Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

• Название: Таежный бурелом
• Автор: Дмитрий Яблонский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

В первом своем романе «Таежный бурелом» иркутский писатель Дм. Яблонский воспроизвел яркие, волнующие картины борьбы наших дальневосточников с японо-американскими империалистами, которые пытались в годы гражданской войны отторгнуть Приморье и Сибирь от Советской России. В книге разоблачаются коварные замыслы и действия алчных интервентов, показывается, как большевики-ленинцы во главе с комиссаром Костровым, Сухановым и Шадриным организовали народ, партизан на отпор захватчикам. В центре романа судьба среднеказачьей семьи Ожогиных, принявших революцию и вставших на защиту дела Ленина и родной Советской России. С жизнью главных героев переплелись судьбы их рядовых помощников по подпольной и партизанской борьбе, среди которых запоминаются старый владивостокский оружейник Фрол Гордеевич, и разведчица — бывшая генеральская дочь Вера, и храбрый казак Кожов, и партизанка Галя, любимая Тихоном Ожогиным. Также зримо «вылеплены» характеры врагов революции и Советской России — белогвардейцев, кулаков, купцов, японских разведчиков.

Книга заканчивается героическим прорывом партизанской армии Шадрина к Волочаевску и походом на Владивосток.

---

Костров заинтересовался:

— Офицер?

— Поручик, ротой командовал. В шестнадцатом году за революционную работу был разжалован в рядовые. По приказу генерала Гайды предан военно-полевому суду, получил высшую меру, бежал.

— Пойду с вами, — решил Костров, — хочу с ним познакомиться.

В кабинете Суханова они застали молодого еще человека в солдатской форме. Он был высок, строен, худощав, с умными синими глазами.

Янди поднялся с кресла, сделал шаг вперед и остановился в нерешительности. Костров крепко пожал его руку.

— Рад познакомиться. Как устроились?

Янди ответил не сразу.

— После всего того, что со мной произошло, у меня такое чувство, как будто я вернулся в родную семью, — сдержанно ответил Янди и зашагал по кабинету, на ходу бросая отрывистые фразы: — Многих купил Гайда на деньги Вильсона. Не терпится американцам удушить русскую революцию… Полковник Хауз, личный советник президента в Омске, вручил Гайде полтора миллиона долларов на содержание корпуса. Все это так… Но солдаты уже не те, что были в Поволжье. Ослепление проходит. Чехи не хотят участвовать в преступной войне против русской революции.

— Спасибо вам и вашим товарищам, — отозвался Костров. — Я сообщу об этом Ленину.

— Передайте, пожалуйста, товарищу Ленину, что чехи-красногвардейцы признают единственной властью только советскую власть, которую готовы защищать от всех ее врагов.

В кабинет вошел командующий Тихоокеанской эскадрой Дубровин. Он был взволнован. От контузии, полученной при осаде Порт-Артура, его седая голова подергивалась.

Встревоженный Суханов пошел к нему навстречу.

— Перехвачена радиограмма на борт «Бруклина» от Фрэнсиса[14] адмиралу Найту. Нижнеудинск в руках восставших контрреволюционеров. Связь с Москвой прервана, — доложил Дубровин, — магистраль захвачена мятежниками.

В кабинете наступила тишина.

— Теряться не следует, — заговорил, наконец, Костров. — Здесь, во Владивостоке, будет решаться судьба России как великой морской державы. Надо этот экзамен сдать.

Янди надел форменную фуражку, на которой краснела звездочка.

— Разрешите отлучиться в часть?

— Идите, товарищ Янди, информируйте об обстановке чехословаков. Не поддавайтесь на провокации, помните, что многое решает выдержка.

Костров сел в кресло и задумался.

Дубровин пододвинул стул и сел рядом. Оба думали о Владивостоке. Наступал самый опасный момент. В любой миг мог вспыхнуть пожар.

— Да, Богдан, трудно… — заговорил Дубровин. — И о семье сердце болит.

— Разве твоя семья не здесь? — удивился Костров.

По лицу Дубровина пробежала тень.

— Прости, что заговорил о тяжелом для тебя… — начал Костров.

Они поглядели друг другу в глаза.

— Дочь — моя слабость… Скоро приедут. Я как с Черноморского флота демобилизовался, сообщил своим, чтобы выезжали во Владивосток…

Молчаливо, одним взглядом, полным сердечного сочувствия, Костров подбодрил товарища. Ему нравилась в этом суровом с виду человеке душевная мягкость. Тяжелые испытания вынес он после разжалования, но не согнулся, не отступил.

Дубровин склонился к плечу Кострова.

— Брат моей жены был генералом. Известный японовед Власов. Не слышал?

— Как же! Либерал и меценат, автор очерков «У истоков японской культуры»?

— Он! Много помог нам Власов в японском плену. Он был в Токио военным атташе. У него и выросла Вера, училась в японской гимназии.

— Не думает генерал возвращаться в Россию?

— Все время рвался в Россию, Октябрьскую революцию принял восторженно, но не дожил…

— Выходит, Вера японский язык знает?

— В совершенстве. Работала переводчицей в министерстве иностранных дел. Не хотела на дядиной шее сидеть.

Костров в задумчивости пощипал свои коротко подстриженные усы и, коснувшись руки Дубровина, тихо сказал:

— Знаешь, Володя, идея одна хорошая есть. Нам надо свои глаза и уши иметь. Устроить бы своего человека в японское или американское консульство. Как ты думаешь? Твоих здесь никто не знает?

