Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

• Название: Сестра моя Каисса
• Автор: Анатолий Карпов
• Издательство: Russian CHESS House
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-94693-318-6

Книга многократного чемпиона мира по шахматам – книга воспоминаний. Острые не только шахматные, но и житейские ситуации, столкновения характеров, портреты великих шахматистов написаны поистине с мастерством писателя. О замечательных спортсменах, об их человеческих достоинствах и недостатках, пристрастиях и чудачествах узнают читатели этой книги.

---

Тут бы взять тайм-аут, но я не угадал, отправился на игру. Не играл – присутствовал на сцене. Вроде бы все делал правильно, по науке, но без энергии, без попыток слиться с позицией, чтобы постичь ее суть. Все вроде бы видел, но выбирал только «крепкие», «надежные» ходы. Когда видел комбинации – обходил их, ощущая, что не то у меня состояние, чтобы наполнить эти комбинации жизнью. А потом и вовсе куда-то провалился. Стал пропускать один за другим удары, причем принимал их с такой несвойственной мне покорностью, что, когда увидел, что пора останавливать часы, испытал нечто похожее на облегчение. Кончилась эта мука, это тупое сидение за доской.

Тайм-аут, который я все же взял после этого, не принес облегчения. Все нужно делать вовремя! Отдохни я при первых же признаках утомления (первым пропадает аппетит к игре), может, мне бы и хватило двух-трех дней, чтобы ощутить себя в норме. Отдых не принес мне облегчения. Идя на следующую партию, я не чувствовал не только азарта, но и обыкновенного желания играть. Уговаривать себя: соберись! ты должен! – не самый лучший выход. Я понимаю, когда спортсмен собирается на прыжок, на подход к штанге – на разовое усилие; а собраться на пятичасовое предельное интеллектуальное усилие… Кто верит в это – занимается самообманом. В шахматы играть трудно, но хорошо в них играть можно только легко, естественно, чтобы не выжимать из себя ходы, чтобы игра лилась из тебя, как песня.

Короче говоря, следующую партию я как-то отсидел. Если бы Корчной понял мое состояние – мне бы несдобровать. Но я удачно имитировал желание немедленно реваншироваться, собранность, уверенность и напор, он думал только об одном: сдержать меня, уравнять партию, и, когда добился этого, не скрывал удовлетворения.

Пронесло…

Но я знал, что это только отсрочка. Кризис не мог длиться вечно. Напряжение вот-вот должно было достичь точки, когда произойдет взрыв. А там либо перекристаллизация и взлет к новому качеству (к себе! к себе, очистившемуся от выгоревшей в огне усталости), либо… неблагодарный труд по собиранию себя из кусочков, по восстановлению своей целостности. Делать это по ходу матча, противостоя безудержному напору Корчного… Лучше совсем не думать, что придется, быть может, пройти через такое. Потому что воображать такое куда тяжелей, чем делать. Ведь действуя, добиваясь маленьких успехов, о которых, кроме тебя, никто не знает, все-таки укрепляешься ими, подпитываешь надежду. А страх, рожденный переживанием возможной неудачи, опасней самого жестокого реального поражения.

Перелом произошел в тринадцатой партии. Ни до, ни после – в процессе. Во время игры. Я сел за столик в одном качестве, поднялся из-за него – в другом. Причем перелом я ощутил не в тот момент, когда ломалось, а после, уже задним числом, когда уже все произошло, – и я вдруг понял, что вижу все окружающее другими, прежними, докризисными глазами: все вокруг было ярко, отчетливо, интересно. И как закончится эта партия, – мне вдруг стало очень интересно. А уж, что в следующей я сыграю хорошо, в полную силу, – у меня и вовсе не было сомнений.

Вот так вдруг. Мотало, мотало где-то в омуте, на самом дне – и вдруг выбросило на поверхность. Молодец, что хватило мужества вытерпеть, не ломать себя, отдаться течению, похвалил я себя. Кстати, наступление кризиса Зухарь прозевал, и отчего он случился, тоже не смог разобраться. Он видел: происходит что-то ненормальное и пытался залезть мне в душу с помощью психоанализа, но я этого не люблю и потому пресек сразу. Сон пока был нормальным, значит, его время еще не пришло.

А началась тринадцатая, как и предыдущие. Я играл без желания, отстранение, словно партия была отделена от меня стеклом. Вроде бы все делал правильно – но все время чуть-чуть опаздывал. Причем замечал это задним числом. Крохи опозданий складывались, я все заметней не поспевал за мыслью соперника… И вдруг словно проснулся. И увидел ситуацию как бы со стороны – свое покорное ожидание, когда мне забьют еще один гол…

Исправлять положение было поздно, вернее – почти поздно. Почти – только потому, что у Корчного был уже цейтнот. Я решил воспользоваться этим, неожиданно для него поломал игру, раскрыл своего короля и пустился во все тяжкие. Корчной этого не ожидал, замешкался, и я использовал ослабление его пресса на все сто процентов: стал быстро-быстро вылезать из-под пресса, почти вылез… Партия была отложена, конечно, в скверной для меня позиции, но не без шансов спастись.

