Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы

• Название: E-18. Летние каникулы
• Автор: Кнут Фалдбаккен
• Издательство: Импэто
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-7161-0106-2

Кнут Фалдбаккен (р. 1941), современный популярный норвежский писатель, автор многочисленных романов, новелл и пьес. Дебютировал в 1967 г., некоторые произведения, в том числе «Летние каникулы» / «Insektsommer», 1972, позже были экранизированы. Роман «E-18» («E-18» — дорожный указатель, означающий Европейское шоссе — направление через юг Норвегии в основную часть европейского континента.), 1980, первоначально был написан как сценарий кинофильма. Оба романа связаны одной темой — темой лета, прекрасного времени года, с нетерпением ожидаемого жителями холодной северной страны.

Особую известность принес писателю роман «Страна заката» / «Uaar, Aftenlandet», 1974 (рус. пер. — 1980 г).

Произведения К. Фалдбаккена переведены на многие языки.

Для широкого круга читателей.

---

— Что это? — спросила она слегка нервозно.

— Молоко, — заикаясь промолвил я, — из Фагерлюнда.

— Ах, молоко! — воскликнула она. — Спасибо.

— Он не смог прийти, — сказал я.

— Не смог?

Я понял: она ждала его.

Пока я не в состоянии был оценить ее по достоинству. Заметил, что она молодая, маленькая, хрупкая, приятная, кудрявые волосы обрамляют узкое и бледное лицо, несколько изнеженное. Она не была темной и экзотической, как утверждал Йо; напротив: большие глаза были приветливыми и голубыми, широкий рот улыбался. Как же Йо смел утверждать?

Теперь я понял, он никогда ее не видел. Йо никогда не встречал Катрине Станг, он только слышал о ней от сестры и нарисовал себе фантастическую картину с помощью фотографий в журнальчике. Так обстояло дело.

— Заходи!

Сказала просто и естественно. Никогда не отважился бы лично я пригласить кого-нибудь, особенно незнакомую девушку, таким вот непринужденным тоном. А ее приглашение выглядело обычным в обычной жизни, ничего исключительного, но все же… для меня оно прозвучало более, чем многозначительно.

— Ты, значит, из Фагерлюнда. Живешь у тети и дяди? — спросила она, когда я, наконец, решился сесть на табурет возле печки; важно было сохранять между нами дистанцию и прежде всего, подальше держаться от проклятой соблазнительной тахты.

— Я… точнее, я расположился отдельно в избушке… Но, конечно, я приехал к ним в гости.

Мои слова об уединенном житье, казалось, не произвели должного впечатления. Никакого эффекта. Еще я панически боялся, что от волнения начну хрипеть.

— Герда рассказывала о тебе. Ты в Хамаре ходишь в гимназию?

Герда, значит, пронюхала. Новый повод для продолжительного смущения: «Что она еще нагородила? Не знает ведь меня!»

— Да. Перешел в третий класс…

Ложь. Идиотская ребячья ложь, которую легко проверить, легко уловить. Пятнадцать лет, и так лгать без стеснения о том, о чем не полагается лгать.

— У меня подруга ходила в эту гимназию.

— Ага?

Итак, общая знакомая, выдумка Герды. Я чувствовал, как во мне растет праведный гнев против несчастной Герды, рассказывающей разные нелепицы лишь потому, что влюблена в меня. Я чувствовал себя глубоко скомпрометированным.

Она взяла пачку сигарет со стола и протянула мне:

— Куришь?

— Что? Нет, нет, спасибо. Я вяло покачал головой.

Курить, конечно, я пытался, и не раз, когда оставался один в комнате, но потом так мучался, так душераздирающе кашлял, что рисковать сейчас не стал. Она же закурила и спокойно выдыхала колечки дыма в комнату. Сколько ей лет? Девятнадцать? Точно!

— Надолго приехал?

— До конца каникул…

— Здесь не очень-то разгуляешься, — сказала она.

Она говорила и говорила, будто мы были давними друзьями, не замечая моей подавленности и нерешительности. Она — естественная, мягкая и нежная; я — скованный, словно парализованный, отчаявшийся. Одним словом, сам себе враг. И Герда Бергсхаген, конечно, тут ни причем.

— Ну, мне пора, — сказал я, лишь бы что-то сказать, и она посмотрела на меня так нежно, так заинтересованно, что я не посмел встать и продолжал сидеть. В голове сумбур, ни одной интересной темы для поддержания разговора с девушкой.

— Много дел. Веду наблюдения за природой.

— Какие?

Вот и пойман с поличным. Что мог я, пятнадцатилетний, наблюдать такого важного, чтобы сообщить об этом девушке лет на пять старше, которая сидела и спокойно дымила сигаретой и смотрела открыто, не стесняясь мне прямо в глаза? Мой ответ о наблюдениях за природой был лишь метафорой моей жизни, эхом моих чувствований, выражением моей беспомощности в человеческом мире… Но тут вдруг пришло в голову:

— За насекомыми! Да, и за насекомыми тоже! Стоит задуматься, какие виды насекомых существуют, какие формы! Потом они такие прилежные! Весьма занимательно наблюдать, как они строят замысловатые ловушки, охотятся за добычей, работают с утра до вечера, не зная отдыха и покоя… Почти как мы люди!