— Не знают, они почти всю жизнь прожили в Токио. С Агнией мы не венчаны, не согласился ее отец. Ну, а мы по-своему решили. Так и остались жена и дочь Власовыми.

— Совсем хорошо!

Дубровин покосился на Кострова, поймал его взгляд.

— Задал ты мне задачу…

ГЛАВА 19

Над корпусами механического завода колыхались вихри пламени из вагранок.

Люди работали дни и ночи. Тысячи винтовок, собранные по селам и станицам кружками коммунистической молодежи, ждали ремонта. Крестьяне и казаки охотно отдавали берданы, двустволки, винчестеры, старинные кремневки.

Костров приехал на завод, чтобы выяснить, как обстоят дела, и побеседовать с рабочими. Хотелось ему повидаться с дочерью, которая поступила сюда работать.

В дверях цеха его встретил Дубровин.

— Богдан Дмитриевич, первая партия винтовок готова.

— Сколько?

— Две тысячи шестьсот штук.

— Сейчас же отправить!

— Сейчас нет свободных людей. Может, до утра?

— Каждая минута дорога. Надо поддержать Сергея Лазо.

Через полчаса Дубровин доложил, что груз отправлен на товарную станцию.

— Кончай, Володя, свое дежурство, иди отдыхай, я здесь до утра.

К Кострову подошел мастер Фрол Чубатый, жилистый, подвижный. Седая грива украшала его голову, свисали седые усы, длинные, как у запорожца. Взгляд острый, цепкий. От него пахло горелым каменным углем, жженой глиной, окалиной. Мельчайшая черная пыль въелась в лицо.

— Скоро, Митрич, еще одна пушечка будет готова! Пушечки, волчья сыть, не хуже крупповских.

— А со снарядами как?

— Маракуем помаленьку. Свинца для шрапнели не хватает, нутро рубленым железом начиняем. Две тысячи можно отправлять Лазо, дай ему бог здоровья. Бьет белых-то?

— Бьет. Бегут без оглядки.

Мастер закатился старческим смехом.

— Вот и хорошо, волчья сыть. У зайца для того и ноги длинные, чтобы бегать. Как с хлебом? Второй день не выдают.

— Утром будет. Тряхнули купцов, сорок тысяч пудов набрали. Обижаются, да что поделаешь?

— Обижаются? Хлеб гноят, волчья сыть, а обиду таят! Ремесло наше тяжелое, без хлеба трудновато.

Появился на заводе и Шадрин, недавно назначенный начальником гарнизона Владивостока. До этого разрозненные отряды Красной гвардии объединились под его общим командованием.

— Ну как, все получил? — спросил Костров, любуясь шадринской выправкой.

— Так точно! Восемь трехдюймовых, пятьсот винтовок, пятьсот шашек. Вот только патронов маловато…

— Добывайте патроны со стороны. Завод сейчас работает для Забайкальского фронта.

— Ладно, у беляков добудем.

Шадрин говорил сдержанно, но его октава перекрывала грохот.

— Ну, Родька, язви тя, — добродушно проворчал старый мастер. — Оглохнешь, волчья сыть, постоявши рядом. Разве есть на свете еще такой голосище?

В кузнечном цехе Костров и Шадрин задержались. Их внимание привлек моряк, стройный, веселый, наделенный редкостной силой. Казалось, юноша не работал, а играл пудовым молотом, которым он бил по раскаленной добела болванке. Вот он что-то крикнул. Подручные стремглав кинулись выполнять приказание.

Мех, с шумом выдыхая воздух, раздул большое пламя.

Моряк подхватил с пола болванку и под одобрительный гул подручных сунул ее в пылающий горн, схватил щипцы, зажал раскаленную болванку, сильным рывком выдернул ее из горна, плавно опустил на наковальню.

— Смотри, Андрей, не надорвись, в ней без малого пудика два, — заметил пожилой кузнец, постукивая молотком по болванке.

Моряк в ответ только усмехнулся. Это был Андрей Коваль, военный комиссар крейсера «Грозный». Дальбюро ЦК РКП(б) назначило его председателем оргбюро по объединению союзов рабоче-крестьянской молодежи. Он должен был подготовить и провести съезд революционной молодежи.

— Тебя, Коваль, бог не обидел силенкой, — пошутил Костров.

Моряк, продолжая работать, повернул голову. Доковал деталь, опустил молот, вытер руки паклей, поправил бескозырку, кинул руки по швам.

— Здравия желаю!

— Здравствуй, Коваль, здравствуй! Ты что здесь? — спросил Шадрин.

— Да вот проведал товарищей, а они просили помочь. Горячка у них, молотобоец руку обжег.

Глаза моряка выжидательно впились в лицо начальника гарнизона.

— Военком в такое время должен быть на крейсере, — заметил Шадрин, с любопытством его оглядывая.

Коваль, не торопясь, надел шинель, туго затянул ремень, отдал честь и ушел.

Тесная каморка мастера Чубатого напоминала скобяной магазин. Пол, стулья и столы были завалены чертежами, болванками, частями машин. Подслеповато чадил светильник. На куске газеты лежали тоненькие ломтики овсяного хлеба, печеная картошка, соленые огурцы и вяленая осетрина.