Борис Карсонов - Узник гатчинского сфинкса

• Название: Узник гатчинского сфинкса
• Автор: Борис Карсонов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-7688-0247-9

Долгое время Зауралье было местом ссылки. О славных гражданах Отчизны — декабристах и других ссыльных, конфликтующих с престолом, на Курганщине — рассказывает автор, опираясь на архивные и малоизвестные источники.

Рассчитана на широкий круг читателей.

---

— Что ж тут! Тута каво ни коснись, каждого сумление возьмет. Вот он, этот дед Афоня-то, как пришел с войны, ну в первое дело в переднем-то углу, под образами, и повесь эту Лиду Гамильтошу.

— Маменька! — пыталась было остановить ее дочь, но старушка уже не слушала ее.

— Ну, человек, чай, с войны пришел, народ собрался — цельная горница, и все глаза-то на нее пялят, особливо мужики. Я как прослышала, тоже к им побегла — мы жили-то супротив, чуток так наискось, через улицу, на Береговой. И впрямь, Лида эта — красавица писаная! Платье, что те у царицы, жаром золотым горит, лицо белое с румянами, а глаза — во-о-о-т какие, черные и пронзают сквозь. А шея, что у лебедушки, а в ушах серьги, как сосульки, светятся. Глянула я, так и обмерла, прямо ангел небесный! Внизу что-то писано не по-нашему…

А тут, значит, вот что далее-то произошло. Бабушки Мавры поначалу дома не было. Прибегает, Афоне на шею! Слезы, радость для бабы… Ну в запале-то от счастья глаза застило, никаво помимо Афони не видит, а ближе к вечеру, после гостей уж, когда жар-то первый спал, слышим — шум у Кузнецовых. Покуда подумали что да отчего, видим, несется служивый в одних исподних портах прямо к нам, а за им Мавра с кочергой длинной.

— Алексей, — кричит Афоня, — выручай!

Заскочил в сенцы, дверь на задвижку, а сам на истовку и за трубой притих. Мавра-то баба была в силе, да и годков-то ей тогда всего, может, тридцать али чуть поболее было — это уж потом мы бабкой-то ее звать стали, — вот она как хватит кочергой в дверь — запор в щепы!

— Где он, — кричит, — супостат аглицкий! Я ево вона сколь годов ждала, сколь горючих слез выплакала, сколь молитв за него сотворила, а он, кобель… — тут старушка поперхнулась малость, зарозовела и виновато стихла.

— Да что она взъерепенилась-то? — спросил кто-то.

— Дык вить что? — Степанида Алексеевна поежилась в кресле, развела ручками. — Знамо что. Афоня-то мужик видный собою был. На такова бабы, как пчелы на мед… — Она смущенно улыбнулась. — А тут нате, привез портрет своей… мамзельки! — решительно закончила она и тоже засмеялась, довольная собою.

— Да что же это за мамзелька? — сквозь хохот прокричал Летешин.

— То-то и оно, — успокоительно сказала старушка. — Мавра-то разошлась, Афоню вниз требует, а тот лестницу втянул к себе, кричит батюшке моему, чтоб за исправником бег. Я, говорит, человек казенный, царю служил, и она, говорит, не смеет меня притязать!

Исправником в ту пору у нас титулярный советник Степан Осипович Мамеев был. Дом, что Михаила Михайлович Нарышкин занимал, — его дом, он строил. Ну приехал он, городничий тож. Мавра при начальстве поутихла. Слез Афоня — боже праведный! — в саже, перьями обвалян — там у нас на истовке-то!.. Стали разбираться. Повели Афоню на его подворье. Мавра впереди с кочергой на плече шагает, за ней исправник в блестящих сапогах, а меж исправником и городничим, босой, придерживая порты, семенит Афонюшка и все скороговоркой, скороговоркой что-то все объясняет начальству. Народищу на улице набежалось, как на пожар!

— Ну, где она? — спрашивает исправник.

— Вон, в курятнике! — указала Мавра.

Притащили супостатку, на чурбан к забору приставили, отошли малость, глянули — глаз не отвесть! Куды ни шагнешь в сторону, а она за тобой глазищами-то своими так и водит, так и водит! Вот чертовка какая! — прости меня царица небесная.

Посмотрел исправник, походил-походил да и говорит:

— Ну, вот что, Афанасий, сам видишь, дело твое плохо, супруга в ревности, так и быть, из уважения к служивому — вот тебе целковый, забираю я твою раздору с глаз долой.

Батюшки, как это прыгнет Афоня к портрету, схватит ево обеими руками да как завопит:

— Не дам!..

Ой, ой, что тут поднялось! Мавра-то, Мавра ашь зашлась вся в злорадстве!

— Ага-а-а! Во-о-на! Смотрите, люди добрые! Смотрите! От родной-то жены!.. Клятвопреступник! Иуда Искариотина!.. Не подходи! Во-о-на с маво двора!..

А сама на крыльце стоймя стоит, волосы в растрепе, рукава заскала и черной кочергой на Афоню указует.

Тут в ето самое время, смотрю, народ у калитки раздался, кого-то пропущает. Смотрю, а ето наш окружной судья пришел… Фамилия у ево такая чу́дная, не нашенская, хведская; говорили, что ево родитель еще царем Петром в полон был взят, так вот с тех пор и жили они тута. Степенный был человек, правильный, никово зря не обидит, не ославит… Вот запамятовала…

— Де Грави, Федор Иванович! — подсказал Дуранов.

— Во-во! Он, значит, сам и пожаловал. Грамотный был шибко, газету из Москвы ему присылали. Вот!

Очки этак он надел, строго так посмотрел на всех, подзывает к себе Афоню с портретом. И все это молча, молча. Посмотрел он на нее спереди, потом проверил нет ли что на оборотной стороне, потом опять спереди… А потом как захохочет!

— Ну что вы, право, на мужика напали? Мавра Яковлевна… Никакая это не Афонина мамзеля, а законнейшая жена аглицкого лорда… Гамильтоша!

— Английского лорда Гамильтона! — поправил учитель Немцов, поджимая от смеха тощий животик.

— Ну так! — охотно согласилась старушка. — Это, говорит, известнейшая Лида…

— Не Лида, маменька, я же тебе разъясняла: леди Гамильтон! — почти с обидой, покрывая смех, закричала Анна Васильевна. — Леди! Понимаешь, ну, навроде как у нас… тетенька!

— Ну бог с ней, бог с ней, пущай тетенька! — старушка заторопилась, боясь, что ей не дадут закончить, конец уж был близок, а тут все шумят, что-то говорят, а кому и что — не поймешь.

— Бросай, говорит, Мавра Яковлевна, кочергу, это, говорит, жена аглицкого лорда и… подружка знаменитого адмирала Нельсона! Не тваво Афоню, а, говорит, адмирала Нельсона она обожает!..

Так вить что вы думаете? Обиделась Мавра-то. А что, говорит, мой Афоня хуже тваво Нельсона? Да я, говорит, за десять адмиралов моего Афоню не променяю!.. Вот оно как повернулось-то!

Башмаков уже не сидел, ходил по средине комнаты, заложив руки за спину в своем темно-синем, до неприличия засаленном сюртучке с протертыми локтями, поминутно останавливаясь то перед школьными учителями, то перед карточным столиком, то перед креслом Степаниды Алексеевны, принимая живейшее участие в ее рассказе.

— А Мавра-то, пожалуй, права, — наконец, заговорил он, когда страсти улеглись и шум немного стих. — К тому времени, когда Нельсон познакомился с леди Гамильтон, он был уже без глаза и, кажется, без руки…

— Боже праведный, калека! — воскликнула старушка.

— Пожалуй, так, но он, как и наш Суворов, не проиграл ни одного сражения!

— Постойте, постойте! А зачем это мы об Афоне-то заговорили? — спросил Поникаровский. Все переглянулись. Никто ничего не понимал.

— Ах, да! — спохватился Дуранов. — Так вот этот самый Коцебу в своей книжке пишет об этом портрете леди Гамильтон… Он висел в его комнате… А про хозяина своего, Афоню-то, только и помянул, что от него постоянно несло… луком! Вы представляете! К тому времени Кузнецов вышел в купцы третьей гильдии, а тут!.. На всю Европу ославили!.. До самой смерти не мог он простить своему постояльцу…

— Простить? — как-то нехорошо улыбнулся Башмаков. — Кому простить?

— Вы что, Флегонт Миронович? — спросил Дуранов.

— Зарезали Коцебу!

Женщины вскрикнули, кто-то вскочил. Так неожиданно и жутко прозвучали слова эти.

— Неужто никто из вас о сем не слыхивал? — холодно спросил Башмаков. — Странно! О сем известии писали все европейские газеты… Столько толков было! Император Александр был шокирован, потому как Коцебу числился у него на службе.

— Когда же это произошло и кто убийца? — Поникаровский так и впился взглядом в Башмакова. Наступила полнейшая тишина.

— Убийца?

— Что вы так смотрите? Ну что? Мне интересно?..

— Вы дрожите? У вас озноб? — Башмаков положил руку ему на плечо.

Поникаровский поморщился, дернул плечом, и тут же от Башмакова его взгляд вскинулся на Дуранова. Тот прямо, немигающими тяжелыми глазами смотрел на него и улыбался.

— Нервы, сударь, нервы! Вам нельзя вести… подобные дела, хотя, возможно, они и выгодны!

— Не понимаю-с! — резко сказал Поникаровский. — Я всего лишь столоначальник и соображаюсь с буквою закона-с! И только-с!

— Кто спорит? Я то ж и говорю… — тихо сказал Башмаков.

— Браво, Флегонт Миронович! — хлопнул ладошкой по столу Дуранов.

Наступило неловкое молчание. Каждый по-своему расценил слова Башмакова и реплику Дуранова, все знали о чем речь… Но никто не хотел говорить о деле. Только письмоводитель полиции Логинов, выставив вперед острый, плохо выбритый с крупной бородавкой подбородок, высокомерно оглядел всех и как-то уж очень недобро усмехнулся. И сделал это так явно, что все тотчас же почувствовали в этом какое-то скрытое намерение. Напряжение нарастало с каждой секундой, но тут послышался голос Степаниды Алексеевны.