Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том первый
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1219-1, 978-5-9953-0310-7

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

— Что вы мне говорите, что знаете, сколько платит каждый обыватель? — поддернул повыше рукава должник и с простертыми руками, как коэн[60], возливающий воду на руки перед тем, как благословить евреев, принялся перечислять, загибая пальцы:

— Богадельня — раз, прием гостей — два…

— Богадельню и прием гостей вы уже считали, — сам того не желая, рассмеялся Володя.

Шмулевич смешался и принялся говорить, что память у него ослабела. Ночью, лежа в постели, он помнит все. Наступает день, и у него мозги плавятся от жары. Наконец он встряхнулся и снова принялся подсчитывать. Ну а бедняки, которые ходят по домам, не дай Бог? Ему ответят, что бедняк получает грош. Однако когда они приходят каждый день рядами, длинными, как еврейское Изгнание, из этих грошей получается значительная сумма. Ну а блюдо в канун Судного дня — это ничего? А ешиботник? У него ест каждую среду один ученик ешивы, ест все самое лучшее, буквально плешь ему проедает.

Цемах прислушивался к разговору, и его совершенно не волновало, заплатит ли этот потный хвастливый еврей с большим животом и жирным затылком хотя бы грош. Ему просто любопытно было смотреть, как этот толстяк выбивается из сил, вспоминая, сколько денег у него уходит на благотворительность. Однако то, что должник внес в подсчеты своего растраченного состояния и ученика ломжинской ешивы, подтолкнуло Цемаха к тому, чтобы высказать этому банкроту, что он о нем думал:

— Скуп каждый человек. Скупятся либо для себя, либо для ближнего; а если кто-то расточителен, то он тратит деньги и на себя, и на ближнего. Тогда скупец выскочит из него там, где речь идет о грошах. То, что ваша жена, и невестки, и дочери, эти коровы вассанские[61], шьют себе новые платья, — вы забыли; то, сколько ваши сыновья и зятья проигрывают в карты, — вы забыли; то, что вы устраиваете для своих гостей парадные пиры, на которых жрут и пьют, и хватаются и воняют, — вы забыли, но мальчика из ешивы вы не забыли и кричите, что он вам плешь проедает.

Додя Шмулевич оглядывался по сторонам, как будто искал железный прут, пудовую гирю, полено. Однако выговорить в первую минуту не мог ни слова, у него отнялся язык. Он был уверен, что это Ступели натравили на него своего деверя. Шмулевич вытер пот с лица и с затылка, выпрямился и шагнул к двери.

— Этому ешиботнику, который пробрался в вашу семью, как паук, я даже не буду отвечать. Но вам, мои бывшие компаньоны, вам я скажу. Если бы вы были даже уверены, что я никогда не заплачу, вам и тогда не следовало допускать, чтобы на меня так нападали. Вы можете посылать ко мне всю налоговую службу со всеми ее прислужниками! Но сами на пороге моего дома не появляйтесь, потому что я вам головы разобью!

Шмулевич вышел со склада, ссутулившись. Володя изо всех сил держал себя в руках, чтобы не схватить деверя за горло.

— Ты обрушил на нас несчастье! Я тоже делаю пожертвования, но я не сумасшедший мусарник, — прохрипел он.

Цемах смотрел на него так, будто ждал побоев.

— Ты не делаешь пожертвований. Ты ненавидишь бедняков и называешь их попрошайками. Ты бросаешь им мелочь, чтобы от тебя отстали и чтобы показать, что ты не скуп, — как это делает какой-нибудь распущенный помещик в шубе.

Наум размахивал кулаками и бушевал: его знают в Ломже, его знают в Белостоке, его знают даже в Варшаве! Он член совета общины и бывал на приемах в честь воеводы. Он даже был в составе делегации, ждавшей с хлебом и солью президента польского государства. Но чтобы так говорили с людьми, он еще в своей жизни не слыхал. Однако и старшему шурину Цемах ответил спокойно и пренебрежительно:

— Мне жаль вас. Вы в своих собственных глазах так незначительны, что везде лезете на самые почетные места, чтобы люди вас хотя бы заметили.

— Чтобы ноги твоей на складе больше не было! — скрипнул зубами Володя и вытащил из кармана пригоршню мелочи. Он не делал этого с тех пор, как Цемах вошел на склад и не смог смотреть, как приказчики бросаются на пол собирать упавшие монеты. На этот раз приказчики стояли вдалеке, напуганные, как бы и их не выгнали вместе с их двоюродным братом.

