Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

• Название: Рыжеволосая девушка
• Автор: Тейн Фрис
• Издательство: Издателъство иностранной литературы
• Жанр: О войне
• Год: 1959

Рыжеволосая девушка — роман о борьбе голландского Сопротивления с гитлеровскими захватчиками. 5 мая 1940 года Германия напала на Голландию и за 5 дней завоевала ее. Правительство Голландии сбежало в Лондон. А люди остались. Они ненавидели нацистов и организовали тайное Сопротивление. Движение Сопротивления во время войны существовало во всех странах Европы, захваченных Германией. Остросюжетная книга напоминает: страна, родина — это не правительство. Это народ, который в трудную минуту способен на подвиг. И после войны, как только в какой-либо стране тупорылое нацистское зверье захватывало власть, терпеливый народ не выдерживал и выкидывал уродов на помойку истории.

---

— Выпущен на свободу? Теперь? — переспросила я.

Я почувствовала какое-то недоумение, мне трудно было поверить, что нацисты еще отпускают людей на свободу; газеты сообщали лишь о насилиях и заключении в тюрьму.

— Скажите, кто же это… Отто?

Ан покачала головой, ставя цветы в вазу. — Нет, не он. Вернулись домой твои отец и мать.

— Из тюрьмы? — воскликнула я, подпрыгнув, и даже не ощутила обычной острой боли в бедрах.

— Из Фюхта, — сказали Ан и Тинка одновременно. А Тинка еще добавила: — Правда, правда. Можешь не сомневаться… Мы с Ан сами пошли посмотреть, как только до нас дошел этот слух, и мы их видели.

— Опишите их, — потребовала я, с трудом преодолевая желание зареветь.

Девушки описали, как выглядят мои родители. Все совпадало. Мне оставалось только поверить. Хоть и трудно было. Я смеялась и чуть не плакала. Я дрожала от нетерпения. Присутствие двух девушек, их рассказы о разбойничьих налетах, о прорыве русских в Венгрии, даже последние анекдоты о Гитлере только вызывали у меня раздражение: я смеялась натянуто и сама это чувствовала. Сказать по правде, я была рада, когда обе мои подруги наконец ушли. Мне хотелось остаться одной с этой огромной новостью… Мне предстояло подготовиться к тому, чтобы самой вернуться к делу.

Враг все еще находился в стране.

Туман опускается

Впервые я вышла на улицу в тот день, когда нацисты совершили еще один варварский поступок: взорвали портовые сооружения в Роттердаме. В этот же день я впервые собственными глазами увидела в действии фашистскую вспомогательную полицию. Им, видимо, потребовались велосипеды (чтобы удрать, подумала я, если союзникам удастся все же прорваться). Перепуганные хозяева реквизированных велосипедов робко жались возле своих машин; им оставалось только получить квитанцию и уйти. По тем из них, которые пытались бежать на своих велосипедах, немцы открывали стрельбу. Я видела, как убежал один молодой парень; пожилой женщине прострелили ногу, ее внесли в лавку, а велосипед немцы забрали.

Я ковыляла по улицам. Город казался мне совершенно чужим. Снова разъезжали автомашины вермахта; немцы, видимо, снова вернулись сюда после попытки бегства пятого сентября. На грузовиках стояли станки, динамо-машины, зубчатые колеса. Был демонтирован еще один завод. Дальше, через несколько кварталов, немецкие солдаты взваливали на грузовик детские коляски и самокаты, которые они, видимо, заранее сложили в пакгауз. Все вещи были подержанные. Очевидно, обокрали молодых родителей и маленьких детей.

С мучительно долгими передышками я достигла района родительского дома. После моего возвращения от Ферлимменов я не осмеливалась показываться здесь. Но в этот день я удержаться не могла. Где-то в глубине души у меня смутно шевелилось сомнение насчет новости, принесенной мне Ан и Тинкой. Я должна была убедиться собственными глазами.

