Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

• Название: Цемах Атлас (ешива). Том первый
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1219-1, 978-5-9953-0310-7

В этом романе Хаима Граде, одного из крупнейших еврейских писателей XX века, рассказана история духовных поисков мусарника Цемаха Атласа, основавшего ешиву в маленьком еврейском местечке в довоенной Литве и мучимого противоречием между непреклонностью учения и компромиссами, пойти на которые требует от него реальная, в том числе семейная, жизнь.

---

— Чего это тебе взбрело голову стать докторишкой? — улыбнулся Володя.

— Я думал, это наилучший путь делать добро другим людям.

— Ведь ты бы брал за свою работу деньги, чтобы было на что жить, так где же тут доброта?

Цемах растерянно и удивленно посмотрел на шурина. Торгаш задал ему сложный вопрос, подобающий мусарнику. Если он будет брать за лечение больных плату, то это не доброта, а корысть.

— Так за что же мне взяться? — вздохнул он.

— Ведь у твоей жены есть доля в нашем деле. Будешь работать вместе с нами. Тогда ты тоже сможешь помогать людям, которые должны попасть к врачу.

Ни о ком в Новогрудке не говорят с таким пренебрежением, как о лавочнике. Лавочник не может стать по-настоящему добрым, даже если из кожи вылезет. Его бог — это копейка, и он торгуется даже с Владыкой мира.

— Чтобы я стал лавочником?! — воскликнул Цемах в отчаянии.

— Я ведь тоже лавочник, — Володя не понял, почему его деверь так пришиблен, словно его заставляют стать попрошайкой и побираться по домам.

Разговор надоел Володе, и он тоскливо посмотрел на дверь: не появится ли его белая, как снег, пышнотелая Хана. От него шел пар, как от промокшего комка земли на солнце после дождя. Он потел от удовольствия и скреб под мышками.

— Но моя сестренка — горячая бабенка, а? — жуликовато подмигнул он, и Цемах ответил ему застывшим взглядом большой рыбы, вытащенной на сушу.

На следующий день после полудня Цемах спустился на склад. Слава с большими влажными кошачьими глазами ждала его возвращения. К вечеру ей пришло в голову, что пора уже стать самостоятельной хозяйкой. До сих пор свояченица Хана посылала к ней служанку с ужином. На этот раз Слава сама готовила, возилась на кухне, старалась. Когда Цемах вернулся со склада, он нашел дома уже накрытый стол. Однако он едва прикоснулся к блюдам. Жевал молчаливо и задумчиво. После еды он, опустив плечи, уселся в глубокое кресло у окна, как будто за эту пару часов на складе перетаскал целый вагон мешков муки. Слава легко присела на подлокотник кресла и положила руку ему на плечо.

— Как я вижу, хождение на склад для тебя мучение. Другие сочли бы это счастьем.

Цемах ответил, что его двоюродные братья действительно считают за счастье быть приказчиками у Ступелей. Они мелкие людишки, а их разум размером со зрачок селедки. Слава рассмеялась и спросила, почему он ставит себя на один уровень с приказчиками, ведь он компаньон.

— А что дальше? — мрачно спросил он.

— Дальше будет как у всех людей, — ответила жена и пересела с подлокотника к нему на колени, чтобы, опершись затылком на его грудь и задрав голову, посмотреть снизу вверх на его затуманенное лицо.

Его слова падали на ее волосы тяжело и медленно. Днем он будет говорить покупателям, что товар обходится ему дороже, чем они предлагают за него. Ночью он станет подсчитывать свои доходы и расстраиваться, что ему не платят или что ему нечем заплатить по предъявленным векселям, и во сне он тоже будет видеть муку и крупы. Сперва он будет молодым человеком и по субботам станет гулять с женой, толкающей перед собой детскую коляску. Позднее он превратится в состарившегося отца, имеющего неприятности от подросших детей. А что дальше?

Картина того, как она толкает детскую коляску, а муж шагает с нею рядом, Славе как раз понравилась. Однако до этого было еще далеко. Пока что ей хотелось, чтобы муж ее целовал, гладил. Она смотрела на него снизу вверх и крутила головой туда-сюда, чтобы ее волосы задевали его подбородок, нос и щеки. Своей тонкой спиной она вжималась в его грудь, а своим задом — в его живот, в его жесткие бедра, пока не ощутила, как его раздувающиеся ноздри пылко сопят над ней. Слава победно рассмеялась и проворно соскочила с его нагретых ее телом колен. Цемах увидел сзади на ее платье будто циркулем нарисованные круглые формы ее узкого зада и яростно обхватил ее руками. Однако она, дразня, вырывалась из его рук:

— А что дальше?

Ее губы с похотливой восторженностью вытянулись вперед, а глаза блестели, как у пьяного, словно она глотнула старого вина из бутылки и хочет как можно дольше сохранить на языке и в ноздрях его сладковато-терпкий вкус и запах. Напряженный и вытянувшийся во весь свой рост муж схватил ее в объятия и прорычал, что ради нее он станет и лавочником.