Как вы понимаете, и этот рывок на финише партии, и этот оптимизм были продиктованы моим новым состоянием, и Корчной был первым, кто его почувствовал, и потому долго раздумывал, какой ход записать, все не решался… Ведь он уже знал, что доигрывать ему придется с новым человеком, и он должен был учитывать не только особенности позиции, но и мою вероятную трактовку ее.

При анализе я убедился, что у меня есть шансы спастись, но не более чем шансы. Но я уже без страха смотрел в глаза вероятному проигрышу. Во-первых, думал я, мы еще поборемся, а во-вторых, в следующей партии я ему сам покажу, как у меня поставлен удар.

Итак, я был готов к самому неприятному доигрыванию – и вдруг Корчной берет тайм-аут. Значит, пока не нашел ясного пути к выигрышу и хочет это сделать наверняка. Ладно. Он себя убеждает, что тайм-аут продиктован производственной необходимостью, а я чувствую, что дело в другом: в нем проклюнулась неуверенность. Значит, начинает сдавать…

Доска, на которой мы раскачивались, резко пришла в движение. Я летел вверх, он падал вниз. Но пока никто, кроме меня и Корчного, этого не знал.

Четырнадцатую партию я провел в лучших своих традициях. В дебюте – новинка, затем, используя полученную инициативу, – неспешная, точная, подводная игра, отбирающая поля у его фигур, обрекающая его на томительное состояние ожидания, где и когда я ударю; и наконец – под занавес – получите смертельный укол. Партия тоже была отложена, но сомнений в ее исходе не было.

И вот доигрывание. Ладно, думаю, одну проиграю, другую выиграю, но инициатива уже моя, я ее не выпущу, так что все прекрасно складывается.

Но сел доигрывать четырнадцатую в боевом настрое. Как звучало в фильмах моего детства, на которых я был воспитан: русские не сдаются! Я опять рассчитывал на цейтнот. У меня было много времени, у Корчного – мизер, но я не стал гнать лошадей, решил его немножко помучить. Когда сделали очевидные ходы – перестал играть. Ведь у меня было в запасе целых сорок минут против его полутора. И минут десять из этих сорока я потратил просто так – ни на что: пусть потерзается. Потом четверть часа считал (у меня была на примете непритязательная ловушка, я на нее не очень рассчитывал, но – чего не бывает! – решил соперника подвести к ней: а вдруг впопыхах поверит блефу). Корчной видит, что я что-то знаю и готовлю – и сам впился в доску, буквально грызет ее взглядом. Потом я не спеша пошел – он мгновенно отвечает, я опять не спешу – он не тянет с ответом ни секунды; я делаю вид, что нападаю на пешку; он чует: что-то не то, но времени нет, секунды бегут… он задергался – и защитил пешку ферзем. И тут же мышеловка захлопнулась: ферзь оказался пойманным.

Вместо победы – поражение… Корчной был потрясен. Ведь через полчаса предстояло второе доигрывание – и второе поражение подряд… Я думал, что на второе доигрывание он не пойдет, но он вышел, вероятно, чтобы показать, что спокойно принимает удар судьбы. Он даже улыбался. Могу представить, чего ему стоила эта улыбка.

3:1

Не было ни гроша, да вдруг алтын.

Как дальше ставить игру?

Если рассуждать, как у нас говорят, по-простому, по-рабочему, следовало воспользоваться тем, что соперник дрогнул и потерял равновесие, и давить, давить – добивать… Но были два обстоятельства, которые нельзя было не учитывать. Первое: новая ситуация в матче и для меня была неожиданной; мне нужно было вжиться в нее, освоить ее – подтянуть тылы, чтобы не зарваться. Во-вторых, не следует забывать, что действие равно противодействию; если одних удары судьбы повергают, то других – закаляют, мобилизуют, заставляют действовать на пределе их возможностей; и Корчной – насколько я его знаю – относится именно к этой категории.

Поэтому я не стал форсировать события, продолжал играть как ни в чем не бывало, уверенный, что поднимающаяся во мне волна сметет соперника своей логической силой.

Так и случилось в семнадцатой партии. В ней ничто не предвещало ярких событий. Защита Нимцовича. Я пожертвовал – и мое положение стало получше; но промедлил – и получше стало у Корчного. Я видел, как он воодушевлялся, наращивая преимущество, обкладывая мою позицию, нанося все более тяжелые удары, но – повторяю – во мне была такая уверенность, что мне были почти безразличны и его настрой, и его действия. В таком состоянии невозможно проиграть, потому что тебе открыта сама суть игры, и ты делаешь безошибочные ходы не потому, что все точно посчитал, а потому, что не можешь иначе.