Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том первый
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1219-1, 978-5-9953-0310-7

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

Мальчишкой Хайкл любил гладить седую бороду отца, его высокий лоб и мягкие, как бархат, руки с длинными пальцами. Счастливый, что отец вернулся домой, он и теперь хотел смотреть в его умные карие глаза и отгадывать, о чем он думает, ухаживать за ним. Но поскольку отец был на него в обиде, то и Хайкл, со своей стороны, притворился, что не замечает, как мать подмигивает ему, намекая, чтобы он был уступчивей и выполнял заповедь о почитании отца. Чтобы дело, не дай Бог, не дошло до ссоры между ее сыном и мужем в час перед «Кол нидрей», Веля поспешно, не произнося ни слова, подала на стол последнюю трапезу перед постом. Но источник ее слез был переполнен, и она не могла потерпеть с плачем, пока придет в синагогу. Реб Шлойме-Мота уже стоял с мешочком от талеса под мышкой, и Веля подошла к нему «попрощаться». Он долго тряс ее руку, а его губы под усами напряглись, чтобы сдержать невольный всхрип.

— Пусть тебе больше не приходится так тяжело трудиться, — благословил он надтреснутым голосом свою кормилицу.

— А я желаю тебе быть здоровым и дожить до радости от своего младшего сына, — челюсть Вели задрожала, и она расплакалась. — Хайкл, помирись с отцом.

Взволнованный слезами матери сын начал кричать, что в первый раз табачник потребовал от него, чтобы он показал при всех обывателях в синагоге, как на нем сидит костюм. Во второй раз он потребовал от него показать свои кисти видения. А в третий раз этот пьяница потребует лечь на скамейку лицом вниз, чтобы он мог его выпороть. Не дождется он этого!

Реб Шлойме-Мота от злости стукнул палкой об пол: этот дурак должен был сразу выбежать из молельни, но не замахиваться стендером на табачника. Обыватели? Если бы Хайкл меньше думал об обывателях из молельни реб Шоелки, а больше — о своей измученной тяжелым трудом матери, он бы оказал уважение еврею, который купил ему костюм и нанял учителя.

Хайкл на этот раз промолчал. Веля про себя поблагодарила Бога за то, что сын не отвечает отцу наглостью. Реб Шлойме-Мота тоже оценил это и в знак примирения протянул сыну свой мешочек с талесом, китлом[81] и молитвенником на Грозные дни, чтобы тот понес их до синагоги. Торговка фруктами задержалась еще дома, чтобы убрать со стола и переодеться к празднику. Поскольку реб Шлойме-Мота шел медленно, опираясь на свою палку, а Хайкл шел за ним, Веля еще успела нагнать обоих в Синагогальном переулке. Но как бы сильно ей ни хотелось идти на молитву вместе со своими мужчинами, она не могла себе позволить их дожидаться. Ей еще надо было прочитать с плачем много молитв на простом еврейском языке из женского молитвенника, прежде чем в синагоге зазвучит «Кол нидрей».

Глава 3

Вова Барбитолер весь Судный день простоял, накрывшись с головой талесом и отвернувшись лицом к стене. Вокруг него празднично шумели сыновья, зятья и подросшие внуки котельщика реб Сендерла. Чтобы не огорчать старого отца, домочадцы реб Сендерла с набожным выражением на лицах били себя в грудь, каясь в грехах, и не разговаривали посреди молитвы. Внуки стерегли его с бутылочками валерьянки на случай, если дедушке вдруг станет плохо от долгого тяжелого поста. Сыновья купили ему право прочесть с бимы книгу пророка Ионы[82], зятья выторговали для него дорогостоящее и почетное право открыть ковчег со свитками Торы в молитве «Неила»[83]. Но старший сын Вовы Барбитолера от первой жены в синагогу не пришел; он и его сестра были в ссоре с отцом. Младшего сына от второй жены Вова побоялся взять с собой; Герцка в синагоге постоянно заводил вместе с другими мальчишками потасовки и беготню между стендерами. Поэтому табачник стоял в битком набитой синагоге тихо и печально, как одинокое дерево в поле. На праздник Кущей он тоже вел себя покорно, произносил благословение на свой собственный цитрон[84] и ни слова не сказал обывателям. На праздник Симхастойре, когда молящиеся плясали и пели, он молча ходил за тем, кто вел молитву. При этом он прятал лицо в одеянии свитка[85], который держал в руках. Синагогальный староста раздавал куски лекеха[86] и водку — Вова не прикоснулся к угощению. Обыватели шутили между собой, что пьяницу не радует глоток водки, когда выпить требует традиция. Реб Сендерл смеялся и утверждал, что это сынок меламеда реб Шлойме-Моты довел до такого состояния этого двоеженца. Хайкл слышал это и ощущал ненависть к богобоязненькому котельщику, который был невежей и человеком без жалости.

Точно так же, как отец помирился с Хайклом в канун Судного дня, его ребе помирился с ним на Симхастойре. Реб Менахем-Мендл понял, что табачник больше не будет платить ему за преподавание. Однако ему было жаль, что паренек бросит изучение Торы, испытывал он сострадание и к торговке фруктами. Она честная еврейка, и душа ее жаждет, чтобы сын изучал Тору. По правде говоря, у Хайкла нет деликатности в поведении, как подобает сыну Торы, но в Новогрудке приближали к Торе и более необузданных типов, и со временем они обтесывались. В честь Симхастойре реб Менахем-Мендл выпил пару рюмок водки, и на сердце у него было радостно от того, что он целую неделю не заглядывал в свою лавчонку сапожных принадлежностей. Он заговорил со своим учеником весело, с радостью в сердце. Ай-ай-ай! Он ведь предостерегал Хайкла от такого дурного качества, как гордыня, когда тот надел новый костюм, пошитый на деньги реб Вовы Барбитолера. И вот Хайкл не прислушался к его предостережению, задрал нос и обиделся, что реб Вова, а может быть, и другие обыватели заподозрили, что он забыл надеть арбоканфес. Однако, согласно закону, если о еврее распространяют слухи, задевающие его доброе имя, он не должен злиться. Напротив, он должен при всех показать, что чист от греха. И если бы Менахем-Мендла Сегала заподозрили, что он не носит кистей видения, он бы вытащил их и показал всем. Так заключил свою речь реб Менахем-Мендл и договорился с учеником, что после праздников они возобновят занятия.

Они снова стали изучать Тору вместе, но упорство Хайкла в занятиях сильно ослабело. Однажды вечером, через пару недель после праздника Кущей, реб Менахем-Мендл раскачивался над томом Гемары, а глаза его ученика блуждали по синагоге. Его взгляд останавливался на миньяне евреев, сидевших за столом и изучавших мидраш[87], на свече, стоявшей на стендере кантора, и на печальном отшельнике, напевавшем таким голосом, словно в него вселился ветер из печной трубы его холодной квартиры. Из дальнего угла доносился сухой и сердитый кашель. Хайкл представил себе, что это сидит покойник на ограде кладбища и хочет выкашлять землю из своих разложившихся легких. Его взгляд снова задержался на незнакомце, сидевшем за бимой. Высокий, с черной бородкой и с острым горбатым носом, в мягкой раввинской шляпе.

— Еврей, который выглядит как раввин, стоит за бимой и все время смотрит на вас, — прошептал Хайкл, обращаясь к реб Менахем-Мендлу.

— На меня? — Реб Менахем-Мендл чуть приподнялся со скамьи, чтобы взглянуть на гостя. — Я его не знаю. Я с трудом вырываю два часа в день на занятия, а ты сам не учишь и мне не даешь. Повтори еще раз Гемару, тогда поймешь, что спрашивает Тойсфойс[88].

— Нападает на него Раба: «Разве есть что-либо…»[89]

В синагогу ввалился Вова Барбитолер. Борода растрепана, а глаза возведены, как у человека, который идет за последним лучом света своей выгоревшей души. Он размахивал руками, словно боролся с высокими волнами или отгонял от себя стаю собак. Вова рванулся к восточной стене, но поскользнулся и растянулся на полу между орн-койдешем и бимой.

Табачник выглядел на этот раз гонимым, преследуемым, агонизирующим евреем, который хочет умереть в святом месте. Со всех сторон к нему бросились на помощь обыватели. Они наклонились к нему и услышали какой-то хрип, вой. Вова принялся срывать с себя пальто, пиджак, рубашку, перекатываясь с одного бока на другой, и хрипел.

— Конфрада! Пусть с тобой станет то, что ты сделала со мной!

Обыватели пришли в себя: он пьян и буянит из-за своей беглой распущенной жены.

— Перед орн-койдешем со святыми свитками Торы он раздевается догола, — схватился за голову один еврей.

— Надо облить его водой! — крикнул второй.

Котельщик реб Сендерл кричал громче всех:

— Из помойного ведра его облейте, из помойного ведра!

Из кадушки кружками носили воду и лили на Вову Барбитолера. Он метался, крутился и вертелся, дыхание прерывалось, его рвало зеленой желчью. Один еврей с отвращением отвернулся и сплюнул, другой искал какую-нибудь тряпку, чтобы прикрыть пьяницу, а реб Сендерл приплясывал вокруг:

— В женское отделение тащите эту падаль, в женское отделение!

В синагогу с плачем вошла Миндл, третья жена табачника, а за ней — Герцка. Миндл, которая была моложе своего мужа почти на двадцать лет, постоянно носила парик, а поверх парика — платок. Соседи не переставали удивляться тому, что такая тихая и довольно молодая еще женщина вышла замуж за разведенного пожилого человека и терпеливо переносит его бесчинства, когда он пьян, и его холодную жестокость, когда трезв. Миндл протолкалась между стоявшими вокруг Вовы обывателями и бросилась на пол, к мужу, попыталась поставить его на ноги, не побрезговав из-за блевотины.