Иван Дроздов - Филимон и Антихрист

• Название: Филимон и Антихрист
• Автор: Иван Дроздов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1999

Роман — откровение, роман — исповедь русского православного человека, волею судеб очутившегося в среде, где кипели страсти, закладывались мины под фундамент русского государства. Автор создаёт величественный образ героя новейшей отечественной истории, его доблесть и мировая душа раскрываются в жестоких столкновениях с силами зла.

Книга отсканирована и подготовлена для публикации в сети Интернет на сайте www.ivandrozdov.ru участниками Русского Общественного Движения «Возрождение Золотой Век» с разрешения автора.

---

— Есть, командир! Разреши идти?

Проводив друга, Филимонов позвонил министру. Тот обыкновенно не торопился с ответами, но тут заговорил с ходу и, как показалось Филимонову, с раздражением:

— Два первых ваших приказа поставили «Титан» с ног на голову. Одна треть штата рискует потерять работу. Переключайте, но постепенно. Большинство тем институтских оставляйте, а дела по импульсатору расширяйте.

— Так и делаю, товарищ министр. На улицу никого не выбросим, всех устроим, а вот первого зама, извините, я назначу другого. Зяблик в институте не нужен.

— Ладно. Министерство во всём будет вам помогать.

— Мне нужны квартиры для новых сотрудников. Буду набирать математиков, докторов наук.

— Сколько нужно квартир?

— Много. Сто пятьдесят, двести.

— На сотню рассчитывайте. Что ещё нужно?

— Благодарю. Больше пока мне ничего не нужно.

Отношения с министром с первых же дней устанавливались строго официальные, деловые. Сказывались давние симпатии министра к Буранову, Зяблику, и нового человека он пока к сердцу своему не допускал. Понимал министр: Филимонову даны большие права, он, в сущности, стал единоличным хозяином «Титана» — что взбредёт в голову, то с ним и сделает. Перечить новому директору никто не станет, в его руках — дело особой государственной важности. И министр для себя принял единственно верное в сложившихся обстоятельствах решение: Филимонову ни в чём не перечить.

Филимонов же, очутившись на посту директора, испытывал сложные чувства, прежде всего, чувство бессилия. Мучила его не только неспособность дать новую силу импульсатору, ещё больше угнетала неизвестность. Не было уверенности в завтрашний успех, в успех через год, через пять, через десять лет; он находился в состоянии человека, забредшего в джунгли за тысячи вёрст от всего живого, зашедшего во мрак и топи и не знавшего оттуда выхода. Лишь он один понимал — да ещё Ольга с ним! — что успех делу может принести только случай, только вязь многих счастливых совпадений. К ним вели расчёты, бесконечные, изнурительные числовые анализы вспыхивающих вдруг догадок и предположений.

Как же тут расширить научную программу? Какие звенья создавать, лаборатории? Или как другие: делать видимость больших работ, раздувать штаты, шуметь о задачах, поисках. И под аккомпанемент шумихи ещё больше раздувать штаты, выколачивать из государства деньги. Знает Филимонов: так и делают иные учёные. Слышал он, как Сталин, при упоминании трёх известных учёных, будто бы сказал: «А-а, это те самые, которые много обещают и ничего не дают».

Иные всю жизнь в науке обещают, создают вокруг своих дел обстановку секретности, прячутся от людей — и живут припеваючи, пожинают все блага и привилегии, — и этот таинственный ореол мнимого величия ухитряются пронести до конца жизни. А кто осмелится упрекнуть их в бесплодии, того назовут несерьёзным, не ведающим тайн и превратностей научного поиска. Ловкие умы даже философский тезис придумали: «Ошибки одних ведут к открытиям других».

Филимонов не искал компромиссов с совестью. Для себя решил: программу по импульсатору буду ставить широко, однако и на самый большой размах дела хватит половины от тех средств, что раньше тратил «Титан».

В пятом часу почувствовал усталость. Вышел в приёмную, взял у секретарши ворох записок, сунул в карман и пошёл на улицу. В коридоре ему встречались люди; одному в рассеянности едва кивнул на приветствие, испугался невольно проявленного невнимания, окликнул человека; тот остановился и Николай подошёл к нему.

— Вы, кажется, мне что-то сказали?

— Нет, я ничего вам не сказал, Николай Авдеевич. Поздоровался с вами — и только!

— Тогда простите. Я только что занимался расчётами, ещё не остыл от своих проклятых чисел; ради бога — извините.

Николай двинулся по коридору, а мужчина лет тридцати, в модных, суженых в коленях серых брюках, в длинном клетчатом пиджаке ещё стоял с минуту, удивлялся: «действительно, не остыл от чисел».

