Хаим Граде - Безмужняя

• Название: Безмужняя
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1168-2, 978-5-9953-0232-2

Роман Хаима Граде «Безмужняя» (1961) — о судьбе молодой женщины Мэрл, муж которой без вести пропал на войне. По Закону, агуна — замужняя женщина, по какой-либо причине разъединенная с мужем, не имеет права выйти замуж вторично. В этом драматическом повествовании Мэрл становится жертвой противостояния двух раввинов. Один выполняет предписание Закона, а другой слушает голос совести. Постепенно конфликт перерастает в трагедию, происходящую на фоне устоявшего уклада жизни виленских евреев.

---

И тогда реб Лейви вспылил и раскричался. Он кричал, что от таких знатоков Талмуда и богобоязненных людей, как Лапидус, у раввинов больше неприятностей, чем от неучей и неверующих. Да, ваад имеет большие претензии к полоцкому даяну, но утверждать, что он, упаси Боже, в душе большевик, — неслыханный грех. И вся эта история с моэлом очень подозрительна: как это он совсем не встревожился, когда ему сообщили, что младенец, которому он сделал обрезание, в опасности? Это доказывает, что такое случилось у него не впервые.

В неистовстве выбежал Лапидус из дома раввина. «Я ему этого никогда не прощу!» — поклялся он и отправился поговорить по душам с реб Ошер-Аншлом, так же не похожим на своего зятя реб Лейви, как небо не похоже на землю. И все же моэл решил для себя, что словом не обмолвится реб Ошер-Аншлу ни насчет полоцкого даяна, ни насчет реб Лейви Гурвица. Он понял, что, как бы раввины ни гневались друг на друга, они смыкают ряды, как только дело коснется кого-нибудь из прихожан.

Лапидус встретил реб Ошер-Аншла на улице, когда тот возвращался домой после утренней молитвы, неся под мышкой тяжелый мешок с талесом. «Где Тора и где воздаяние?» — начал моэл. Вот уже более тридцати лет бегает он от одной роженицы к другой и не берет ни гроша, а если надо, то приносит еще и бутылку вина для кидеша. У скольких молодых людей, которым когда-то делал обрезание, он был на свадьбе! Все моэлы Вильны, Гродно и окрестностей — его ученики. Правда, однажды он совершил глупость — научил делать обрезание этого Касриэля Зелингера. И он знает, что на том свете ему придется отвечать за то, что он обучил священному ремеслу совершенного невежду. Но у него есть оправдание: он помышлял о славе Божьей! Да и как мог он предвидеть, что этот Зелингер поселится в Вильне и примется орудовать в своей резницкой даже после наступления субботы? Но уж теперь, когда все это видят и знают, непонятно, как разрешают Зелингеру быть моэлом?

Реб Ошер-Аншл привык к тому, что по дороге из синагоги кто-то останавливает его и рассказывает ему секреты, о которых нельзя было говорить в помещении раввинского суда, при разводе. Но вот он уже добрался до своего Гитки-Тойбиного переулка и надеялся, что на сегодня избавлен от встреч и секретов. Но нет, не повезло, да и жалобщик такой — вовсе неожиданность! И вот раввин, специалист по разводам, стоит, опустив глаза, дергает свою бороду, приподнимается на цыпочки. Когда кто-то говорит с ним слишком долго, а под рукой нет «Еврейской энциклопедии», реб Ошер-Аншл подпрыгивает на месте, сдерживая нетерпение. И чем дольше поносит моэл Лапидус своего бывшего ученика Зелингера, тем чаще и выше подскакивает раввин, а затем, наконец, прерывает моэла вопросом:

— Нет ли у вас папироски?

Лапидус раскрывает свой серебряный портсигар, подносит раввину папиросу и зажигает спичку. Раввин курит, а моэл все поносит, все обличает своего бывшего ученика:

— Он вовсе обманщик! Имущество записал на имя жены, а кредиторам показал фигу! Он буквально разоряет бедных молодых людей, которые идут к нему учиться. Меньше пятисот злотых не берет, да и деньги эти требует отдавать ему в долларах, не в злотых! Он ходит по клиникам и становится все богаче. Если знает, что ему не заплатят — даже к нищим не пойдет делать обрезание! А с награбленными деньгами едет в Лодзь и привозит оттуда ткани — шерсть со льном! — и распродает их в пятницу вечером!

— У вас есть еще папироска? — спрашивает раввин.

Лапидус очень доволен, что реб Ошер-Аншл согласен выслушать его до конца за щепотку табака. Он потчует его еще одной папиросой и продолжает говорить о Зелингере: мало того, что он обманщик, так о нем рассказывают и более ужасные вещи. Поговаривают, что он путается с гойками, не приведи Господь! О таких, как он, сказано в Геморе: «Ревнителя веры, познавшего арамейку, не щадят!» Если б в Вильне нашелся такой защитник веры, как коэн Пинхас бен Элиэзер бен Аарон[75], он проткнул бы копьем этого Зелингера за прелюбодейство.

— Есть у вас еще папироска? — снова спрашивает раввин.

Лапидус заметил, что раввин очень нервный, но все же ему еще далеко до его зятя, реб Лейви Гурвица. Он быстро достает портсигар: «Сочту за великую честь!» — и обнаруживает, что папиросы кончились.

