волю ни за какие деньги.

— Этому воеводе, — сказал он с усмешкой, — нет цены. В Варшаву его, в самую надежную темницу самого крепкого замка!

Впрочем, он всемилостивейше разрешил палачам князя Потоцкого пытать Шеина, жечь его каленым железом, чтобы развязать ему его упрямый язык и заставить хоть на дыбе открыть, где в разрушенном Смоленске спрятаны сокровища города, его дворцов и храмов.

Жигимонт самолично утвердил двадцать семь допросных статей, главной из которых полагал: где Шеин укрыл не обнаруженную во взятой крепости денежную казну? Шеин правдиво отвечал, что всю казну он давно истратил на оборону крепости, но ляхи не верили ему. Ведь только захват несметных сокровищ мог оправдать долгую осаду, огромные потери. На вопрос, почему он так долго и упорно сидел в крепости, он отвечал, что исполнял лишь по-русски свою должность.

Девятнадцатого декабря состоялся триумфальный въезд короля Речи Посполитой Сигизмунда III в Варшаву. За блестящей свитой короля, вобравшей могущественнейших магнатов королевства, казачьих атаманов (князей Трубецких и прочих сиятельных предателей), следовал пышный поезд гетмана Жолкевского с полковниками и ротмистрами. Жолкевский вез в открытой карете, запряженной шестеркой белоснежных коней, низложенного Царя Московии Василия Иоанновича Шуйского с братьями, великими князьями, а в поезде Потоцкого везли также в открытых каретах, напоказ всей Варшаве, Михаилу Борисовича Шеина в цепях, князя Горчакова, архиепископа Сергия. Вся эта процессия подъехала к великолепному новому дворцу короля, где после дефилады имел место невиданно богатый прием, на коем танцевали мазурку вельможные паны и пани с паненками. Взятие Москвы и Смоленска все поляки и литовцы, забыв на время праздника извечные свои раздоры, праздновали как великую победу, хотя многие ратные люди вряд ли верили, что Владислав удержит на своей голове шапку Мономаха. Круль — по-польски — Сигизмунд объявил величайшей своей победой смоленскую викторию.[78]

Позднее король передал своего пленника канцлеру Льву Сапеге, оставив себе сына Шеина, а канцлер держал Шеина, его жену и дочь в своей вотчине под Слепимом. Из этой темницы, узнав о славном освобождении Москвы от ляхов народным ополчением Захарьева-Сухорукого, известного в народе не столько по этому настоящему своему имени, а по прозванию Кузьма Минин, и князя Дмитрия Михайловича Пожарского, сумел послать новоизбранному Царю Михаилу Федоровичу и боярам такой свой наказ:

«Как будет размена с литовскими людьми, то Государь бы и бояре приказали послам накрепко, чтобы береглись обману от литовских людей; послал бы сходиться между Смоленском и Оршей на старом рубеже; у Литвы с Польшей рознь великая, а с чурками мира нет; если государевы люди в сборе, то надобно непременно Литовскую землю воевать и тесноту чинить, теперь на них пора пришла…»

Горя жаждой мщения, не усидел Шеин в плену, бежал через полтора года, оставив семью, из Литвы на родину…

На Москве Шеина встретили холодно, настороженно, даже враждебно. Кто-то пустил слух, будто он не одобрял избрание на царствие Михаила Романова и вспоминал то место из Священного Писания, что сулит горе государству, в котором царствует отрок. Царь испугался, а был он зело злопамятен, но князь Пожарский, спаситель Руси, обласкал Шеина, уговорил Царя послать его отвоевывать крепость Белую.

Вот с каким русским человеком и воином сплелась судьба Джорджа Лермонта.

От князя Пожарского и узнал Шеин об освобождении матушки Москвы и об изгнании из нее ляхов. Князь знал себе цену и знал цену боярам-предателям. Чересчур скромный, великодушный и недальновидный, он верил, что с победой над врагом надо все простить всем, и мирно сидел на одной лавке в Боярской Думе с этими боярами, не напоминая им ни о своих службах, ни об их шатаниях. Он не горевал, что престол у него перехватил ничем не отличившийся отрок Романов, вполне довольствовался новыми чинами и поместьями.

