Николай Конрад - Очерки японской литературы

• Название: Очерки японской литературы
• Автор: Николай Конрад
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Филология
• Год: 1973

К 64 Конрад Н. И. Очерки японской литературы. Статьи и иссле­дования. Вступ. статья Б. Сучкова. М., «Худож. лит.», 1973. Труд выдающегося советского ученого-востоковеда Н. И. Кон­рада (1891—1970)—по сути, первая у нас история японской литературы, содержит характеристику ее важнейших этапов с момента зарождения до первой трети XX века. Составленная из отдельных работ, написанных в разное время (1924—1955), книга при этом отмечена цельностью науч­ной историко-литературной концепции. Вводя читателя в своеобразный мир художественного мыш­ления японцев, Н. И. Конрад вместе с тем прослеживает исто­рию японской литературы неотрывно от истории литератур всего мира. Тонкие наблюдения над ншвым художественным текстом, конкретный анализ отдельных произведений сочетают­ся в книге с широкими типологическими обобщениями, вы­являющими родство культурообразующих процессов Японии с литературами других стран Азии и Европы.  

---

Само собой разумеется, что «Исэ» и «Ямато» стилисти­чески не однородны и по характеру своих рассказов. В «Ямато» мы находим целый ряд форм: тут и рассказы — типа «стихотворения с предисловием», то есть самая эле­ментарная форма «Исэ», тут и более или менее равноправ­ное сочетание стихов и прозы, то есть самый характерный тип «Исэ»; тут и большие фабулистические концепции «Исэ», только с осложнением повествовательного элемента и ослаблением лирического; и, наконец,— дальнейший шаг, рассказы с доминирующей прозаической формой и с низве­дением стихотворения до уровня простого украшения рас­сказа. Надо думать, что рассказы этого последнего типа — стилистически наиболее характерны для «Ямато-моногатари». В них то новое, что это произведение дало японской повествовательной литературе.

Таким образом, получается некий абрис (весьма пред­варительный) схемы развития японского повествовательного жанра, по крайней мере, — по одной его линий: отда­ленным его источником, стоящим в совершенно ином жан­ровом плане, является танка, с ее повествовательными воз­можностями; эти же танка, но уже с осуществленны­ми и развернутыми повествовательными возможностями, дают моногатари — повесть типа «Исэ», причем участие та­ких танка как равноправного начала придает всему повест­вованию своеобразный лирический колорит; усиление чисто Повествовательного элемента, выдвигающего на нервый план прозу, приводит к повести типа «Ямато-моногатари». Лирическое стихотворение, лирическая повесть и фабулистическая повесть — вот схема эволюции японского романа.

С другой стороны, меняется и количественная сторона повествовательного жанра от «эпизода» «Исэ» — к расска­зу» «Ямато», с тем чтобы потом превратиться уже только в «главу» одного целого — романа.

«Книга эпизодов» — «Исэ», «Книга рассказов» — «Яма­то», «Роман» из многих глав — «Гэндзи-моногатарп». Тако­ва эволюция в стилистическом плане одного вида японских моногатари.

1923

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См. русское издание: «Исэ-моногатари». Л., 1923. Перевод Н. И. Конрада,

[2] «Исэ-моногатари». Л., 1923, с. 39.

[3] Т а м ж е, с. 37.

[4]   Подробное объяснение этого стихотворного трюка: Стихотворение взято из вось­мого отрывка «Исэ-моногатари». Для понимания его необходимо знать обстановку, в которой оно родилось.

Герой вместе со своими спутниками во время странствования заходит очень далеко от столицы, от города, где все «носят доро­гие одежды». Они решают приостановиться. Сходят с коней и рас­полагаются на отдых; снимают с себя свои верхние одежды и раз­вешивают их на ветвях ближайших деревьев. Дует ветерок. Все грустны при мысли об оставленной далеко столице. И вот герой слагает стихи:

Кара-горомо

Кицуцу нарэниси

Цума си араба

Хару-бару кинуру

Таби-о си дзо омоу.

Первый смысл этого стихотворения может быть передан при­близительно так:

Вижу: платья здесь,

Что привык я надевать,—

Полы по ветру

Треплются... И грустно мне:

Как далеко мы зашли!

Такие ассоциации мотивированы двояким образом: герой ви­дит, как треплются по ветру полы их «дорогих одежд» (они все — из столицы), вспоминает о том месте, где все вокруг в таких одеж­дах, то есть о столице, и чувствует грусть: «Как далеко она оста­лась за ними позади. Как далеко они зашли!»

Вторая мотивировка иного характера: дорогие одежды висят... и где же, на чем? Не на тех изящных рамах-вешалках, что стоят в покоях столичных жителей, но на ветвях простых деревьев... «Как далеко столица с ее благоустроенной жизнью. Как далеко они зашли!»

