Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том первый
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1219-1, 978-5-9953-0310-7

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

Глава 5

Похожий на клюв хищной птицы, горбатый нос Цемаха все более заострялся на его осунувшемся лице. Борода разрасталась, как мох, густые усы прикрывали его губы, мохнатые брови нависали над глазами. Он уже выглядел как лесной отшельник и все же в глубине души знал, что все еще не видит смысла в том, чтобы возлагать филактерии и носить кисти видения, точно так же, как он не испытывал от этого радости в молодые годы. Ему стало ясно, что все обрушивавшиеся на него испытания происходили из одного корня: ему не хватает веры.

От постоянной суматохи в доме резника он переехал в тихую квартиру, в просторную светлую комнату. Его новый хозяин, портной реб Исроэл, прожил со своей старухой больше полувека, и им больше нечего было сказать друг другу. Когда он говорил, она с беспокойством ощущала, сколько жизненной силы в нем еще осталось. Когда говорила она, он слушал и мучился, пока не замолкал отзвук ее дребезжащего голоса, напоминавшего полученную в наследство старинную посуду с выцветшими рисунками. Лишь изредка престарелую пару навещали дети и шумные внуки. Никто не мешал директору ешивы сидеть целыми днями в своей комнате в уединении. Хозяин не спрашивал его, когда приедет его жена, чтобы поселиться в Валкениках. Обитатели местечка наконец догадались, что между главой ешивы и его супругой происходит тихая ссора. Даже по ее лицу и обхождению было понятно, что она не хочет быть раввиншей.

Когда на улице потеплело, Цемах снова стал заходить наверх, в комнату изучения мусара. Он чувствовал большее уединение в этой комнатке с жесткой скамьей и голым столом, чем у портного в большой светлой комнате с двумя окнами и двумя широкими кроватями, застеленными чистым бельем. В эти весенние дни после Пейсаха мысли Цемаха навевали на него осеннюю печаль, раскачивали его, как ветер раскачивает дерево с опавшими листьями. Он аскет без радости, по необходимости. Реб Исроэл Салантер видел перед своими большими, мрачными и наивными глазами ад и хотел спасти евреев от наказания. В своем нравоучительном послании он писал: «И строгим наказанием будут искупаться грехи… Даже человеку, исполненному правды, придется отдавать отчет за свои деяния в этом мире». Нынешние мусарники и каждый честный сын Торы тоже верят в воздаяние и наказание. Хотя они мало или даже совсем ничего не говорят об этом, они говорят о страхе перед Небесами и страхе перед грехом, потому что это более высокая ступень, чем страх перед наказанием. Однако он, Цемах Атлас, никогда не думал о каре, ждущей на том свете, словно считал ад выдумкой. Он верил в совершенного человека, он сам хотел стать небесным человеком, но его небо было пустым, без Бога, как священный орн-койдеш без свитка Торы. Если бы он даже согласился с исследователями, доказывающими существование Бога доводами разума, он все равно не был бы настоящим верующим. Настоящий верующий ложится и встает с Творцом мира. Он ощущает всеми чувствами присутствие Творца в своем сердце. Значит, если он, Цемах, не уверен в самом главном, то он не только лжец с бородой и пейсами, притворяющийся верующим, он к тому же несомненный глупец, настоящий дурак. Зачем ему мучиться и жить аскетом, пока все его силы еще при нем?

Даже когда он стоял в синагоге среди учеников, накрывшись с головой талесом, и молился, его не отпускала жажда копаться в себе, безумное стремление клясть себя снова и снова. Он ушел от светских, наслаждающихся радостями этого мира, потому что они — люди без Торы. Однако только для того, кто верит, что Тора дана с Небес на горе Синайской, она является высшей и глубочайшей мудростью. Для того, кто не верит в Тору с Небес, человеческий разум намного божественнее, чем законы, смысла которых никто не понимает. Цемах выглянул в окно синагоги, и ему показалось, что из взошедшего ослепительного солнца вырывается черный огонь, поджигающий его бороду и пейсы, и талес, которым он накрылся с головой. Он остался стоять, как голый, дочерна обгоревший ствол. В его черепе щелкала какая-то мысль, грозящая разразиться раскатами грома. Он думал, что тоскует по миру человеческих добродетелей и жаждет именно его, а не мира с закатившимися от напускной набожности глазами.

В воскресенье утром он выглянул из чердачной комнатки и увидел, как со всех сторон люди идут к дому раввина. От синагоги, стоявшей на холме, спускались ешиботники. Из переулков вокруг Синагогального двора шли состоятельные обыватели. Извозчики и ремесленники подходили от домишек, располагавшихся на берегу реки. По песчаному шляху шагали сельские евреи из Декшни и Лейпунов. Все Валкеники и все сельские евреи из окрестностей пришли провожать старого раввина и его раввиншу, дождавшихся счастливого дня отъезда в Эрец-Исроэл. Утро было солнечным и светлым. Вдруг подул ветер и пригнал тучи, как будто и тучи пришли проститься со старым раввином.