Цемах поднялся в свою квартиру и рассказал Славе, что ее братья прогнали его. Прежде чем она успела переспросить его, серьезно он говорит или шутит, вошла Володина служанка и передала, что хозяин хочет переговорить со своей сестрой. Слава поспешно пошла. Володя и Хана стояли подавленные и беспомощные, словно только что вернулись с какого-то празднества и нашли свой дом опустошенным ворами. От большого расстройства Хана придерживала рукой свою высокую волнующуюся грудь и говорила мужу:

— Деверь, кажется, совсем не так набожен, он не носит бороду и не ходит в синагогу. Настоящие набожные евреи держатся тихо и деликатно.

Володя ворчал, что этот сумасшедший мусарник разорит всю семью и к тому же сделает ломжинских обывателей их заклятыми врагами. Лицо Славы вытянулось: Володя называет ее мужа сумасшедшим мусарником, а невестка, эта деревенская еврейка, рассуждает о том, как должен вести себя деликатный человек! Слава пожала плечами и заговорила якобы удивленно, что она тоже не понимает Цемаха. Как это ему пришло в голову вступать в беседу с каким-то лавочником? Что понимают торгаши? И, закусив губу, она направилась к двери. Ее брат покраснел от злости и закричал ей вслед:

— Ты еще от него натерпишься!

Когда Слава вернулась в свою комнату, Цемах встретил ее веселым взглядом и свежим румянцем на щеках, словно он провел время за городом, в лесу или у реки. Она слабо всхлипнула:

— Так ты меня любишь?

Он даже не заметил обаяния, светившегося сквозь ее слезы, и ответил, что он, видимо, не знает, что значит любить. Наверное, любить — означает не вступаться за правду и справедливость. Слава рассердилась на него и начала кричать, что он совсем не такой добрый и не такой умный. Какой разумный человек станет ругать чужих людей, ничего дурного ему не сделавших, и тем самым наносить вред своей собственной семье? Сияющее лицо Цемаха снова стало хмурым, а его слова обжигали, как и его глаза: этот Додя Шмулевич — обжора с толстым рылом, который все время рыгает. Душонка простая, как пара юфтяных сапог. Толстяк с жирными пальцами. Однажды ночью он не сможет заснуть. Ему не хватает десяти тысяч злотых, и он не помнит, куда их дел. Наконец, он вспомнил, что мальчик из ешивы, который столуется у него раз в неделю, съел его состояние. Так зачем же ему, Цемаху, относиться с уважением к такому типу?

Слава подавленно молчала. Во время их первых встреч она не принимала всерьез его разговоров о том, что мусарник не может наслаждаться жизнью; теперь она видит, что была неправа. Огонь, пылавший в Цемахе, тоже понемногу погас, и они оба остались сидеть тихие и грустные, как бедная пара у пустого стола на следующий день после праздника.

— Мира ты не переделаешь, но наше счастье разрушишь. С тех пор как стоит мир, люди в нем одновременно и звери, и ангелы, — печально прошептала Слава.

— То-то и оно, — ответил Цемах. — Он всю жизнь учил, что если кто-то машет ангельскими крыльями, надо заглянуть под них: не скрывается ли там звериное тело в потной волосатой шкуре.

Цемах стремительно подошел к платяному шкафу и вынул из него сюртук, который пошили ему на свадьбу. С тех пор как ушел от изучения Торы, он не носил этого платья, подобающего сыну Торы. Теперь он снял короткий пиджак и проворно натянул на себя это одеяние мудрецов — новенькое и выглаженное, словно только что от портного. В сюртуке ниже колен он выглядел еще выше, стройнее, сильнее. Сюртук сидел на нем как влитой, как кора на стволе дерева. Он зашагал по комнате туда-сюда, а незастегнутый сюртук празднично трепетал у него за спиной. Лицо Цемаха искрилось отблеском черной шелковой сюртучной подкладки. Слава смотрела на него, как будто только что стала его невестой, а потом спросила, что это он вдруг так разоделся? Куда собирается?

— Я возвращаюсь в синагогу. Больше не могу отвергать мою прежнюю жизнь.

Братья обещали сестре посылать ей ее долю доходов, лишь бы ее муж не показывался на складе. Слава, со своей стороны, не стала мешать его возвращению в синагогу, чтобы он там перебесился и успокоился. Цемах целыми днями шагал по синагоге и беспрестанно хулил этот мир: старые болячки этого мира — это не столько его греховность, сколько фальшивая праведность! И ощупывал свой подбородок, словно старался заставить быстрее расти бороду, которую состриг, когда женился и, отдалившись от веры, вошел в дурную культуру этого мира.

Глава 5

У Лолы, единственного сына Наума Ступеля, были толстые щеки, короткая толстая шея и липкие, оттого что он постоянно ел сладости, губы. Из-за полноты на спине у него постоянно лопался пиджак и воротники рубашек не сходились на шее. Он целыми днями играл в футбол или разгуливал по местечку с компанией бездельников. Отец орал на него: