Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации

• Название: Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации
• Автор: Борис Миронов
• Издательство: Весь Мир
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7777-0551-8

Фундаментальные работы Б.Н. Миронова по социальной истории Российской империи и исторической антропометрии вызвали большой интерес российских и зарубежных ученых, а также привлекли внимание широкой читательской аудитории. Новаторские подходы автора вызвали в научной и даже околонаучной среде оживленную дискуссию. Особым вниманием у рецензентов пользуется монография «Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII — начало XX века» (2010 — 1-е изд., 2012 — 2-е изд.). Настоящая книга содержит ответы автора на отзывы, рецензии, статьи своих оппонентов, которые по разным причинам не были опубликованы ранее, либо были опубликованы с сокращениями. В этой книге автор выступает последовательным поборником аргументированной, содержательной и корректной научной критики.

---

Ввиду несоответствия условий трехфакторной модели российским реалиям ее применение к объяснению хода исторических событий в принципе не может быть успешным. Это я и продемонстрировал в моих статьях, опубликованных в 2010 г. в сборнике «О причинах русской революции», и мои возражения поддержали другие участники дискуссии{473}.

Тезис о позитивной динамике российского сельского хозяйства и уровня жизни крестьянства в пореформенное время полностью разделяет М.А. Давыдов. Его мнение очень весомо: ученый многие годы занимается аграрной историей пореформенной России, прекрасно знает источники и историографию и является, можно сказать, одним из последних могикан когда-то сильной школы аграрной истории, пришедшей в постсоветское время в упадок. Критика построений С.Н. и приводимые М.А. Давыдовым аргументы в пользу отсутствия мальтузианского кризиса в пореформенной России весьма убедительны; нарекания на небрежность в ссылках и некорректность расчетов С.Н. справедливы. М.А. Давыдов доказал на новых, как нарративных, так и статистических источниках, как и почему официальные сведения о сборе хлебов и картофеля занижались. Впечатляет тщательная обработка сведений по статистике перевозок. Корректность статистических расчетов, доказывающих, что «голодный экспорт» в условиях рыночной экономики — нонсенс, не вызывают сомнений. В теоретическом плане заслуживают внимания соображения о несовместимости в политико-экономическом плане рыночной экономики и «голодного экспорта»{474}.

Слабые места построений С.Н. убедительно вскрыл С.В. Цирель. Он подверг сокрушительной критике некорректное применение структурно-демографической концепции к анализу развития России и убедительно показал: концепция не работает в российских реалиях XVII — начала XX в. «Российский демографический цикл XVII–XIX вв. кардинально отличается от циклов, известных в истории». Попытка С.Н. включить в объяснительную модель теорию модернизации фактически означает, по справедливому мнению С.В. Циреля, признание неспособности структурно-демографической концепции дать удовлетворительное объяснение принципиальных событий новой истории России, ибо «модернизация при любом понимании ее содержания становится более важным фактором демографического процесса, чем мальтузианское правило. <…> Теория модернизации, даже в ее марксистском изводе, лучше объясняет революционные события, чем структурно-демографическая концепция»{475}.

Л.С Гринин полностью разделяет точку зрения о повышении жизненного уровня в позднеимперской России и не усматривает главную причину революции в экзистенциальном кризисе. Подвергнув всесторонней критике построение С.Н., он заключает: «В России не было типичного классического мальтузианского структурно-демографического кризиса, характерного для позднеаграрных стран. <…> В России была уже крупная промышленность и зрелое государство. Структурно-демографическая теория не объясняет в достаточной мере эти ситуации». Совершенно уместно и доказательно приводятся статистические сведения о динамике промышленности, о валовой и товарной зерновой продукции и ее экспорте, верно отражающие основные позитивные тенденции развития народного хозяйства страны. Заслуживают внимания дополнительные аргументы, приведенные Л.С. Грининым в пользу повышения благосостояния населения: отсутствие в русской художественной литературе частых упоминаний о голоде и недоедании, а также рост потребления сахара и подсолнечного масла (можно прибавить также — пшеничного, более дорогого, но более калорийного и легче усвояемого хлеба). Он согласен: «часто революции происходили именно в период некоторого повышения уровня жизни населения»{476}.

П.В. Турчин со мной также согласился: «обнищание народа — не самый важный из факторов, ведущих к революции», и справедливо констатировал: С.Н. «откатился на позиции грубого неомальтузианства». Это особенно примечательно, ибо П.В. Турчин иногда выступал в соавторстве с С.Н.{477}

К высказанной мной ранее критике в адрес работ С.Н., считающего себя продолжателем Ф. Броделя и других корифеев школы «Анналов», следует сделать несколько дополнений, так как оппонент придумал, как ему кажется, новые сильные контраргументы{478}.

4. «Продолжатель Ф. Броделя»

Сергей Александрович, Вы действительно великий историк. Ваши труды поражают своей глубиной и непосредственно научным подходом.

