Музафер Дзасохов - На берегу Уршдона

• Название: На берегу Уршдона
• Автор: Музафер Дзасохов
• Издательство: Иристон
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 2000

Повесть из книги «Белая малина».

---

Навоз из коровника я сваливал под тутовником, за зиму его столько набралось, что даже плетень накренился.

— Сегодня уберу, — сказал я.

— «Нога ленивца к колючему кусту привязана!» Никогда не слыхал такой поговорки? От лени никакой пользы, солнышко мое. Что можно сделать сегодня — на завтра не откладывай. А навоз на огород перевези. Что он перестоял, даже хорошо. От перегноя и хлеб тучнее, и овощ сочней.

Я попросил тачку у Бимболата и принялся возить навоз на огород. Девочки по краю огорода вытаскивали из земли кукурузные стебли, а я катал тачку туда-сюда. До вечера все вывез. Устать-то, конечно, устал, но собой остался доволен. И Нана похвалила. Это особенно приятно.

— Начало всякой работы — колючка. Зато конец — маслице, — сказала Нана. — Видишь, сколько успел задень! И девочки тоже хорошо постарались. Если еще дня три такая погода продержится, кукурузные стебли подсохнут. На растопку пойдут. А из плетня не выдергивай. Кто вам его починит? Тебе и так тяжело учиться, и дома работы хоть отбавляй!

Как она сказала про учебу, так сердце у меня сжалось в неясной тревоге. Кончу десятый класс, а потом что? Я опять стал думать об этом «потом». И ничего не получалось, ничего не придумывалось… Пока лошадь не заржет, плеть не стегнет. Надо школу закончить. Если кое-как, чего тогда и мечтать об институте! Обе эти заботы по очереди гложут сердце, обе мечты одинаково дороги мне. Если не исполнится первая, не видать мне исполнения и второй. Поэтому прежде всего надо позаботиться об окончании школы. Как говорит Нана, покойников по очереди хоронят. Ничего себе покойники… Самое что ни на есть живое для меня! Я день и ночь думаю. Поскользнусь на выпускных. Да нет, этого быть не может, я учусь хорошо. Ну, а вдруг!

Я ничего не говорил Дзыцца. Хотел порадовать: вот еду поступать в институт! А теперь не порадуешь. И студентом стану — она не узнает, потому что туда, где Дзыцца, не доходят ни дурные, ни хорошие вести…

Корова, которую нам подарил Алмахшит, отелилась первой. Это случилось перед ужином. Когда корова сбросила послед, я подцепил его лопатой и понес из хлева. Корова пошла было за мной, но не решилась оставить телка. Послед я закопал в саду.

— От дареной коровы только и жди проку, — сказала Нана. — Принеси в дом теленка. Хватит ему сосать. Вечером опять подпустим.

На этот раз корова шла за мной до самого крыльца, мычала жалобно. Новорожденного теленка я положил в комнате на шкуру. А Нана уже вовсю распоряжалась со своей кровати:

— Бади, сбегай к Хадижат, пусть она подоит корову!

Хадижат не поленилась, сразу же пришла.

— У бедного всегда лишь к весне шуба готова, — грустно проговорила Нана.

Хадижат покачала головой:

— Что это ты?

— А разве не правда?

— Да что же делать? — ну нет ее в живых, так хоть детям осталось.

Хадижат поставила молозиво на огонь. Я и прежде пил кипяченное молозиво, и оно мне очень нравится. Корова отелилась! Это настоящий праздник. Только Дзыцца нет на этом празднике и уже никогда не будет…

Появление телки Дзыцца приравнивала к прибавлению достатка в доме. Вторая корова! Сейчас как раз такой случай.

Черную корову мы тоже не выгоняем в стадо. Ждем — со дня на день отелится. Брюхо ей так раздуло, что как бы двойню не принесла. Я об этом сказал Нана, она и договорить мне не дала: молчи, чтоб больше не слышала! Двойня — к несчастью.

— А кто это свистит? — приподнимаясь в постели, спросила Нана.

— Это по радио, — я обернулся на черный диск репродуктора. — Песня такая.

— И так в доме нет ничего, да еще свистят!

Я приглушил радио. Нана снова опустилась на подушки. Какое-то время репродуктор молчал, потом опять засвистел. Лицо Нана сморщилось, от глаз побежали лучики морщин — как от нашей лампы, когда смотришь на нее сквозь ресницы. Я догадался, что это посвистывание беспокоит Нана. Вся сморщилась, повернулась настороженно к репродуктору. Я совсем выключил радио.

Нана вздохнула с облегчением:

— И свистит, и свистит — как пастух!

— Какие сами, такие и песни, — поддержала ее Хадижат. — Одно баловство!

Молозиво вскипело. Хадижат налила каждому по полной тарелке.

— А Кыжмыда уж совсем никуда не годится! — выглянув в окно, сказала Хадижат. — Э, как ее согнуло, словно семь лет мешки с солью таскала.

— Где ты ее видишь?

— Вон идет. К вам направляется.

Вскоре дверь отворилась, Кыжмыда задом наперед порог переступила — это она так всегда: чтобы за собой дверь притворить.

— О, корова отелилась! — заметив теленка, весело проговорила Кыжмыда. — Счастье вашему дому! Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… И ты здесь? Сразу-то не углядела, — сказала она Хадижат и краешком платка прикрыла сверток, который несла в руке.

Когда Хадижат ушла, Кыжмыда развернула сверток.

— Дочь прислала отрез на платье, да мне где уж износить… Пусть, думаю, девочки себе что-нибудь пошьют. Что я скажу Дзыцца, когда с ней увижусь и она спросит о них?

— Сама бы носила! — сказала Нана.

— А?

— Зачем, говорю, принесла?

— Девочкам. На платьица принесла.

— Вижу, что принесла. А зачем? — и махнула рукой: все равно не слышит, а кричать — сил нет.

Нана утомилась, стала смотреть в окно. Хочется поговорить со старухой, да не получается разговор. Нана не может говорить громко, а не кричать — Кыжмыда ни слова не разберет. Придет, сядет возле Нана и сидит как немая.

XXVII

Наконец отелилась и черная корова. Молока теперь — хоть купайся! Нана утром и вечером выпивает по стакану парного молока. Больше ее нипочем не заставишь. Дунетхан очень устает за день, руки как чужие становятся. Две коровы с приплодом — попробуй-ка походи за ними!

— Надо терпеть, солнышко мое, — утешает ее Нана. — Своя ноша не в тягость. Чаще надо доить, не то вымя усохнет.

Ну и хитрющая же Алмахшитова корова! С первого дня стала прятать молоко: не дает выдоить до конца. Нана твердит Дунетхан: старайся, не ленись! У Дунетхан слабенькие пальцы, давит-давит на соски, уж из сил выбилась, а Нана не унимается:

— Есть еще молоко, по вымени видно!

Дунетхан снова подсаживается к корове. С каждым разом все больше выдаивает, приноровилась. Знает, сколько и телкам оставить.

Телки очень хорошенькие. Та, что от Фыдуаг — от той, что подарил дядя Алмахшит, — красная, в мать пошла мастью. А от нашей первой — пятнистая, на лбу звездочка, кончик хвоста белый. Обе резвые, начнут вскачь носиться по двору — куры и гуси разлетаются во все стороны. Пробуют и на Хуыбырша наскочить с разгону, но он заранее скалит клыки.

На волю мы их не выпускаем: рано. Еще траву щипать не научились, и без присмотра оставлять нельзя. Могут угнать собаки, потом ищи!

Нана любуется ими:

— Ах, хороши! Легонькие. Легче Тохтиты Тымыха!

Вот опять! О каком Тымыхе она говорит? Этот Тымых был такой же прыткий? Или беспечный?

— В воскресенье одну из коров отведете в Христиановскую на базар, — сказала однажды Нана.

— Зачем? — удивился я.

— Двух коров вам не под силу держать.

Меня будто кольнуло в сердце острой иглой. Сколько мы ждали, когда из нужды выберемся, как радовались, что обе коровы стельные, и теперь лишиться всего? Дзыцца своими руками добро наживала, а мы так легко и просто от него избавимся. Разве можно это сделать?

— Никуда я не поведу!

— Ишь ты! Как кремень, не дотронься, сразу искры сыплешь. А чтобы двух коров содержать, надо много чего. И уход, и корм. Скотине-то корм нужен! Ты не гляди, что зима позади. Еще будет зима, да не одна! Где достанете корма? Ведь у вас и другая скотина на дворе. Откуда для них все возьмется, с неба упадет? Подоить-то толком не можете и как быть с молоком — не знаете. А у зимы утроба ах какая большая! Просит и просит!

О том, чтобы продать одну из коров, говорил и дядя Алмахшит. Но я не принял всерьез его слова. Теперь и Нана заговорила… Нет и нет! Дзыцца выходила обеих коров, ее это добро. И на него руку поднять?

— Которую продать — сами решайте.

«Решайте»! Мне они обе дороги. Ни с одной я не могу расстаться.

— Если у меня спросите совета, я скажу — Фыдуаг ведите. Пятнистая третий раз отелилась, какая она, мы знаем. Фыдуаг тоже хорошая корова, но впервые отелилась. А как она дальше себя поведет, одному Богу известно.

Что мне было делать, как в конце концов не согласиться с Нана! Посоветовались с Гажматом и Бимболатом и решили продать Фыдуаг, назначили ей цену — две с половиной тысячи. Вместе с телкой. Завтра я и Дунетхан отведем их на базар. Продадим нашу Фыдуаг, с ее глазами, которые находили дом, с ногами, которые ступали по нашему двору, с рогами, которыми она, играя, пугала меня, с ее молоком, сердцем, с ее теленком… Отведем и продадим за деньги, которые не могут дышать, которые не знают, что такое родное дитя, за деньги, у которых нет ушей, нет глаз, которые слепо скитаются по всему свету, принося людям больше мучений, чем радостей. За бумажки, которые не любят подолгу задерживаться в кармане… Отдадим за эти никчемные бумажки!