Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

• Название: Влас Дорошевич. Судьба фельетониста
• Автор: Семен Букчин
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7784-0365-9

Имя Власа Дорошевича (1865–1922), журналиста милостью божьей, «короля фельетонистов», — одно из самых громких в истории отечественной прессы. Его творчество привлекало всеобщее внимание, его карьера переживала бурные взлеты и шумные скандалы. Писатель, доктор филологических наук Семен Букчин занимается фигурой Дорошевича более пятидесяти лет и знает про своего героя буквально всё. На обширном документальном материале (с использованием дореволюционных газет и журналов, архивных источников) он впервые воссоздает историю жизни великого журналиста, творчество которого высоко ценили Лев Толстой, Чехов, Горький. Чувство юмора и трагическое восприятие мира, присущие Дорошевичу, его острословие и зоркость критического взгляда — всё передано Букчиным с равной убедительностью. Книга станет существенным вкладом в историю русской литературы и журналистики.

---

Президент Революционного Трибунала, обращаясь к подсудимым, перечисляет их «титулы»:

— Негодяи, разбойники, изменники, презренные орудия контрреволюции, подлые души, убийцы, палачи, варвары, лицемеры, душители свободы, морильщики голодом, убийцы отцов отечества, жестокие рабы, узурпаторы, агенты тиранов, лакеи иностранцев, ложные патриоты, роялисты!

В такой обстановке их судили. Вряд ли обвинению кто-нибудь верил. Но смертный приговор был известен заранее.

Нет спасения в кровавой мясорубке и тем, кто толкал в нее других. Дорошевич подходит к самому главному — к трагедии революции. Революцию, говорил Камилл Демулен, задумывают мыслители, ее делают герои и палачи, ею пользуются ничтожества. Неужели Бог создал человечество таким глупым? Дорошевич не столько отвечает, сколько ищет ответа: «Людям словно надо, чтобы у них убивали детей, убивали отцов, убивали братьев. Человечеству словно необходимо, чтобы его терзали, мучили, душили, топили в крови и слезах, заставляли страдать и вопить от боли, превращали жизнь в ад». Оправданием крови и слез стал жупел контрреволюции. И далее Дорошевич говорит со слушателями, что называется, напрямую: «У революции есть своя психология, и есть своя психология у контрреволюции.

Контрреволюция всегда смотрит на революцию свысока, презрительно. Она не верит в этих „новоявленных“ реформаторов, „новоявленных“ законодателей, „новоявленных“ вождей. Это — недоверие к новичкам, к „выскочкам“, к „затеям“. В новое всегда верится с трудом.

— Это непрочно. Это ненадолго. Это должно скоро кончиться.

Контрреволюция всегда относится к революции свысока, а потому несколько легкомысленно. Контрреволюция недооценивает революции.

Революция — напротив. Она переоценивает контрреволюцию. И это вытекает из самой ее природы.

Революция не убивает старого строя. Она только его хоронит. Старый строй сгнил. Он похож на дом, у которого сохранилась штукатурка, но выветрились, превратились в труху столбы, балки, накаты, стропила. Он ждет только первой бури, чтоб рухнуть. <…> Революция, настоящая революция и разражается-то только тогда, когда старый строй уже сгнил. Потому и разражается, что он сгнил! И первая победа революции достается всегда сразу, легко. Странно легко. Революция сама не верит своей победе. Не верит именно благодаря ее легкости.<…>

Легкость победы заставляет сомневаться в ее прочности.

— Ведь должны же они сопротивляться! Где-нибудь да таится контрреволюция!

Чем живет революция? Боязнью контрреволюции. Этой боязнью дышат и вдохновляются ее вожди. Этой боязнью они питают, насыщают массы. Этой боязнью поддерживают революционное настроение, революционный подъем духа у масс.<…>

Контрреволюция это кошмар революции. И борьба с нею, отыскивание контрреволюции, в конце концов, поглощает все силы революции. Вот почему те учреждения, как „Комитет общественного спасения“, — эта чрезвычайная следственная комиссия Великой Французской революции, — которые ведут борьбу с контрреволюцией, получают первенствующее значение, делаются всесильными, главенствуют надо всем и надо всеми, и все остальные учреждения революции отходят на второй план».

Можно представить себе, как вздрогнули слушатели при этих словах. Лектор выступал против самой Чрезвычайки. Но Дорошевич продолжал пророчествовать, и кровавый призрак 1930-х годов, сталинских репрессий уже вставал за его словами: «Контрреволюционеры мерещатся всюду. Фукье-Тэнвилль посылает на гильотину своих родственников, Робеспьер — друзей детства. Подозрительны все — те, кто вчера боролся рука об руку за свободу. Люди чужой партии, люди своей партии: „Искренни ли они?..“» И вот итог: «Революция рубит все головы, в особенности те, которые поднимаются над другими. В конце концов, Великая Французская революция превращается в шекспировскую трагедию, где сцена завалена в конце последнего акта трупами <…> Коса террора косит все головы в поисках скрывающейся где-то контрреволюции».

