Овидий Горчаков - Если б мы не любили так нежно

• Название: Если б мы не любили так нежно
• Автор: Овидий Горчаков
• Издательство: Олма Медиа Групп
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-373-06770-6

О шотландце Джордже Лермонте (George Leirmont), ставшем родоначальником русских Лермонтовых, Михаил Юрьевич написал вчерне исторический роман, который он отдал мне на прочтение перед своей гибелью…

У М. Ю. Лермонтова было тогда, еще в Петербурге, предчувствие близкой смерти. В Ставрополе он сказал мне, что ему вовсе не чужд дар его древнего предка Томаса Лермонта, барда и вещуна, родственника шотландских королей уже в XIII веке…

На этом предисловие, написанное рукой Монго, Столыпина, друга и секунданта М. Ю. Лермонтова, обрывается. Далее следует рукопись того же Столыпина, написанная, судя по всему, на основании записок самого М. Ю. Лермонтова. Рукопись эта была обнаружена мной в июне 1981 года в Ватиканской библиотеке.

---

Полковник Лесли поклонился и вышел.

Шеин в сердцах схватил бумаги, смял их в руках, швырнул вслед иноземцу.

Шеин жаловался Шереметеву, что правительство ничего не делает для того, чтобы заставить нетчиков-дворян и детей боярских прибыть под Смоленск к месту службы, хотя нетные списки давно отправлены им на Москву, что повальные нети — это позор русского дворянства. Каково служить под Смоленском меньшим и черным людям, если дворяне отлеживаются по печам. Боярам и всей придворной своре не по душе пришлись его, Шеина, укоры при прощании на Москве и выходе в поход, но все повторяется сначала. А все потому, что опала с прежних нетчиков давно снята, поместья им Царем возвращены то по случаю царских именин, то в связи с принесением чудотворного образа, то на радостях, что еще одна царевна родилась. Он, Шеин, считает, что если казнить хотя бы по одному нетчику в каждом уезде, остальные сразу под Смоленск навострят лыжи. Бить кнутом их, как видно, мало, потому что ляхи для них в это лихолетье страшнее кнутов и батога. К этому Шеин добавлял, что и от приезжающих под Смоленск нетчиков мало толку: все это недоросли, чуждые всякой грамоте, и общей, и военной, их еще учить да учить, ни один в десятники или пятидесятники не годится, ревут, яко красны девицы, и маму призывают. От плотников и кузнецов, к примеру, куда больше проку; чем от этих, особенно при наряде, высокородных маменькиных сынков, а казна умельцам платит по целковому в год.

И еще писал главный воевода, что не понимает, почему Иван Грозный собрал в 1545 году в Новгороде две тысячи конных ратников, а ему, Шеину, прислали только половину. Псков дал Ивану 3500, а ему опять же половину. Неужто уполовинился со времени Ивана Васильевича великий русский народ?

На совете Михаила Борисович изрек такие слова:

— Простому народу нашему, задавленному кабалой, нечего терять от нашего поражения и победы ляхов. Наденут ему на выю другое ярмо и все. А гордость человеческую у него мы давно отняли. А вот бояре и дворяне — другое дело. Потрясли мы их с Царем, да мало. Больно дешево хотят откупиться от польско-литовского владычества. Но зазорнее мирян ведет себя Православная наша церковь. А духовенство все потеряет, если ляхи возьмут верх. Быть тогда России под Папой Римским! Перелейте половину московских колоколов, заложите треть иконных риз, и я назавтра достану Москве Смоленск!

Сразу поднялся митрополит Сергий. На чело будто грозовая туча нашла.

— Писано в Стоглаве: «Аще кто хитростию преобидети всхощет церкви Божий: аще града, или села, или лугове, или озера, или торжища, или одрины, или люди купленные в домы церковные, или виноград, или садовеш и вся какова суть от церковных притяжаний… — Тут он возвысил голос громоподобно: — Первее: еже святыня Троицы милости, егда предстанем страшному судищу, да не узрит… — Хлоп по столу дланью. — Второе же: да отпадет таковой христианской части, яко же Иуда до двенадесятого числа апостол… — Хлоп еще раз по столешнице. — К сему же и клятву да примет святых и богоносных отец!..» — Хлоп третий раз — Бог Троицу любит. — Побойся Господа, Михаила Борисыч! Ляхи еще далеки от Москвы, а ты до святых колоколов, до священных икон добираешься! Этого тебе наша Православная церковь не простит!

И сразу полетели листы в Москву от митрополита Сергия святейшему, от воеводы Измайлова Царю-батюшке, Шереметеву от дьяка…

Шеин сожалел о размолвке с Сергием. После Горчакова никто так не помогал ему, как митрополит, поднимать дух войска.