С каждым сотрудником Николай весело здоровался, если знал человека, останавливался, заговаривал. Если не помнил фамилию, говорил: «Скажите, пожалуйста, где вы работаете? Это было неестественно, казалось чудачеством. Люди, отойдя от начальника, смотрели ему вслед, пожимали плечами. А два парня, с которыми таким образом поговорил Филимонов, переглянулись, и один выразительно крутнул пальцем у виска: дескать, не все дома у нового директора.

Филимонов и сам испытывал неловкость от таких разговоров, иные люди казались ему неприятными, ненужными, но он боялся кого-нибудь не заметить, проявить невнимание, которое может задеть, уязвить, испортить человеку настроение, Вспоминал себя, свои страдания, когда академик Буранов проходил мимо, не удостоив взглядом. Камнем давило сердце и в тех случаях, когда директор и отвечал на приветствие, но так, словно отмахивался от назойливой мухи. «Я могу не справиться с должностью, не сделать ничего полезного, — говорил сейчас себе Филимонов, — но не обидеть человека чёрствостью — это в моих силах».

И останавливался, и хоть несколькими словами перекидывался со всяким встретившимся в коридоре человеком. А одна пожилая — видно, из разбитных! — женщина ему сказала:

— Мы с вами незнакомы, Николай Авдеевич. Пожалуй, только два-три раза виделись в институте; вы, верно, меня спутали с кем-то?

— Нет, не спутал… — стал объяснять причину такого к ней внимания, — не спутал, Мария Филипповна, боялся вас обидеть невниманием. Одно дело прежде: я был рядовым учёным, мог вас знать, а мог и не знать. Теперь обязан знать всех сотрудников института. Я так понимаю свою новую должность.

Неловко взмахнул руками, переступил с ноги на ногу. Смотрел на собеседницу, не мигая, дивился простоте и безыскусственности её поведения, её спокойствию и достоинству. Казалось, она сочувствовала молодому директору, снисходительно его извиняла.

— Знаете, как неприятно было самому, когда директор, бывало, пройдёт мимо и даже «здравствуй» не скажет.

— Уж это верно, Николай Авдеевич! Но и вы… пооботрётесь. По первости будете кланяться каждому, останавливаться, а потом надоест. Махнёте рукой и — как все: нос на люстру, глаза в потолок.

Она даже изобразила, как он будет ходить по институту, когда ему надоест кланяться. Они оба долго смеялись, а потом Филимонов наклонился к ней и на ухо сказал:

— Если забурею, придите ко мне и напомните этот наш разговор. Ладно?

— Ладно, но берегитесь! Я не сробею.

«Уж верно, за ней не залежится», — качал головой Николай, спускаясь на лифте на третий, бывший свой этаж.

По привычке зашёл в комнату-пенал; Котин вскочил, как ошпаренный. Голову запрокинул, глаза пучит.

— Здравствуйте, Лев Дмитриевич! Как вы тут без меня поживаете?

Сел за свой стол, пальцами по стеклу провёл. Котин продолжал стоять и есть глазами начальство.

— Да вы садитесь! Торжественно меня встречаете, церемонии не в ваших правилах.

— Заметили верно, церемоний сроду не терпел. Я, знаете ли, по природе демократ, люблю в людях простоту, особенно в начальниках.

— Ой ли! Вы о том кому другому скажите, мне не надо. Помню вас в силе и величии: не знал, с какой стороны к вам подойти.

Сел Котин за стол, руки перед собой выбросил, дышит нервно, волнуется.

— Неприязнь была к вам. Не любил вас, Николай Авдеевич. А всё из-за того… племянника в группу не хотели взять. А мы такого не прощаем. Всё можем извинить: кражу, ложь — ну чего хотите, а только не личное. Нет у нас такого, чтоб своего человека за бортом оставить. Такое по гроб жизни будем помнить. Мы такие. А в остальном — ничего, вы мне даже и чем-то нравились. Вот, думал я, человек — совсем не приспособлен к жизни. У нас в роду тоже есть неловкие, у него и рядом, под ногами лежит, а он не берёт. Вы хоть не поверите, а есть. Не от мира сего. Мы их жалеем. В них от рождения главную черту забыли вложить — силу жизни.

— Ну да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Скажите лучше, чем занимаетесь, как дела в вашем секторе?

Повернулся к Филимонову Котин, в глазах огонь сверкнул:

— Вижу тут руку Зяблика, чем-то ему потрафил ваш бывший помощничек Галкин. Щедро сыплет ему министерство: и приборы, и мебель, и машины.

— Приказ о реорганизации не получили разве?

— Нет, не слышал о таком приказе.

Посуровел новый директор, не хотел говорить с Котиным на эту тему, в другую сторону разговор свернул:

— Слышал я, уходить от нас вздумали?

Сжался Котин, словно плеть над головой занесли.

— Гоните из института, Николай Авдеевич?

— Напротив, хотел поручить вам большую программу — приборы регистрации и контроля над процессом плавки. В плане вашего регистратора.

— Не утвердят, — решительно заявил Котин.

— Что не утвердят?