Павел Перец - От косяка до штанги

• Название: От косяка до штанги
• Автор: Павел Перец
• Издательство: Амфора
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-483-00048-Х

Подлинная история жизни культового питерского (а теперь и московского) персонажа Павла Перца, рассказанная им самим. Павел Перец – журналист и музыкант. Работал грузчиком, манекенщиком, продавцом кроссовок, Дедом Морозом, менеджером, столяром, диджеем, супервайзером, главным редактором газеты и гламурного журнала. Его книга "От косяка до штанги" – первый российский straight edge манифест и ярчайший пример современного идейного романа. Это путь от транквилизаторов к велосипеду с алюминиевой рамой, от водки к пятнадцатикилометровым пробежкам, от марихуаны к турнику в тренажерном зале. Подростковая проституция, сбор конопли в Астрахани, любительское драгдилерство, крысиные укусы, социальная реклама, похороны гранжа и хардкора, клубы "Тоннель" и "ТаМтАм"… Все это фон. На переднем плане – реальная история человека, который смог изменить себя, руководствуясь принципом "stay punk – stay clean".

---

– Ты знаешь, как собрать остов кровати, чтоб она не скрипела каждый раз, когда трахаешься? – спрашивал мастер, и тут же продолжал. – А они знали. Попробуй-ка царскому вельможе сделать лежбище, которое стонет каждый раз, когда на него ложишься – тут же голову оттяпают.

Он принес в мастерскую четыре доски, зашипованные хитрым образом, и при помощи молотка (никаких гвоздей и шурупов) собрал каркас для будущего матраса. Мы скакали по нему всей группой – доски молчали, будто и не сосна это была, будто не поскрипывала она, стоя в лесу, колыхаемая ветром.

С таким запалом хотелось сделать напоследок что-то стоящее. Да и не на последок. Мастер непрозрачно намекал, что четвертый курс нашего училища (эксперимент лицейского начальства) станет для меня путевкой в жизнь. С трех групп планировалось выбрать восемь человек, и получить из этой сыворотки особый продукт – не только высококлассных краснодеревщиков, но и подготовленных абитуриентов. Учебе отводилось чуть ли не первое место, что несвойственно для СПТУ.

Я был главным кандидатом в привилегированную компанию тинейджеров-четверокурсников. Но поступать в институт не собирался. Сразу после училища планировал начать работать, влиться в поток людей, чья общность образует родительские представления о самостоятельности. В любой профессии есть высший эшелон, и попасть в него можно только за счет наглости, упорства, профессионализма и таланта. В журналистике это глянцевые и деловые журналы, куда заказан вход отформатированным репортерам из ежедневных многотиражек. В столярном деле – это люди, которые не вкалывают на фабриках, производя за месяц немыслимое количество скамеек или кухонных столов. Это те, кто сидят дома с набором ножей и стамесок, или где-нибудь в арендованном подвале с парочкой портативных немецких станков (и станки эти могут хоть сверлить, хоть строгать), и выдают на гора замысловатый шкафчик, стоящий больше, чем весь интерьер в квартире среднестатистического работяги. Это ваятели опилочных масс, зодчие стружечной пыли.

Поперек моих радужных планов лег шлагбаум президентской прихоти. Теннисист Ельцин издал указ о досрочном призыве в армию. Всех членистоучащихся среднеобразовательных заведений выпускали не летом, а в феврале, чтобы они подпали под весенний призыв. В институт поступить никто не успевал. Всю группу с третьего курса отправили в свободное плавание прямо в пасть вооруженных сил РФ. Она клацнула где-то над ухом, эхо этого звука отдавалось по всему городу в виде молодцев в метро, которые вылавливали зазевавшихся клиентов первой чеченской кампании. Столярные выкрутасы пришлось задвинуть, и покорно сделать курсовые работы из ДСП. Заурядная, как выходки первого российского президента, которые уже перестали удивлять кого бы то ни было, наскоро сварганенная бытовая мебель пришибла полет фантазии.

Я принял условия конспирации, заклеймив себя пятном изменника Родины. Когда случалось ночевать дома, и в пять утра в дверь звонились охотники на новобранцев с криком: «Откройте, милиция!», папа посылал их в область анального отверстия, и дверь не открывал. Я косил. Косил надежды моих потенциальных сатрапов в погонах.

Отрезок второй

Ее звали Таня, а его Костя. Таня работала в женской консультации, Костя, ее муж, хирург по образованию, начинал заниматься коммерцией, торгуя медикаментами. К Тане ходила моя Маша со своими женскими вопросами тире проблемами. Я обшивал деревом в их квартире стены, шкафчики, двери, которые сам же и изготовил. Наполнял жилое помещение сосновыми щупами, тонкими, как шоколадная плитка. Длинные дольки желтой древесины преображали кухню. Кропотливая работа, несложная, но изнуряющая.

Когда армейский вопрос предстал во все красе, Костя договорился с кем-то из небожителей Мечниковской больницы, и меня положили туда на обследование. О том, что я «левый», знал только заведующий отделением. Для остального персонала я был пациентом, рядовым, как армейский новобранец.

Мое тельце мутузили по полной программе – анализы всех видов, гастроскопия (глотание длинного техногенного члена с видеокамерной залупкой), комариное высасывание крови из вены через день. Когда я пожаловался какой-то врачихе на то, что при нагибании испытываю боли в пояснице, она, посмотрев поверх очков на мой бухенвальдский торс, констатировала с беспристрастностью гиппократовского клятвенника:

– Почки опущены. Качай пресс.

В палате лежал овощ по имени Николай, который ухлестывал за медсестрой. Почему-то он выбрал меня в качестве исповедника, испражняясь отходами слов, от которых уши даже не вяли – они обесточивались, повисали как два лопуха. Монологи не прекращались полночи, его не трогал нарочитый храп, который я имитировал с мастерством Джека Николсона. Спикер брал пример с шума прибоя в морской раковине, не замолкая ни на секунду.

В один из дней я подошел к медсестре и шепнул:

– Правда, что у тебя лобок зеленый?

Это был единственный факт, запомнившийся из всего безинформационного потока, который исходил из николаевских уст. Забава с медицинским подтекстом – выкрасить лобковый чуб так же, как мы красили волосяные побеги головы в Астрахани. Я рассчитывал на то, что сестра с приставкой «мед» сделает соответствующие выводы по поводу человека-шарманки, названного в честь покровителя российских моряков, с которым ее угораздило закрутить роман, поскольку он рассказывает мне такие интимные подробности. Но она воззрилась на меня проспиртованными зелками и влепила смачную, с оттягом пощечину. А на следующий день пришла извиняться, напоила чаем с кексами.

Ночью я спал крепко, так же крепко, как какают борцы сумо. Проснулся, пошел в гальюн, достал свой прибор и чуть не вскрикнул. Он был зеленый. Падла подсыпала снотворное в чай и продезинфицировала мне промежность. Наверное, в пионерском лагере ей было не избавиться от привычки мазать зубной пастой обитателей соседней палаты. Я ждал выписки с нетерпением зэка, которому осталось отсидеть пару дней из десяти лет. Час пробил, в карман легла справка-отмазка, прощайте лазаретные харчи.

Радетели в белых халатах не доглядели, не проявили бдительности. Когда я явился в военкомат, тамошний хирург плавно, по-черепашьи, подвел меня к итогу больничных мытарств:

– Дорогой мой, с такими болячками как у тебя, у нас пол-армии.

Таня, узнав о проколе, постановила:

– Запихну тебя в «Бонч».

Она, помимо, женской консультации, работала еще в поликлинике при ПТС, или хрен его знает, при чем. Лечила преподавателей нынешнего Университета телекоммуникаций от деликатных болезней. Гуманитарию не место в техническом вузе, я отказался от Таниной услуги. Решил поступать в Институт культуры, куда, следуя народному поверью, ходят дуры (ЛенБабСбыт, или как там его называют). Потом решил поступать в Театралку. Потом в Университет на истфак. Потом стал судорожно соображать, где есть военная кафедра. А потом Таня, когда я в очередной раз был у них дома, узнав, что воз и ныне там, сняла трубку, тыкнула семь раз в кнопки и произнесла:

– Тут у меня ОЧЕРЕДНОЙ племянник собрался к вам.

Был у меня шарик для гольфа. Пупырчатое белое яйцо с поверхностью, как у вафли, идеальной круглой формы, довольно увесистое. Пальцевое счастье, вертящееся в руке. Буржуи, облаченные в белые одежды ангелов, с хитросплавленными клюшками из разных металлов, шпыняли его, гоняли по зеленым пастбищам, где пасутся миллионеры. Четки успокаивают нервы монахам. Шарик заменил мне четки. С ним я чувствовал себя спокойнее. В тот день по пути к Тане шарик выскользнул из рук и закатился под машину. Достать его не было никакой возможности. Равно как не было никакой возможности избежать армии. Жизнь повернулась задом и пернула что есть мочи. Запах уныния и обреченности донесся из ее крупа.

– Тут у меня очередной племянник собрался к вам поступать.

Таня даже не соотнеслась с моими желаниями. Перед ней сидел восемнадцатилетний оттопырыш, жующий сопли по ходу пьесы, не предвещающей ничего хорошего после того, как опустится занавес. Если бы меня не поставили перед фактом, я бы и дальше увязал в абитуриентской топи, пока б не провалил все экзамены.

– У них есть военная кафедра, – резюмировала она свой телефонный диалог с неведомым мне деканом. – Выпустишься, станешь начальником телефонной станции – не так уж плохо. Приедешь на экзамен по математике (назвала дату).

Если к Тане я шел в горку, то от нее с горки катился. Возле выхода из станции метро «Владимирская» на асфальте промеж ребер люка глаз еле различил абрис чего-то круглого. Есть такой старый анекдот, как мужик просыпается после запоя на полу в собственной квартире, где из мебели остались лишь шкаф да табуретка – остальное пропито. Пребывая в подавленном состоянии неопохмелившегося алкоголика, он достает веревку, встает на табурет, делает петлю и закидывает веревку на крюк, некогда служивший зацепом для люстры. И тут обнаруживает на шкафу стакан с недопитой водкой и сытный хабарик. Слезает с табуретки, выпивает водку, закуривает хабарик.