Первенствующую роль во втором народном ополчении после ляпуновского, явившимся ярчайшим проявлением русского духа, сыграл, по его признанию, нижегородский мясник, купец по имени Кузьма Минич Захарьев-Сухорукий, вошедший в историю как Кузьма Минин. Он собрал деньги, припасы, пушечное зелье и все, потребное для восстания, писал «окружную грамоту», зовя на помощь все города русские. Первым грамоту подписал мудрый боярин Василий Петрович Морозов, сродник Шеина. Подписали ее и дворяне во главе с Аврамием Палицыным, на время забыв вражду с боярами и простым людом, раз на кону была самая жизнь царства Московского, решался вопрос: быть или не быть независимому народу русскому?

Его Святейшество патриарх Гермоген не желал видеть на Москве иноземного Царя. Громом гремели заповедные слова Второзакония в его устах: «Из среды братьев твоих поставь над собою Царя. Не можешь поставить над собою Царя, который не брат тебе!»

Возглавил ополчение тридцатитрехлетний князь Дмитрий Михайлович Пожарский, народный избранник. В 1612 году народное ополчение — бояре, дворяне, посадские люди — прогнали польского воеводу Жолкевского из Москвы, освободили Кремль — святая святых русского народа, сердце Руси.

В Кремле князь Пожарский нашел — страшно молвить — шестьдесят бочек с солониной из человечины — до людоедства довела ляхов жестокая осада. Солили они своих же братьев, умерших от ран или голода.

Война между русскими и ляхами продолжалась. Король Аглицкий Иаков выступал в роли миротворца.

Московские бояре слезно писали в окружной грамоте: «Со всех сторон Московское государство неприятели рвут; у всех окрестных Государей мы в позор и укоризну стали».

Удача в военной карьере мало отличается от удачи в картах. Огромную роль в том, другом и третьем играет случайность. По условиям Деулинского мира ляхи согласились вернуть из своего плена самого главного русского пленника — патриарха Филарета. Казалось бы: какое дело до этого поручику Лермонту? И вот целая цепь случайностей выводит его на глаза этого всесильного в будущем человека — всамделишного правителя Руси. По совету бояр Царь послал не кого-нибудь в числе послов, а боярина и воеводу Василия Петровича Морозова, не убоявшегося самого великого Густава Адольфа, короля свейского, встречать папеньку родного. А Морозов пожелал иметь в своей свите не токмо доморощенных стрельцов, но и рейтаров иноземных, отличившихся в псковской осаде. Полковник рейтаров фон дер Ропп назвал среди прочих поручика Лермонта, но спросил, оправился ли тот от ран. Лермонту надоело сидеть дома, мясо сросло, рана зажила как на собаке, благо лекарь вырезал пульку из груди, отчего же не поехать!

По Деулинскому договору поляки обязались привезти русских пленников для размена к Вязьме 1 марта 1618 года. Московское посольство возглавил, как и следовало) ожидать, сам регент — Федор Иванович Шереметев. В Вязьму великие московские послы прибыли в срок, но послы Речи Посполитой заставили себя долго ждать. Наконец польские комиссары — так их называли — приехали в Дорогобуж, и русские неприятно поразились, узнав, что во главе комиссаров король Жигимонт поставил пана Александра Гонсевского — того самого, что сжег Москву! Того самого, с коим Шереметев и другие тузы семибоярщины сидели в осажденном Кремле, питаясь человечиной!

После долгих и нудных переговоров договорились о съезде на берегу порубежной речки Поляновки в семнадцати поприщах от Вязьмы. 30 мая съехались, и начались обычные препирательства. Гонсевский старался подавить Шереметева и других бояр, привести их в то положение «чего изволите», в коем они находились во время совместного кремлевского сидения, дабы вырвать уступки сверх Деулинского договора. Он явно рассчитывал извлечь предельную выгоду из того, что митрополит Филарет сделался отцом русского Царя, что не учитывалось при торге в Деулине. Но, пойди бояре на новые уступки, они закрыли бы себе обратную дорогу на Москву. Разъехались несолоно хлебавши, зело недовольные друг другом. Назавтра Гонсевский прислал дерзкий лист с теми же домогательствами, угрожая срывом размена пленных, увозом в польский плен Филарета и всех прочих пленных, просидевших у ляхов целых девять лет, и возобновлением войны.