Глава 3

Повсюду на складе, куда бы ни поворачивал голову Цемах, до самого потолка лежали мешки. Ему казалось, что не только его лицо, руки и одежда побелели от муки, но и душа в нем стала уже мучной. Долго стоять в задумчивости ему не давали приказчики. Увидев, что он мечтает в задней части склада, растирая между кончиками пальцев щепотку муки, они бросались к нему. Старший приказчик вынимал из мешка пригоршню муки и показывал ему разницу между двумя сортами товара: перемолотая рожь даже после того, как проходит несколько раз через жернова, все еще жестковата и крошится. Пшеничная мука всегда желтовата и жирна, тонка, как шелк, и мягка, как бархат. Средний из двоюродных братьев Цемаха учил его разбираться в отрубях — черная ржаная труха и черная пшеничная труха. Младший брат, обладатель нахальных бегающих глаз, говорил о том, как надо торговаться: не следует сразу же называть окончательную цену. Надо начинать с высокой цены и снижать ее потихоньку. К тому же всегда надо знать, как войти и как выйти. У какого-нибудь ломжинского пекаря нельзя просить за мешочек белой муки больше, чем семнадцать с половиной злотых. Он знает цены и уйдет к другому торговцу. Просить больше можно у лавочника из чужого местечка. Однако у хозяйки, покупающей пару килограммов пшеничной муки на выпечку, можно выманить четвертак.

— Теперь ты понимаешь? — пропели трое братьев разом.

Цемах вытер белую пыль с рук и ответил:

— В муке и в торге я все еще понимаю не слишком хорошо. А вот вас я понимаю отлично. Вам хочется самим со временем стать большими торговцами. Но ваша мама должна Бога молить, чтобы вы навсегда остались приказчиками. Потому что, если вы сгибаетесь втрое перед теми, кто сильнее вас, вы будете топтать тех, кто слабее.

Приказчики отодвинулись подальше и поблагодарили Бога за то, что никто не слышит, как их двоюродный брат разговаривает с ними.

В склад вошел реб Копл Койфман, один из функционеров городской еврейской общины. Он был одет в лапсердак, блестевший от капнувшего на него во время еды жира, кидушного[54] вина и свечного сала, пролитого во время обряда гавдолы[55]. Реб Копл всегда был занят сбором пожертвований на талмуд тору[56] и на сиротский дом. Ломжа знает, что он не берет себе не единого гроша. Он живет с доходов лавки, которую держит его жена. Цемах тоже уже был знаком с ним, и ему как раз не нравилось, что этот еврей так сладко вздыхает, рассказывая о нуждающихся детях из талмуд торы. На этот раз реб Копл вошел с полным ртом вздохов требовать ежемесячных денег на содержание сиротского дома. Он вынул из кармана свою книжку квитанций, послюнявил синий карандаш и ждал, сколько прикажет записать деверь Ступелей. Цемах дал ему пожертвование и отказался от квитанции.

— Что касается денег, то я вам доверяю. Я не доверяю вашей доброте, о ней я плачу, о жалостливом человеке, наслаждающемся собственной жалостливостью. У похотливого даже жалость от похоти, а вы просто потеете от удовольствия, оплакивая судьбу сирот.

Реб Копл остался стоять, высунув синий от карандаша язык. Потом он принялся заикаться и даже всхлипывать: так разговаривают с ним? Ведь он с полной верой занимается общественными нуждами, носится день и ночь, собирая пожертвования, губит свое сердце прежде, чем ему удается выхлопотать что-то у жертвователя. Цемах снова обжег его своим взглядом и словами: именно это он и имеет в виду! Помогая кому-либо, надо как можно меньше говорить об этом, а не шуметь и крутиться вокруг страдающего, как вокруг покойника, у которого нет близких и которого должна хоронить община. Но реб Копл, который якобы с полной верой занимается общественными нуждами, кричит о своей жалостливости и проталкивается вперед со своей добротой. Это признак того, что он имеет в виду свое удовольствие и почет, а не сирот.

Реб Копл Койфман выбрался со склада бочком, словно опасаясь, что его могут погнать мокрыми тряпками. Володя так и светился от удовольствия:

— Ой, хорошо, Цемах, хорошо ты ему врезал. Вот так надо разговаривать с ними, с этими общинными воротилами, благодетелями города!

Грузный Володя от радости верещал тонким голоском, как кастрат. Он не жалел денег на пожертвования, но ненавидел общинных активистов и смеялся над своим старшим братом Наумом:

— Этот франт снова убежал во фраке и в цилиндре на прием для важных гостей.

После полудня на склад зашел реб Энзеле, еврейчик с маленьким носиком и белой аккуратной бородой. По его вымытому и набожному виду было понятно, что и мысли его чисты и уста остерегаются злословия. Даже работа реб Энзеле по будням свята, как субботнее богослужение. Он серебрит субботние светильники, золотит короны и колокольчики свитков Торы. Каждый раз, когда он выходит из еврейского дома или входит в него, он приподнимается на цыпочках и целует мезузу[57]. Свои филактерии он сдает на проверку тому переписчику священных текстов, у которого самая длинная борода в городе. На праздник Кущей он покупает самый красивый этрог. К Ступелям реб Энзеле зашел, чтобы оплатить долг за муку, которая пошла на выпечку самой дорогой, особо кошерной мацы. Его добренькие глаза светились весельем и доверием. Он каждому пожелал доброго утра и уже вынул из кармана кошелек.