Из Синагогального переулка вышли Азриэл Вайншток и Йосеф-варшавянин. Скучающий оттого, что из-за денежного конфликта со своей ешивой он все еще вынужден сидеть в местечке, зять резника приблизил к себе юного зятя Гедалии Зондака. Йосеф льстиво и заискивающе приплясывал вокруг сборщика пожертвований, разъезжающего по всему миру, заглядывал ему в глаза с завистью и мольбой. Может быть, он может что-то сделать для него, чтобы не заплесневеть в этом маленьком местечке? Через месяц после свадьбы варшавянина его тесть Гедалия Зондак уже всем говорил, что он бездельник. Он не встает вовремя на молитву и тратит целый день на прогулки и болтовню вместо того, чтобы сидеть и учиться. Он не хочет быть священнослужителем, но и лавочником он тоже не хочет быть.

— Нашел подобный подобного себе[183]. Азриэлы Вайнштоки и Йосефы-варшавяне всегда находят друг друга, — рассмеялся Цемах собственным мыслям в пустой чердачной комнате. И этот рыжебородый пузатый сборщик пожертвований, несомненно, верит в Бога Израилева. Он придумал себе такого Бога Израилева, который не запрещает ему быть денежным человеком и грешить. Наверняка он даже собрал целую сокровищницу высказываний талмудических мудрецов, подтверждающих, что все, что он делает, он делает по закону и ради служения Господу.

Цемах отошел от окошка с сердитой улыбкой человека, решившего для себя, что он больше не ждет никакого счастья, и поэтому завидующего каждому счастливчику. А он считал этого Азриэла Вайнштока очень везучим человеком. Если бы тот больше интересовался своей женой и детьми, она была бы ему предана душой и телом. Роня — не Слава. После Пурима он написал Славе, что хочет на Пейсах приехать в Ломжу. Она даже не ответила. Она думает, что своим приездом домой на праздник он хочет успокоить свою совесть в отношении нее, как она это говорила в Валкениках, и она не хочет, чтобы его совесть была спокойна. С другой стороны, она не желает приезжать к нему и приспосабливаться к его образу жизни. А Роня не гонит от себя мужа, приезжающего раз в полгода. Если бы муж предложил ей приехать к нему и был бы с ней деликатен, она бы поехала с ним куда угодно. Так бы поступила бы и Двойреле Намет из Амдура… Цемах видел буквально избавление в том, что он должен был спуститься и пойти попрощаться со старым раввином. У него не было больше сил оставаться одному и разговаривать с самим собой.

Вокруг дома раввина стояло множество людей и готовые запряженные телеги для престарелых обывателей, которые поедут восемь километров до железнодорожной станции провожать раввина. Прихожая раввинского дома была завалена большими набитыми мешками, чемоданами, корзинами и деревянными ящиками, в которые были сложены святые книги. Вокруг раввинши сидели ее родственницы и состоятельные обывательницы. Две еврейки зашивали в мешок постельное белье, на котором раввинша и ее муж спали последнюю ночь в Валкениках. В большой комнате, где заседал раввинский суд, вдоль стен стояли пустые книжные полки. Старый раввин реб Янкев а-Коэн Лев сидел во главе стола, как будто должен был вынести последний приговор, прежде чем покинуть местечко. По обе стороны стола сидели валкеникские старики, а за ними стояли ешиботники. Директор ешивы реб Цемах Атлас протолкался в угол и вдохнул в себя окружившую его атмосферу плача и печального молчания. Среди сынов Торы стоял и Хайкл-виленчанин, потрясенный, онемевший и немного напуганный. Он еще никогда не видел целой общины евреев, проливающей настоящий ливень слез из-за того, что их старый ребе покидает их.

Первым среди проливавших слезы был сам раввин. Он смотрел в окно на синагогу, в которой более пятидесяти лет молился и изучал Тору, и всхлипывал. Седые обыватели, сидевшие вокруг него, тоже оплакивали прошедшие тяжелые годы и свою нынешнюю нежданно подкравшуюся старость, свои убогие заработки. Они плакали о том, что множатся беды евреев, и о том, что молодое поколение становится все более чужим. Раввин на пару минут успокоился. Сидевшие вокруг него евреи тоже застыли с опущенными головами. Потом раввин посмотрел на пустые книжные полки и снова расплакался. Старики вспомнили, сколько раз они бывали на собраниях в комнате раввинского суда, когда проводился суд Торы, советуясь с раввином, или просто сидели с ним за стаканом чая, — и тоже расплакались.