Валерий Перевозчиков - Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого

• Название: Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого
• Автор: Валерий Перевозчиков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992
• ISBN: 5-87512-012-6

В судьбе Высоцкого, как и в судьбе любого другого большого поэта, есть и тайна, и дар. Тайна остается всегда, потому что «судьба не настигает людей извне, а рождается из глубин самого человека» (Рильке). Но судьба Высоцкого — это и дар. Дар всем и на все времена.

В. Перевозчиков

---

Наверное, недели через две Володя вышел на работу. Кстати, его трудовую книжку я передала на хранение в ЦГАЛИ, расписка об этом хранится у меня.

Одно время мы с Володей жили рядом в Черемушках, на улице Шверника. Иногда он подвозил меня… Я гордо выхожу из театра вместе с Высоцким! Садимся в машину, а весь капот в надписях… Володя говорит:

— Хорошо, что у меня машина грязная, — легко расписываться. Только одна девушка нацарапала гвоздем.

Проходу от этих поклонниц не было. Одна звонила несколько месяцев:

— Передайте ему, что я жду у газетного киоска.

Письма собирались у меня, иногда отдавала ему целую кипу.

— Володя, смотри, сколько влюбленных девушек!

— Елизавета Иннокентьевна, это не влюбленные, это — сумасшедшие! Когда я пою, у них в мозгах что-то происходит.

Утром у нас в Черемушках пошла гулять с маленьким внуком… Смотрю: машина Высоцкого, крыло помято, фара разбита… Что случилось?! Выходит Володя…

— Знаете, выскочила женщина! Еле успел отвернуть — врезался в столб. Вот, шишку себе набил.

Прихожу в театр, Любимов спрашивает:

— Что, правда — Высоцкий на машине разбился?

— Да нет… Ничего серьезного. Я его видела.

— Может быть, Вы от меня скрываете?

Вечером встречаю Володю в нашем торговом центре:

— Обязательно позвоните Юрию Петровичу, а то он очень беспокоится.

В театре отношение к Высоцкому, конечно, было особым. Актеры обижались… Один сидел здесь и жаловался:

— Вот, меня выгнали, а Высоцкому все сходит с рук…

Этот актер пил, но далеко не так, как Володя… Любимов вызовет Высоцкого, они поговорят, и этим часто все кончалось…

Однажды Володя позвонил часа в три:

— Елизавета Иннокентьевна, передайте шефу, что я сегодня на спектакль не приду… И еще неделю играть не смогу…

Что делать… Иду к Любимову…

— Юрий Петрович, Володя сломал ногу. Играть не сможет…

— Да врет он…

— Нет-нет. Он попал в больницу…

Юрий Петрович запретил в нашем буфете продавать пиво актерам… Володя подходит ко мне:

— Елизавета Иннокентьевна, купите мне пиво. Очень нужно! Я болен.

— Володя, но Юрий Петрович запретил.

— Вы только посмотрите на меня! Я же болен…

Несколько раз легко ударил себя по щекам — пошли красные пятна… Ясно, что человеку очень плохо. Пошли в буфет, я взяла бутылку пива. Сели за столик, я налила два стакана. Володя медленно выпил стакан, я придвинула другой… Вижу, он немного отошел…

Когда Володя уезжал во Францию, я всегда писала приказ «предоставить отпуск без сохранения заработной платы». Если Марина жила в Москве, Володя практически не пил… Юрий Петрович сердился:

— Может же он бросить, когда Марина приезжает! А так — что, не может?!

На репетициях Володя иногда забегал ко мне, звонил домой:

— Ну, Мариночка, хватит валяться… Вставай.

Я спросила у него:

— Володя, а кто у вас готовит, убирает? Кто о тебе заботится?

— Ой, Елизавета Иннокентьевна, Марина сама все умеет.

Из Парижа Володя привез мне кофточку и платок белый с цветами…

— Вам идут закрытые свитерочки…

Свитер я не носила, а после смерти Володи отдала его на память Тане Иваненко… Дома стоит свеча с подсвечником, которую Володя подарил мне прямо на Новый год:

— Зажгите и поставьте на стол…

Зарплата?.. В последнее время Высоцкий получал 180 рублей — ставка актера высшей категории. Концертная ставка — 19 рублей — была назначена приказом министра культуры СССР. С надбавками за мастерство и за гастрольный характер работы это составляло 32 рубля за сольный концерт.

В январе 80-го из Управления культуры пришла бумага: готовьте документы на присвоение звания Высоцкому… В таких случаях листок по учету кадров заполняется лично. Я подошла к Володе:

— Надо заполнить…

— Нет, Елизавета Иннокентьевна, я еще не заработал… Вот не дадут — Вам будет больно, а мне — обидно. Еще поработаю как следует — тогда будем оформлять…

В январе же Володя взял творческий отпуск на год. Он собирался снимать фильм «Зеленый фургон» в Одессе. И был устный договор с Юрием Петровичем, что Высоцкий будет играть только «Гамлета».

Володя позвонил 22 июля…

— Елизавета Иннокентьевна, это Володя…

Голос совершенно непохожий…

— Какой Володя?!

— Володя Высоцкий.

— Господи, Володя, что с тобой?!

— Я болен… Я, наверное, скоро умру.

На следующий день он приехал в театр. Бледный, нет, даже — серый, таким я его никогда не видела. Тогда он вернул Галине Николаевне Власовой старинную брошь. Он брал оценить ее и возможно купить для Марины…

Утром 25-го мне домой позвонил знакомый с телефонной станции.

— Звонили Марине Влади в Париж. Сегодня ночью умер Высоцкий.

Сентябрь 1989 г., Москва

Юрий БУЦКО

Я не пишу воспоминаний о Владимире Семеновиче Высоцком, ибо никогда не был, да и не стремился стать ни его безоговорочным адептом, ни его другом. Что-то мешало: вероятно то, что Юрий Петрович Любимов называл «звездной болезнью», применяя иногда и другие, совсем не метафорические эпитеты. Разумеется, в воспитательных целях. Для меня наличие такой «звездной болезни» в некоторых «делателях» культуры начинается с какого-то внутреннего, личного «грехопадения»: жажда славы, известности — это есть признак вырождения, падения собственно культуры, начало ее перерождения из культуры «большой» в «массовую». Однако, моя излишняя, быть может, жестокость явно помешала мне увидеть в Высоцком другую половину — рост, жажду внутреннего обновления, его личный выход к подлинной интеллектуальности, точнее интеллектуальнойнапряженности как обязательному состоянию любого человека любой профессии и возраста. То, что я сам люблю в людях более всего, оказывается, было скрыто в Высоцком под «игрой», под «маской». Впрочем, об этом важном принципе творчества и жизни скажу в свое время.

В коллектив Театра на Таганке я вошел в 1967 году, начиная со спектакля «Пугачев», и сразу ощутил иную температуру, нежели та, которая существовала вне стен театра. Дело в том, что, создавая театр из своих учеников (людей поколения 1938 года, к которому я тоже принадлежу, поколения во многом единого в своих запросах и забросах), Ю.П. Любимов, мне кажется, точно рассчитал и хорошо почувствовал человеческий материал, из которого лепил: его воспитательный бич и плетка часто мелькали в воздухе над головами и судьбами «пасомого стада».

Чтобы выполнить требования, поставленные мастером, необходимо было преодолеть себя, найти решения вопросов, казавшихся сначала неразрешимыми. Кто понимал это — выигрывал. Мы все, кажется, чувствовали, ощущали, догадывались, что театром становится некий новый, по крайней мере, иной в сравнении с окружавшим эксперимент, и хотелось этому соответствовать. Помимо того, каждый, я думаю, видел в этом эксперименте возможность реализовать свой собственный, иногда последний, шанс, взять реванш, проявить себя, высказаться. «Демократический театр», «социальный театр», «площадный театр», «брехтовский стиль» — так определял Ю.П. Любимов свое направление.

Театр был бедный. Советники — мудрые. Люди театра — горячие, увлеченные, все удивительно талантливые и сердечные (люблю их до сих пор — всех и каждого в отдельности). Надрыв — общий. Задачи — сиюминутные, острые. Темы — наболевшие. Темпы постановок — бешеные. Театр на Таганке стал для меня формулой победы творчества, победы личной свободы и — почти единственным в 60-е годы — местом проявления этого. Это было поразительно: вроде окна или форточки, через которые можно дышать в спертом, отравленном ложью воздухе «общественного помещения»…

Театр как пространство состоит из двух половин: до сцены и за сценой. Театр Любимова имел еще дополнительную структуру: кабинет Юрия Петровича — и все остальное — то, что за кабинетом. Как участнику работы, автору музыки к шести спектаклям («Пугачев», «Мать», «Что делать?», «Гамлет» и, частично, «Зори здесь тихие» и «Товарищ, верь…») мне посчастливилось в течение более десяти лет видеть обе эти половины за сценическим пространством.

С одной стороны — мощный пресс «кабинета», состоявшего из постоянно приглашаемых консультантов-интел-лектуалов: критиков, художников, социологов, литераторов — «мозговой трест» театра. С другой — эмоциональная и социальная заряженность публики — народа, любившего свой театр ревнивой любовью невысказанного, нереализованного, своего личного. Посредине — жесткая выгородка и почти скрупулезная лепка декораций (здесь работали лучшие театральные художники). Точка схода — репетиция. Репетиции напряженные, ожесточенные, нервные — на износ.

Только так, между молотом и наковальней, могли сформироваться личности ныне всем известных людей этого театра.