Этот кровавый кошмар рождает человека, который задушит революцию. Здесь Дорошевич переходит к последней лекции своего цикла — о Наполеоне. Кто спит в саркофаге Дворца инвалидов? Император? Завоеватель мира? Нет. В этой могиле лежит революционер, якобинец, офицер гражданской войны. К своей коллекции революционных журналистов Дорошевич добавляет «журналиста-практика, журналиста-реалиста, журналиста-карьериста». Следует рассказ о том, как скромный лейтенант артиллерии в 1793 году выпустил посыпанный «крупной якобинской солью» памфлет «Ужин в Бокэре», вся терминология его — «преступные аристократы», «республика, которая диктует свои законы всей Европе», «ниспровержение тиранов» — более чем соответствовала духу революционного времени. Это потом министр полиции Фуше, выполняя поручение императора, будет по всей Европе разыскивать и уничтожать «эту проклятую брошюру». А пока Наполеон делает карьеру: революционный генерал, потом первый консул. На десятом году революции он скажет: Basta! La révolution est finie!

Дорошевич предупреждал: «Бойтесь не Дантонов, бойтесь не Робеспьеров! Бойтесь не генералов, которых вы казните, — бойтесь вот этого маленького офицера в поношенном артиллерийском мундире <…> Контрреволюцию ищут везде. Но никогда не ищут там, где она, в действительности, скрывается. В этом насмешка истории».

По воспоминаниям Пильского, с лекцией о журналистах Великой Французской революции Дорошевич выезжал в другие города, в частности он называет Архангельск и Одессу. Возможно, и состоялась поездка из Москвы или Петрограда в Архангельск, хотя, если иметь в виду состояние здоровья Дорошевича, это было нелегкое предприятие. Что же до Одессы, то это был не гастрольный выезд, через город начала его славы пролегало долгое и сложное по обстоятельствам (началась гражданская война) путешествие, в которое он пустился в конце лета 1918 года. Жизнь в Петрограде становилась все тяжелее и опаснее. В ночь на 25 июня арестовали Амфитеатрова. По слухам, арест был связан с закрытием газеты «Молва», в которой он опубликовал фельетон по поводу убийства Володарского[1347]. Скорее все в те же дни «революционного террора», объявленного возмездием за убийство большевистского комиссара по делам печати, был арестован и Дорошевич. Его арест, припоминал Амфитеатров, «длился всего несколько часов, но разбил больше, чем иного год каторги». Кратковременность ареста Дорошевича можно объяснить тем, что власть, предпринявшая аресты крупных деятелей «буржуазной печати» в отместку за убийство Володарского, не только ничего реального не смогла предъявить ему в качестве обвинения (в отличие от Амфитеатрова, он ничего не печатал), но и убедилась в тяжелом состоянии его здоровья. О том, что происходило с ним в ту пору, свидетельствуют те же воспоминания Амфитеатрова: «Много видел я в то время панически испуганных людей, но никого в такой мятущейся, самоубийственной тоске, как терзался Дорошевич. Помню, застал я однажды его, совсем больного, в постели, по которой он катался из стороны в сторону, как зверь, в отчаянии, не находящий места, где дать хоть минутный покой больному сердцу… Насилу-то, насилу его выпроводили на юг»[1348].

Было принято решение: он поедет в Севастополь, поживет в доме тещи, все-таки другой климат, морской воздух, фрукты — может быть, и полегчает. Ольга Николаевна временно оставалась в Петрограде: нужно было устроить дело с охраной квартиры, в которой было немало добра, — кабинет красного дерева в стиле жакоб, вывезенный Власом Михайловичем из Франции, бронза, картины, гравюры, ну и, конечно, великолепная библиотека. Он взял с собой только самое дорогое и необходимое — подлинники газет, журналов и книг эпохи Великой Французской революции. Те самые, которые он демонстрировал на лекциях в Петрограде и Москве. Они нужны были ему для новых выступлений, ибо чем еще он мог заработать на жизнь?

Выезд из Петрограда на юг, где хозяйничали белые, составлял немалую проблему. Для того чтобы получить разрешение большевистской власти, нужно было представить серьезные резоны. 24 августа Дорошевич прошел освидетельствование у врача судебно-медицинского подотдела Комиссариата здравоохранения Ольги Исааковны Соловейчик. В выданном документе было записано, что «гражданин Дорошевич, 55 лет, ослабленного питания, жалуется на общую слабость, одышку, стеснение и боли в стороне сердца, боли в печени <…> Заключено, что гр. Дорошевич одержим пороком сердца, воспалением желчного пузыря, поэтому нуждается в безотлагательном лечении в дачных условиях на юге при особой диете питания, в поездке на юг нуждается в сопровождении какого-либо провожающего»[1349]. Вероятно, для того чтобы подкрепить аргументацию, была изобретена еще одна причина. Известный кинорежиссер А. Дранков получил разрешение выехать на юг в связи со съемками фильма по книге Дорошевича «Сахалин». В киногруппу, естественно, был включен автор книги[1350]. Почему картину о Сахалине нужно было снимать на юге — этот вопрос, похоже, никого из большевистских чиновников не интересовал. Время было страшное, но и по-своему анекдотичное.