Чуточку прихрамывая, я медленно шла вдоль сквера, с которым граничили наша улица и наш дом. Сейчас я к думать не хотела о том, что мое имя публиковалось в полицейских ведомостях бог знает сколько раз, что есть люди, которые подстерегают меня и счастливы будут получить вознаграждение или же, питая темную, слепую ярость к любому голландцу, с радостью предадут патриота «службе безопасности». Я хотела лишь одного: мельком увидеть моих родителей. Может, мать приподнимет окно, чтобы стряхнуть скатерть, или отец покажется на крыльце — кто знает, может, ему захочется прогуляться.

Я бродила вокруг час или больше, пока не почувствовала, что дольше оставаться здесь невозможно. И как раз в тот момент, когда я хотела повернуть к центру города, я увидела отца: он показался на тропинке за садиком.

Я сразу струсила. Хромая и переваливаясь с ноги на ногу, устремилась я в первый попавшийся магазин. Это была молочная, где не было видно ни бидонов, ни покупателей. Умоляя небо, чтобы мне удалось немного задержаться в пустом магазине, я глядела через стекло витрины на улицу. И я видела, как по противоположной стороне шел отец. Он похудел, воротник казался слишком просторным. Но жидкий клок волос по-прежнему свешивался ему на лоб и развевался при ходьбе; он, как всегда, был без шляпы. Его тросточка слегка задевала за край тротуара. Когда в магазин вошла жена торговца, я почувствовала, что в горле у меня стоит комок.

— Одну… бутылку… молока, — сказала я наконец, с трудом выдавив из себя эти слова. Женщина удивленно и подозрительно взглянула на меня. Я подумала: эта не узнает меня.

— У вас есть детская карточка? — спросила она, уже протянув ко мне руку.

— Детская карточка?.. — переспросила я бесстрастно.

— Ну конечно! — строго произнесла она с таким видом, будто я считала ее дурочкой. — Только дети получают молоко.

Я выбежала из магазина и пошла в направлении, противоположном тому, куда шел мой отец.

На следующий день я попробовала ездить на велосипеде. Я села на седло, и меня пронизал смертельный страх — вдруг я попаду в такое место, где будет облава? Тогда мне не уйти, я знала это. На велосипед нечего рассчитывать. А что, если меня кто-нибудь узнает? Начнут меня обыскивать… С этого дня я стала брать с собой револьвер всякий раз, как выходила из дому. Револьвер стал моей неотъемлемой принадлежностью, как бы моим вторым «я». Мне нужно было ощущать, как мое верное оружие тяжело ударяется о бедро. Оно стало частью меня самой, частью той жизни, какую я вела в эти дни.

Я осторожно ездила на велосипеде в переулках и дальних аллеях. Однако я ехала неуверенно, и, когда возвращалась домой и запирала велосипед, ноги гудели от усталости и в них начинались болезненные покалывания, которые я так хорошо знала.

Через неделю дело пошло лучше. Я решила, что пора мне покончить с колебаниями. Не буду более считаться с усталостью, с болями. Я могу ездить на велосипеде. Значит, все в порядке. Я стала выходить из дому, поехала в штаб. Сколько уже дней не видела я товарищей!

Все в штабе как-то переменилось. Были убраны кое-какие вещи, будто товарищи хотели освободить помещение. Я застала там только Вихера и Вейнанта. Они сердечно и бурно приветствовали меня, даже маленький снайпер; он обычно говорил очень немного. Они рассказали мне, что Анни, инструктор партии, несколько дней назад была здесь и Франс получил от нее задание переправиться на другую сторону канала Нордзее; в Кеннемерланде Франс получит под свое начало часть Внутренних войск Сопротивления. Рулант стал начальником нашей группы. Договорились, что мы будем устраивать диверсии своими силами. Теперь, когда железнодорожный транспорт не работал — курсировали только единичные поезда, так как обслуживающий их персонал был вывезен из Германии, — следовало активнее, чем когда-либо, повреждать и выводить из строя немецкий автотранспорт.

Я слушала и только кивала. Пока я еще не очень хорошо уяснила себе, что мне придется делать при новых обстоятельствах. Диверсии никогда не были моей специальностью; собственно говоря, после попытки, предпринятой когда-то вместе с Хюго и Флоором, вывести из строя центральную электростанцию я не принимала в них участия. Но если от нас этого хотят… я готова. Я всегда была готова.

Я подождала, пока не пришли Рулант и обе девушки. Они все так же дружески и радостно приветствовали меня. Однако все они немного смутились, когда я спросила, какое дело наметили они для меня. Рулант сказал — немного колеблясь и заметно боясь обидеть меня, — что пока мне не стоит принимать участия в налетах, где требуется быстрота ног для отхода. Я поглядела на Ан и Тинку. Рулант заметил мой взгляд.

— Ан и Тинка помогают нам, отвлекая внимание немецких часовых, когда мы идем на операцию… — объяснил он.

Я ответила, опустив глаза — О, такие вещи не по мне.

Общее замешательство явно затягивалось. Я положила ему конец, задав вопрос, нельзя ли мне работать в «Де Ваархейд».

— Ты уже можешь ездить на велосипеде?.. — спросил Рулант.

— Да, — ответила я. — Дай мне какое-нибудь дело, Рулант, не то я умру.

— Ну что ж, — сказал Рулант. — Мы как раз взяли напрокат у группы О.D. прекрасный ротатор. Раздобыли его в немецком «Арбейтсбюро». Какие у них там вещи!.. «Де Ваархейд» будет иметь шикарный вид!

Таким образом, я начала ту же работу, которой время от времени занималась и раньше, — печатание и разноску газеты «Де Ваархейд». Рукописи я получала в маленькой лавочке, торговавшей горшками, сковородками и крестьянской глиняной посудой на Донкере Спаарне; кто доставлял туда рукописи, было никому не известно. Копировальный аппарат стоял в мезонине у родителей краснощекой Хреетье, которую я иногда снова видела в Гарлеме, но она делала вид, что не знает меня. Я печатала оттиски газеты и пачками разносила их рабочим в северном квартале, рабочим в Хемстеде, а также учителю в квартале Хаутфаарт, токарю, который увозил их с собой к домнам, и девушке, работавшей в одном из универсальных магазинов… Дома я засовывала иногда экземпляр в карман пальто своей сестры милосердия; мы с ней никогда не говорили об этом, но она наверняка относила маленький листок куда-нибудь, где он делал свое полезное дело. Все новости я отпечатывала сама — у меня пальцы всегда были выпачканы фиолетовой краской. Создавалось впечатление, что оккупанты ударились в истерику: они мародерствовали и уничтожали все на своем пути. Они выгнали жителей Арнема — длинные процессии тянулись вдоль холмов Велюве и рассеивались по всей стране. Все добро, которое арнемцам пришлось оставить, нацистская саранча вывезла, пожрала, а то, что невозможно было взять с собой, просто превратила в обломки. За пределами Арнема они бесчинствовали, как никогда прежде. Они разрушали ратуши, мосты, сараи, крестьянские фермы, поджигали целые деревушки. Селение Пюттен они наказали за один партизанский подвиг таким образом, что я невольно вспомнила о трагической судьбе чешского села Лидице. Мужчин, которых эсэсовцы сумели поймать, они согнали, как скот, в лагерь в Амерсфорте, их семьи выселили, а дома сожгли дотла. Ранним утром они зверски умертвили в лагере всех вожаков. Остальных вывезли в Германию. Ссылки были в порядке вещей. Из Велюве и Твенте, из Утрехта и Роттердама нацисты отправляли по этапу мужчин и юношей в Вестфалию и Рур. Иногда у нас появлялся очевидец этих длительных чудовищных переходов и рассказывал подробности. Карательные отряды немцев рыскали по всей стране якобы по собственному почину, но, наверное, в этих налетах была своя система; эти преследования и убийства то тут, то там имели лишь одну цель: насадить смертельный ужас, создать диктатуру страха. «Де Ваархейд» и другие газеты предостерегали железнодорожников, советовали им уйти в подполье. Большинство из них так и поступило. Вскоре после этого «служба безопасности» начала устраивать облавы на тех, кто в сентябре бросил работу. Благодаря нам люди узнавали, что немцы в Голландии собирают военную форму союзников. Они ожидают прорыва канадцев, писала моя маленькая газета; они готовы были вести партизанскую войну на территории Голландии.