И она вдруг подхватила мою мысль:

— Интересно, а представь, что мы были бы насекомыми! Представь, все, все люди — насекомые! — Она засмеялась. Я нисколько не удивился бы, если бы она захлопала при этом в ладоши, так заразителен был ее смех. — Представь, если мы однажды были осами, комарами или жуками… Или? Какие еще есть насекомые?

— Мухи, — сказал я уверенно, не задумываясь.

Видел их перед собой, кружащихся в самых грязных местах, везде и всюду; таких дерзких, надоедливых, хитрых, опережающих всегда тех, кто хотел их поймать — нахальных, несимпатичных… Да, мухами были многие. Почти все.

— Ух, противно как! — Она наморщила свой изящный носик. Погасила сигарету. — А я думаю, что большинство людей — пчелы, и я, вероятно, тоже. Пчелы или муравьи. Вспомни, ведь они стремятся к чему-то своему, работают, чтобы получить то, в чем нуждаются, трудятся день и ночь… Подумать только, как скучно живут многие люди, год за годом…

Она вздохнула, будто страшно была огорчена сравнением людей с насекомыми. Я заметил каждую черточку на ее утонченном лице.

— Впрочем, ты прав, — продолжала она помолчав. — Есть тоже мухи, по-настоящему отвратительные… навозные. Кем бы ты хотел быть, если бы пришлось выбирать?

— Пауком, — снова сказал я уверенно и без запинки. — Паук — индивидуалист, артистическая натура. Самостоятельное, независимое существо: ловит в сеть других насекомых и уничтожает их, не покидая своего тайного жилища. Он превосходит всех насекомых. Он мой любимец, я предпочитаю его.

— Ну и фантазер ты! — прервала она меня. Но я видел, что она заинтересовалась. Я сделал правильный выбор.

— А кем бы ты хотела быть?

Теперь наступил ее черед для признаний. Про себя я определил ее как бабочку.

— Знаешь, я… — сказала она и хотела засмеяться, но не получилось. Может, божьей коровкой, если бы могла. Они такие красивые и такие доверчивые, невинные… Но больше всего, думаю, я подхожу, чтобы быть ночным мотыльком.

— Ночным мотыльком?

— Да, ну ты же знаешь, они появляются с наступлением темноты, слетаются на свет и — сгорают…

— А…

Между нами будто в мгновение ока восстановилась некая близость. Будто она хотела сказать больше, будто хотела высказать все, что у нее на душе, довериться мне (я был готов к ее исповеди, считал, что заслужил). Но… она не посмела. Не была уверена во мне? Сомневалась, стоит ли мне, неуклюжему подростку, сидящему на табуретке возле печи, судорожно сжимающему руками колени, сообщить свою тайну? Я не осуждал ее. Но неужели она не видит мою душу, ведь она вот — нараспашку, нуждается лишь в помощи, взывает, кричит?..

— Нет, ночным мотыльком я была давным-давно, — сказала она и взяла еще сигарету. Пальцы у нее — тонкие и длинные, на ногтях овальной формы виднелись остатки розового лака.

— Но теперь я превратилась в муравья, да в муравья. Или стану им скоро…

— Сколько ты еще здесь пробудешь?

Я осмелился задать вопрос, поскольку уже достаточно стемнело.

— Не знаю… до осени, думаю, пока не подыщут мне работу и место, где я могла бы жить с Ханной…

Ханна. Ребенок. Дочь. Правда реальности покоробила меня.

— Нелегко, должна тебе сказать, попасть в беду и опозорить всю семью. Я имею в виду не мою.

Она усмехнулась и пустила колечки дыма к потолку. Волосы упали на щеки и сделали ее лицо таким узеньким и маленьким, почти детским и невинным. И все же, если сказать честно, между нами не возникло близости. Почему? Пусть бы говорила со мной, как сейчас, откровенно и естественно, как с равным:

— Ужасно глупо, идиотство одно прятаться, лишь бы только избежать людской молвы. Сказали, я смогу «отдохнуть», но ничего не вышло… Да еще он был женатым, как бы вдвойне стыдно. Ты бы видел их лица, когда я сказала, что аборт делать поздно. Тогда они во чтобы то ни стало хотели удочерить ребенка. Слушать меня не хотели, словно не понимали, что я хочу жить со своей девочкой. Вот и нашли выход, столкнули меня сюда…

Она говорила быстро и прерывисто, будто боялась, что ей помешают рассказывать, хотя я сидел как мышь, боялся не только заговорить, боялся пошевельнуться… я всецело был на ее стороне, я хорошо знал глупости и лицемерие взрослых. Я был во всем с ней согласен.

— Впрочем, хорошо, что он был женат, — продолжала она. — Иначе они принудили бы меня идти под венец. Но выходить замуж не хочу, ни в коем случае! Да и никто не смеет принудить меня, я совершеннолетняя, хотя люди болтают, что не выгляжу на свои лета. Но материально, пока не получу работу, я зависима от них…

Она прервала свой рассказ, в последний раз энергично затянулась сигаретой и раздавила окурок в пепельнице.

— Конечно, не умно было связываться с женатиком, заранее знала, что ничего хорошего не получится, но что было, то было. Ничего не поделаешь. Мы работали в одной и той же фирме, я — секретаршей. Влюбились, как сумасшедшие. Но он не хотел уходить из семьи… Один раз забыли предохраниться, вот и получилось…