Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации

• Название: Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации
• Автор: Борис Миронов
• Издательство: Весь Мир
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7777-0551-8

Фундаментальные работы Б.Н. Миронова по социальной истории Российской империи и исторической антропометрии вызвали большой интерес российских и зарубежных ученых, а также привлекли внимание широкой читательской аудитории. Новаторские подходы автора вызвали в научной и даже околонаучной среде оживленную дискуссию. Особым вниманием у рецензентов пользуется монография «Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII — начало XX века» (2010 — 1-е изд., 2012 — 2-е изд.). Настоящая книга содержит ответы автора на отзывы, рецензии, статьи своих оппонентов, которые по разным причинам не были опубликованы ранее, либо были опубликованы с сокращениями. В этой книге автор выступает последовательным поборником аргументированной, содержательной и корректной научной критики.

---

Одни представители политической теории революции (к ним относится, например, известный американский исторический социолог Ч. Тилли) акцент делают на столкновении интересов различных социальных групп, противоречия между которыми обусловлены внутренними для данного социума причинами{415}. Другие обращают внимание на важную роль низкой социальной мобильности, блокирующей или существенно ограничивающей доступ к власти влиятельных социальных групп, в вызревании революционной ситуации. Традиционный механизм вертикальной мобильности, ставивший на первое место происхождение, а не таланты, не удовлетворял новые элиты, появлявшиеся в развивающемся буржуазном обществе. Например, одну из общих черт российской, иранской, мексиканской и китайской революций, усматривают в том, что «экономический рост породил новые социальные группы, важные с экономической и технологической точек зрения, но не имеющие доступа к власти»{416}.

Третьи сторонники политической концепции особое значение придают государству, полагая, что оно относительно автономно от господствующего класса, а государственная бюрократия — самостоятельная социальная сила. Пока государственная власть сильна и легитимна в глазах большинства населения, революционные процессы блокируются. Кризис и распад государства неминуемо ведут к революции; только после его восстановления и укрепления революция заканчивается. Решающая роль в возникновении революционной ситуации приписывается внешним факторам — конкуренции на мировой арене и военно-политическому давлению на относительно отсталые страны со стороны экономически более развитых соседей{417}. При этом конфликты между групповыми интересами внутри социума обостряются в условиях войны и усиления внешних угроз{418}. Объективные противоречия в рамках старого режима — в первую очередь «политические противоречия в структуре и положении государств, находящихся под перекрестным давлением военных конкурентов на международной арене, с одной стороны, и ограничения существующей экономической системы и (в некоторых случаях) сопротивление политически значимых классовых сил внутри страны попыткам государства мобилизовать ресурсы для того, чтобы справиться с международной конкуренцией, с другой стороны»{419}. Эти выводы находят полную поддержку среди исследователей русских революций, среди которых наблюдается почти полный консенсус относительно того, что поражения в Русско-японской войне и неудачи в Первой мировой войне спровоцировали русские революции.

Четвертая группа представителей политического направления (лидером этой группы можно считать Дж. Голдстоуна) также связывает революции с кризисом государства, однако считает: к этому кризису приводят не столько политические противоречия и конфликт групповых интересов, сколько неадекватный ресурсам рост населения, который провоцирует политические столкновения. Перенаселение усиливает конкуренцию во всех слоях общества (крестьян — за землю, рабочих — за работу, элиты — за должности), увеличивает спрос на товары, способствует росту цен и снижению эффективности налоговой системы, что ведет к расстройству государственных финансов и снижению покупательной способности населения. В результате в обществе возрастает социальное напряжение и обостряются все противоречия. Все это в конечном счете приводит к серьезному кризису государства и в экстремальном варианте — там, где институты (к ним относятся законы, правила, нормы, а также традиции, верования и т.п.) не гибки, — к революции{420}. Применительно к русским революциям начала XX в. данная концепция не работает по нескольким причинам. Во-первых, общего перенаселения в масштабе страны не было, а проблема аграрного перенаселения, существовавшая в некоторых местностях, решалась простым переселением в малонаселенные регионы и улучшением агротехники. Во-вторых, после принятия конституции в 1905 г. в России появилась возможность мирной смены власти в результате выборов. В-третьих, в пореформенное время в России наблюдалось повышение уровня жизни, спрос на товары и услуги удовлетворялся, финансовая система работала вполне удовлетворительно.

Объяснение революции Дж. Голдстоуном кажется политическим только на первый взгляд. На самом деле это скорее демографическая или, во всяком случае, демографо-политическая неомальтузианская концепция революции, поскольку главную роль отводит перенаселению. Это подтверждается и тем, что автор концепции в качестве важнейшей причины революции предложил рассматривать омоложение населения. «Быстрый рост удельного веса молодежи, — утверждает он, — может подорвать существующие политические коалиции, порождая нестабильность. Большие когорты молодежи зачастую привлекают новые идеи или гетеродоксальные религии[48], бросающие вызов старым формам власти. К тому же, поскольку большинство молодых людей имеют меньше обязательств в плане семьи или карьеры, они относительно легко мобилизуются для участия в социальных или политических конфликтах. Молодежь играла важнейшую роль в политическом насилии на протяжении всей письменной истории, и наличие “молодежного бугра” (необычно высокой пропорции молодежи в возрасте 15–24 лет в общем взрослом населении) исторически коррелировало с периодами политических кризисов. Большинство крупных революций — включая и революции XX в. в развивающихся странах — произошло там, где наблюдались особо значительные молодежные бугры»{421}. Российские сторонники этой концепции полагают: молодежный фактор в Русской революции 1917 г. был «задействован по всем параметрам»{422}. Однако не приводят доказательств, кроме ссылки на революционную активность студенчества. Проверим адекватность «молодежной концепции» революции. С этой целью проанализируем изменение возрастной структуры россиян и выясним, имелся ли в ней в начале XX в. молодежный бугор.

Среднегодовой естественный прирост населения с 1861–1865 по 1911–1913 гг. увеличился с 1,42% до 1,68%. Сравнение возрастной структуры населения России в 1897 и 1920 гг. показывает: эта прибавка недостаточна, чтобы существенно повлиять на долю лиц в возрасте 15–24 лет (табл. 26).

Таблица 26. Лица в возрасте 15–24 лет во взрослом населении страны (в возрасте от 15 лет и старше), в %{423}   Все население Городское население Сельское население 1897 г. 1920 г. 1897 г. 1920 г. 1897 г. 1920 г. Доля 15–24-летних мужчин 29,8 24,4 36,8 25,4 28,5 24,0 Доля 15–24-летних женщин 30,2 30,2 30,2 30,0 30,2 30,3 Доля 15–24-летних лиц обоего пола 30,0 27,8 33,8 28,0 29,3 27,7

Согласно двум последовательным переписям, с 1897 по 1920 г. доля лиц в возрасте 15–24 лет во взрослом населении (в возрасте 15 лет и старше) уменьшилась с 30% до 27,8%, среди горожан — соответственно с 33,8 до 28%, среди сельских жителей — с 29,3 до 27,7%. Среди мужчин доля молодежи сократилась еще больше — на 5,4% вследствие военных потерь в Первую мировую и Гражданскую войну. Доля молодых женщин приблизительно показывает, какой бы была доля мужчин, если бы не военные потери. В 1920 г. сравнительно с 1897 г. во всем взрослом населении доля женщин в возрасте 15–24 лет осталась неизменной, среди горожан на 0,2% уменьшилась, а среди селян, наоборот, на 0,1% увеличилась. Таким образом, никакого молодежного бугра и омоложения населения в интервале между 1896 г. и 1920 г. не наблюдалось, гипотезу «молодежной революции» приходится отклонить.

Дж. Голдстоун предлагает и третье объяснение, ставящее на первый план численное перепроизводство элит относительно имеющихся ресурсов, под влиянием которого усиливается борьба внутри правящей элиты и между элитами. Недовольство элит напрямую ведет к ослаблению и в конечном итоге развалу государства, революциям и гражданским войнам. С этой точки зрения, причина русской революции 1917 г. — экзистенциальный кризис, вызванный недостатком ресурсов для элиты{424}. Здесь неомальтузианская сущность концепции особенно очевидна. Применительно к русским революциям начала XX в. эта концепция оказывается неадекватной. Данные об изменении численности привилегированных страт (дворянства, духовенства, купечества и почетных граждан) не подтверждают эту гипотезу: доля любой привилегированной группы в населении страны в 1719–1913 гг. уменьшалась, естественно, сократилась и суммарная их доля — с 4,6 до 2,5%, в том числе в пореформенное время, 1858–1913 гг., — с 3,2 до 2,5%. Если российскую элиту идентифицировать на основании образования, то и в этом случае не приходится говорить о ее перепроизводстве относительно ресурсов. Доля людей с высшим образованием среди лиц в возрасте от 20 лет и старше составила в конце 1850-х гг. — 0,12%, в 1897 г. — 0,23%, в 1917 г. — 0,51. Если же к элите отнести лиц не только с высшим, но и с полным средним образованием, то в 1861–1917 гг. их доля в населении возросла с 0,9 до 4%. Однако национальный доход на душу населения за это время увеличился в 3,84 раза, в стране проходила индустриализация и культурная революция, вследствие чего спрос на умственный труд со стороны сельского хозяйства, промышленности, транспорта, сферы услуг, а также учреждений церкви, государства, образования, культуры и суда вырос в еще большей степени, о чем говорит существовавший дефицит лиц со средним и высшим образованием{425}.