Таков первый смысл стихотворения. Второй развивается па­раллельно, благодаря тому что здесь дан ряд омонимов и иноска­заний: цу.ча — пола платья н жена; нарэру—привыкать носить на себе (об одежде) и привыкать к человеку (в смысле прочной любовной связи); при всем этом сохраняется двойственное значе­ние слова харубару— «трепаться по ветру» и «далекодалеко»; еще сильнее оттеняется признак грусти в слове омоу — думать; и наконец, как бы подчеркивается особый смысл слова карагаромо — одежда, по преимуществу столичная, то есть пышная, дорогая. В результате получается второй смысл стихотворения:

Думается мне:

Там в столице далеко —

Милая жена.

Грусть на сердце у меня:

Как далеко мы зашли!

Для надлежащей оценки того, насколько искусно сделано это стихотворение, следует добавить ко всему предыдущему еще не­сколько особенностей этой тайка. Во-первых, расстановка омони­мов допускает и иную комбинацию мотивов: автор видит свою одежду, что когда-то там, в столице, вышила и поднесла ему (как обычно делалось) жена, и вспоминает об одеждах той, что оста­лась в столице, то есть о ней, об этой жене. Во-вторых, все стихо­творение написано на специальное задание: тематическое и фор­мальное. Автору его спутники предложили воспеть их путе­шествие, с его настроениями, припоровительно к окружающей обстановке: привал для отдыха, развевающиеся одежды и т. д. Вместе с тем эта связь с обстановкой должна была быть выражена и формально: вокруг отдыхающих по болоту цвели цветы какицубата; в этом названии пять слогов, то есть ровно столько, сколько строк в танка; следовательно, пусть это стихотворение будет и акростихом! Автор, как это легко увидеть, блестяще справился со всеми этими заданиями.

Набрасывая схему жанрового развития хэйанских моногатари, данную в заключительной части очерка, и выставляя, таким образом, фабулистическую повесть как, в известной степени, за­вершительную стадию этого развития, я не забываю о существо­вании фабулистической повести в самом начале, в одном хроноло­гическом ряду с «Исэ», то есть о «Такэтори-моногатари». Я счи­таю только, что эти два произведения стоят настолько особняком друг от друга, что каждое начинает собою особую полосу в раз­витии жанра моногатари в целом. Линия «Исэ-моногатари» при­шла к некоему роду фабулнетичеокой повести; липни «Такэтори-моногатари» началась с особого вида этой последней. Конечно, обе линии могли влиять и действительно влияли друг на друга. Но все-таки с точки зрения методологической необходимо их рассмат­ривать па первых порах порознь.

[5] «Исэ-моногатари». Л., 1923, с. 60.

[6] Там же, с. 134.

[7] Там же, с. 106.

[8] Там же, с. 65.

[9] Там же, с. 89.

[10] Там же, с. 105.

[11] Там же, с. 69.

[12] Там же, с. 89.

РОМАН МУРАСАКИ СИКИБУ

Роман «Гэндзи-моногатари» («Повесть о Гэндзн») дол­жен быть отнесен к числу классических произведений не только японской, но и мировой литературы. Для этого имеются все основания.

Это произведение представляет собой художественную вершину Хэйанской эпохи, оно — продукт полной творче­ской зрелости хэйанской аристократии, создавшей свой культурный быт на базе отчасти рабовладельческого по­местья, отчасти превращения всего свободного крестьян­ства в данников государства.

Для японцев этот памятник служит источником лите­ратурного наслаждения, материалом для воспитания худо­жественного вкуса и литературного чутья, предметом не­скончаемого изучения, подражания, использования.

Для мирового литературоведения это реалистический нравоописательный роман, образец своеобразной — япон­ского варианта — куртуазной литературы, законченный и полноценный во всех отношениях: по стилю, замыслу, це­лостности и яркой выраженности всего мировоззрения.

Для мирового литературоведения это и один из самых ранних образцов большого повествовательного жанра, по­явившегося около 1000 года, когда ничего похожего на ре­алистический, обладающий детально разработанной фабу­лой, построенный на бытовом материале роман в мировой литературе еще не было.

Для современного читателя это сначала кажущееся несколько жеманным, чуть ли не в духе произведений госпожи Скотдери, экзотическое чтение, потом, по мере вчитывания, воспринимаемое, однако, как совершенно реалистическое, даже напоминающее Флобера, повество­вание.

Этот роман написан очень умной, наблюдательной, мно­го видевшей и много продумавшей, слегка поэтому ирони­ческой, но отчасти и сентиментальной, однако всегда трез­вой во взглядах, здоровой и изящной во вкусах японской женщиной конца X и начала XI века — обладательницей дворцов, но знавшей и страну, служившей императрице в качестве придворной дамы, но умевшей попимать и лю­дей, не живущих в «заоблачных высях», — Мурасаки сикибу.