— Ну и не надо! — обижается реб Ошер-Аншл.

Не стоит огорчаться, мягко уговаривает его моэл. Вот сейчас он сбегает на угол в табачную лавочку и принесет целую пачку. Но раввин угрюмо возражает, что курить натощак не так уж полезно.

Моэл поражен: раввин еще ничего не ел?

— А когда я мог поесть, если я возвращаюсь с утренней молитвы? — и реб Ошер-Аншл, этот самый спокойный человек, вдруг взрывается: — Вы показываете свою ученость и приводите изречения наших блаженной памяти мудрецов. Но вы забыли еще одно изречение: человек не должен завидовать своим сыновьям и своим ученикам. Да к тому же вы забыли и закон, говорящий, что даже татарин может быть моэлом!

Раввин ушел, злой и раздраженный. Вскоре у Лапидуса заныл коренной зуб, да так, словно бы под золотой коронкой началось воспаление. Убедившись, что от раввинов толку мало, Лапидус взялся за прихожан. Первым делом он отправился в Зареченскую синагогу и спросил у тамошних, знают ли они, что весь город смеется над ними, потому что раввином у них числится этот большевик Додик Зелвер. Зареченские ответили, что им известно о тихой войне между их ребе Зелвером и ваадом и что они сами в претензии к своему раввину: он никогда не прочтет с ними страничку Геморы или главу Мишны! Но, с другой стороны, он смиренный человек, у него слабая сердцем жена и больной ребенок. Так что нельзя порицать его и за то, что он не приобщает прихожан к Учению.

Лапидус завел дружбу с бедным людом в своей синагоге и излил перед прихожанами всю свою досаду на полоцкого даяна и на моэла Зелингера. Прихожане кивали головами, соглашались, но делать обрезание своим внукам приглашали не его, моэла Лапидуса из семьи Рокеах, а этого обманщика, неуча и бабника Касриэля Зелингера! Лапидус мчался к ним с обидой и упреками: как же так! Ведь он был моэлом у всех их сыновей и гроша с них не брал! А старики отвечали: все это чистая правда, и потому они глубоко уважают его, тем более что он делал обрезание доброй половине Виленских евреев. Но руки его, говорят, теперь дрожат.

Лапидус впал в отчаяние. Мог ли он раньше представить себе, что получить приглашение на обрезание станет его страстной мечтой? «Теперь я лишний на земле, совсем лишний», — бормотал он безнадежно, но воспрянул духом, едва прослышав о скандале в городской синагоге в день Симхас-Тойре. Лапидус узнал, что, оказывается, полоцкий даян снова выкинул фортель: разрешил агуне выйти замуж. И вот простонародье хочет сбросить с себя бремя еврейства, потому что раввины замалчивают это дело.

В субботу утром Лапидус отправился в молельню реб Шаулки, оплот ярых агудасников[76]. Из окон молельни видны мясные лавки, слышатся крики мясников, угрожающих, что они поедут в Ошмяны за привозным мясом. Собравшиеся в молельне чувствовали себя точно на острове среди бушующего моря и вдвойне обрадовались неожиданному гостю, Лапидусу, который к тому же согласен, что в правлении общины и даже в польском сейме должны сидеть истинно богобоязненные представители Агуды, а никакие не мизрахники[77]. Прихожане дружески поздоровались с моэлом и спросили: неужели в синагоге братства Торы, где он обычно молится, уже не собирается миньян в субботу утром? По нынешним временам все может быть!

Лапидус ответил не сразу. Он очень искусно покрыл голову талесом, затем откинул его на плечи и стал бормотать псалмы. Прочитав несколько молитв подряд, он огладил свою бородку и поднял взор к потолку: он не знает, набралось ли без него в братстве Торы достаточно людей для миньяна. Он бежал оттуда, потому что там тычут ему в глаза, что полоцкий даян разрешил свадьбу с мужней женой, а раввины это замалчивают.

— Что же следует предпринять? — спросили агудасники.

Лапидус ответил, что он знает, как надо действовать. Но сейчас пора начать молиться, чтобы не опоздать с чтением Кришме[78]. Потолковать можно и потом. Агудасники приступили к молитве с просветленным сердцем, успокоенные уверенностью и мудростью моэла Лапидуса. При чтении Торы его почтили восхождением. Он ответил щедрым пожертвованием, что еще больше возвысило его во мнении молящихся. И когда после окончания молитв он заговорил, его слушали с глубоким почтением.

Виноваты виленские раввины, сказал Лапидус. Виленские раввины, почитаемые по должности своей, — страшные гордецы. Если кто-нибудь из прихожан пытается дать им совет, они кричат: «Не вмешивайтесь! Не ваше дело!» Поэтому нужно, чтобы к реб Лейви Гурвицу отправилась делегация от молельни реб Шаулки и потребовала отлучения полоцкого даяна. Тогда мясники увидят, что еврейство не попрано, и перестанут кричать о привозном мясе. Гемора утверждает, что невежда-простолюдин ненавидит талмудиста сильнее, чем гой — еврея, а жены простолюдинов еще хуже своих мужей, и потому их следует припугнуть.