Историк, магистрант, Дмитрий Нефедов{479} 

Данные как «дышло, куда повернешь, туда и вышло»

Центральное место в построениях С.Н. занимает тезис о систематическом обнищании и голодании российского крестьянства после Великих реформ 1860-х гг., что в конечном итоге якобы и породило революции 1905 г. и 1917 г. Он обосновывает существование дефицита продовольствия тем, что будто производство зерновых и картофеля было недостаточным для удовлетворения всех потребностей населения на надлежащем уровне. Его оппоненты доказывают обратное. Но спор о производстве зерновых вращается вокруг вопроса о достоверности официальных данных. По моим оценкам, в XIX в. и в XX в., вплоть до коллективизации, они занижают сборы на 20–30%, и, чтобы хотя бы отчасти компенсировать это, предлагаю внести 10%-ный поправочный коэффициент. С.Н. решительно возражает, утверждая: до Первой мировой войны официальная сельскохозяйственная статистика не требует поправок, так как крестьяне и органы их самоуправления сообщали сборщикам сведений достоверную информацию. Лишь в 1920-е гг. крестьяне стали, по его словам, «прибедняться» и преуменьшать данные о положении своего хозяйства из-за опасения увеличения налогов. Другими словами, царским властям земледельцы доверяли, а советским — нет. Однако за 10–15 лет ни отношение крестьян к властям, ни ситуация со сбором сведений принципиально не изменились. Информация поступала от самих земледельцев, которые как до, так и после революции не доверяли властям и любыми способами стремились уклониться от предоставления достоверных данных о своем хозяйстве, опасаясь дать повод для увеличения налогов. В данном случае совершенно неважно, что власти собирали сведения о посеве и урожае зерновых по уездам и губерниям не с целью увеличения налогов, а, главным образом, для мониторинга продовольственного положения страны, выяснения средней обеспеченности населения, районов хлебных избытков и недостатков. Важно другое — крестьяне этого опасались, и это зафиксировано многочисленными свидетельствами современников и до, и после 1917 г.[54] Но царские и советские власти по-разному реагировали на дезинформацию — первые индифферентно, вторые, более заинтересованные в точности информации, — озабоченно, так как страна после двух тяжелых и кровопролитных войн испытывала серьезный экономический и социальный кризис. В силу этого по инициативе властей в 1920-е гг. ученые предприняли специальные исследования для установления истины. Эксперты обнаружили у крестьян синдром «прибеднения», под влиянием которого они занижали сельскохозяйственные сведения: посевы — на 22–23%, урожаи — на 4% при высоких урожаях и на 38% при низких, численность крупного рогатого скота — на 1–5%, овец и коз — на 6–10%, свиней — на 20–27% (по расчетам на 1925–1927 гг.). Основываясь на этом, ученые разработали «коэффициенты недоучета», использовавшиеся при обработке поступавшей от населения информации, что известно С.Н.{480}

Почему же оппонент отвергает поправки к дореволюционным официальным сведениям, но принимает их для советских данных? Причина — простая. Согласно его мальтузианским взглядам, дореволюционная деревня должна была страдать от перенаселения, сельское хозяйство — находиться в упадке, а советская послевоенная деревня, вследствие сокращения численности населения под влиянием войны, наоборот, должна была испытывать временный подъем. Чтобы доказать адекватность мальтузианской концепции, ему нужны для довоенного сельского хозяйства данные, свидетельствующие о его кризисе, а для послевоенного — наоборот, о его прогрессе. Поскольку российская действительность и при царской, и при советской власти не соответствовала мальтузианской концепции, С.Н. приходится манипулировать данными, которые в его руках превращаются, как говорит пословица, в «дышло, куда повернешь, туда и вышло».

В 1-м издании моей книги «Благосостояние» приведено, как мне кажется, достаточно аргументов в пользу моей точки зрения. Не буду их повторять. Приведу новые. При оценке потребления населения учитываются два аспекта: (1) направление динамики (положительная или отрицательная) в сборе зерновых, покрывавших около 70% потребностей населения в калориях, и (2) степень удовлетворения потребностей. При оценке динамики потребления проблема точности официальной статистики не имеет принципиального значения: если официальная статистика показывает увеличение производства зерновых во времени, то, естественно, на потребление оставалось больше хлеба и питание улучшалось. Причем как в том случае, если бы статистика была точной, так и тогда, когда она сборы занижала, ибо постоянное искажение не влияет на направление динамики. Как доказывают любые расчеты — с поправками или без поправок — производство зерновых на душу населения с 1851–1860 по 1911–1914 гг. возросло на 19%. Поскольку питание всегда имеет приоритет над всеми остальными потребностями, то из этих данных неоспоримо следует: питание российских граждан в пореформенный период улучшалось.