Отчаявшись что-либо изменить, прекратить разбой и грабительство, Лермонт напросился на самое что ни на есть отчаянное дело: взял полшквадрона и, уйдя сразу после вешней распутицы за Смоленск, на запад, на польские земли, совершал дерзкие набеги на обозы, спешившие по большим дорогам из Варшавы, Минска, Бреста к осажденному Смоленску. Еще в ранней юности читал Лермонт о Бертране, великом коннетабле Франции времен Карла V, одним из первых применившем тактику партизанской войны на захваченных англиянами французских землях в годы Столетней войны. Мудрый Бертран охотно пользовался помощью крестьян, развязывая народную войну, и Лермонт тоже опирался на русских холопев, угнетенных польскими лыцарями. Давно носился Лермонт с мыслью направить лесные ватаги русских разбойников против чужеземных захватчиков, превратить их в занозы в неприятельском боку, но даже Филарет, не говоря уж о его царственном сыне, пуще огня боялся подобной подмоги от смердов, от холопев.

Однажды во время похода по вражьему тылу был такой случай: отряд Лермонта с криком «Шотландия, вперед!» напал на обоз, тянувшийся лесом из Могилева в Смоленск, а охраняли обоз, как сразу выяснилось, свои же шкоты с косым андреевским крестом на плащах и в клетчатых шкотских шапках на стальной подбивке. В первой же сшибке вышел конфуз. Лермонт первым вложил в ножны свой клеймор, поднял руку в знак приветствия и повернул коня обратно в лес.

Не без опаски потом доложил Лермонт об этой встрече Шеину. Воевода при случае мог на кого угодно обрушить отборные ругательства.

— На твоем месте, — живо откликнулся Шеин, — я поступил бы точно также. Нешто я не понимаю…

Когда шотландцы мирно разъехались, хорунжий отряда шотландцев польской службы сказал командиру:

— Нас спас святой Андрей! Если бы это были казаки, а не свои шотландцы, они бы нас уже всех перебили, как зайцев.

Командир нахмурился:

— Мы сумели бы постоять за себя. — Вдруг он остановил коня. — Пся крев! Езус, Мари! Какую возможность я упустил!.. Нет, я должен догнать их!.. Пердолена в дулу!..

Хорунжий схватил поводья командира:

— С ума вы сошли!..

— Письмо, письмо у меня одному шотландскому офицеру. Он на русской службе. Самое время было передать…

— Не рискуйте, ради Бога! Письмо передадите как-нибудь, если мы, да поможет нам святой Андрей, проберемся в крепость. Пойдете парламентером или просто со стены с камнем кинете…

— Дело очень важное, а офицер этот — кузен мой…

Но время было упущено. Эндрю Лермонт послал коня вперед рысью.

А письмо и впрямь было важное. Полковник польской службы Питер Лермонт извещал своего племянника, Джорджа Лермонта, офицера русской службы, что в своем родовом замке в Балкоми на морском берегу скончался сэр Джон Лермонт, дед Джорджа и отец полковника. Четырьмя годами раньше отошла в мир иной леди Лермонт. Поскольку наследник, Джеймс, поступил на службу к ненавистному королю и исчез где-то в Англии, второй сын, Давид, погиб в 1625 году на службе у курфюрста Фридриха Пфальцского, третий сын, капитан Эндрю Лермонт, погиб еще раньше в морском сражении, младший сын пропал и к тому же не имеет права вернуться на родину, Георг умер, а Томас — священник, надевший рясу вопреки воле отца, сэр Джон Лермонт в своем завещании оставил замок и земли в Балкоми своему любимому внуку Джорджу, отпрыску возлюбленного сына Эндрю, коему, как упрямо указал старик, следовало остаться бардом дома, а не кормить треску в океане. Ему же, Джорджу Лермонту, коль скоро вернется на родину, он завещал и большую часть состояния, а уцелевшим сыновьям и дочерям оставлял суммы, достаточные для того, чтобы пожизненно молиться о нем, рабе Божием Джоне Лермонте.

Полковник Питер Лермонт просил племянника, не теряя времени, сообщить ему в Варшаву или Данциг, где и когда он собирается перейти границу Речи Посполитой, дабы он мог всемерно содействовать быстрейшему возвращению нового сэра Лермонта, лэрда Дэрси и Балкоми, на родину, где он, Питер, вступит во все свои права. Если Джорджу Лермонту необходимо откупиться со службы, то полковник по первому слову готов одолжить племяннику любую сумму…

Далее Питер Лермонт сообщал, что сам он по указу Сигизмунда III несколько лет назад получил наследство убитого в бою помощника и соратника капитана Вильяма Китса (William Kieth), а путь домой ему по-прежнему заказан. Единственный сын его, Джордж, более поляк, чем шотландец, ибо родился и всю жизнь прожил в Польше, и жена его, Катерина, и внуки его — все поляки. Да и сам он ополячился, хотя, конечно, и тоскует по родным местам. В Польше как-никак он прожил почти вдвое большую жизнь, чем в Шотландии. Возможно, все-таки он и вернулся бы, если бы не старые дела… А что может мешать Джорджу Лермонту? Семья, если она есть? Так пусть забирает ее с собой…

И еще полковник Лермонт туманно намекал на большие события, назревавшие на родине, добавляя, что скоро там понадобится правому делу каждый честный человек.

В заключение полковник писал: отправляю, мол, это письмо с сыном Джорджем под Смоленск и надеюсь, что он сумеет как-нибудь передать его тебе. Началась война, писал он, и поляки будут убивать русских, русские — поляков, но шотландцы не могут убивать друг друга. Выход один — возвращаться на родину…

В письме Питера Лермонта была еще такая приписка: