Иван Блох - История проституции

• Название: История проституции
• Автор: Иван Блох
• Жанр: Медицина

«История проституции» – научный труд немецкого дерматовенеролога и сексолога Ивана Блоха (нем. Iwan Bloch, 1872—1922).*** Это без преувеличения настоящая энциклопедия, посвященная «древнейшей профессии». Автор подробно описывает все аспекты этого явления – от исторических истоков проституции и ее организации во времена Античности и Средневековья до мужской проституции, клиентуры и гонораров. Иван Блох известен тем, что первым ввел в науку термин «сексология». Он серьезно изучал теорию сексуальности и был одним из основателей «Медицинского сообщества по сексологии и евгенике».

---

В связи с этим, Оплодотворение рассматривается, как священный акт, которому приписывается божественное действие. Это доказывает вера в чары оплодотворения, путем совершения полового акта на открытом месте, на полях, для возбуждения роста растений. Так поступают, например, на Яве, на Молуккских островах,[163] у Кая-Кая на Новой Гвинее,[164] где половой акт совершается только на открытом месте (большей частью среди растений), у южных славян.[165] Ту же цель преследует вырезание изображения женских половых органов на плодовых деревьях, встречающееся на Амбонне и на Улиаских островах.[166]

Сюда же относится и почитание половых органов, как боже ственного символа, в так называемом культеФаллоса,[167] который распространен, как повсеместное явление, по всему земному шару и привел к удивительнейшим обычаям, из которых многие сохранились до настоящего времени. Тот факт, что искусственные половые органы представляют собой божество и что ими пользуются, например, для дефлорирования девушек, всего яснее доказывает религиозный взгляд на половую жизнь. О лишении невинности посредством божественного символа, искусственного фаллоса, нам сообщают, например, из Остиндии. У римлян такую же роль играл «fascinum», мужской член; то же у моавитян. Имена «дефлорирующих богов» (Ваал, Пеор, Dea Perfica, Pertunda, Mutunus Tutunus, Priapus) указывают на тот же обычай.[168] Бахофен первый высказал мнение, что связь между гетеризмом, промискуитетом и религиозными моментами должна рассматриваться, как сопротивление индивидуализации любви, вытекающее из примитивных инстинктов. У народов, у которых уже развились урегулированные половые отношения, все же бывают случаи, когда свободная половая жизнь до известной степени снова пролагает себе дорогу, или же когда она предшествует урегулированным формам, символически только, или же действительно являясь по отношению к ним «замещением или искуплением». Так, мы находим временный промискуитет во время религиозных празднеств, причем здесь, впрочем, и искусство также является причинным моментом для половой необузданности, как мы еще будем говорить об этом ниже. Сюда относятся, например, ночные оргии, устраиваемые кавказским племенем Пшавов в честь Лаши, сказочного сына царицы Тамары, о которых сообщает Даринский[169] и которые Вилюцкий приводит в связь с оргиями скифского племени Саков в честь богини любви Анаитис (Страбон XI, глава 512).[170] Аналогичные празднества мы находим у индейских племен Северной Африки, у эскимосов,[171] на Мадагаскаре,[172] у австралийских негров, у обитателей островов Фиджи (см. выше); таковы же античные празднества в честь Изиды и др.

Об идее промискуитета, в противоположность индивидуальной любви, напоминают далее: обычай половых сношений невесты в брачную ночь с другими мужчинами у назамонов (Геродот IV, 172), на Болеарских островах (Диодор V, 18) и у австралийских курнаи;[173] много оспариваемое, но этнологически вполне доказанное «jus primae noctis», относительно которого существует громадный материал из всех стран земного шара;[174] лишение невинности во имя божества представителями его на земле (короли, духовные лица, кровные родственники, не живущие в данном месте чужестранцы).[175]

Но этническая элементарная мысль, что божеству угодно господство ничем неограниченного полового инстинкта, находит себе наиболее полное выражение в так называемой «религиозной проституции». Мы видим здесь служение необузданному естественному началу, которому противны стеснительные оковы брака и которое находит себе полное осуществление только в неограниченной никакими правилами свободной половой жизни. Отдача себя является «сладострастной жертвой», приносимой этому естественному началу, половым отправлением, которое совершается в форме проституции, в форме неограниченных половых сношений со всяким желающим, без всякой индивидуальной любви, только как акт грубой чувственности и за вознаграждение. Здесь имеются, следовательно, все те признаки, совокупность которых мы называем теперь «проституцией», хотя моральная оценка их совсем другая, и в этом смысле, собственно, нельзя было бы говорить о проституции. За внутреннюю связь между этими двумя явлениями говорит, однако, ясное повсюду происхождение религиозной проституции из первобытного промискуитета и частый переход ее в светскую проституцию. Подобно тому, как служащие религиозной проституции храмы часто непосредственно происходят[176] из долгов для мужчин и еще долгое время сохраняют некоторые его особенности, точно так же они сами всюду, несомненно, были прообразами позднейших борделей и даже неоднократно функционировали в качестве таковых.

Религиозную проституцию можно разделить на две категории: 1) однократную проституцию в честь божествам и 2) постоянную религиозную проституцию.[177] При первой – дело идет в большинстве случаев о принесении в жертву целомудрия девушки или об однократной отдаче себя уже дефлорированной женщины. В обоих случаях, если роль мужчины не исполняет какой-нибудь божественный символ (искусственный фаллос и т. п.), то женщина отдается одному или нескольким мужчинам, которых нужно рассматривать, как заместителей божества. Такая временная религиозная проституция, безусловно, является своего рода «замещением» или «искуплением» за ограничение первоначальной половой разнузданности, которую из религиозного страха перед старым обычаем не осмеливаются совершенно устранить, но по возможности временно ограничивают. Постоянная проституция есть дальнейший шаг в этом направлении, так как отныне все другие девушки исключаются, и проститутки одни только поддерживают принцип ничем неограниченных половых отношений. Тем самым «они исполняют большую задачу, которая в глазах их земляков не только не заслуживает презрения, но даже скорее заслуживает благодарности и легко приобретает ореол святости» (Шурц). Этим объясняются религиозные и народные празднества при посвящении публичных девушек, практикуемые у первобытных народов.

Наряду с этими очевидными социальными причинами религиозной проституции, неоднократно могут также играть роль индивидуальные моменты в отношении божества к половой жизни. Признавая значение социального момента при замещении промискуитета проституцией первично действующим фактором, я думаю, однако, что свое основание имеет и высказанный мною в другом месте[178] нижеследующий взгляд:

«Когда женщина отдается в честь божества, чисто чувственный акт этот связан с религиозным чувством. Комбинация жгучей чувственности с интенсивным религиозным ощущением может послужить для женщины поводом всецело посвятить себя Богу и во имя его всегда отдавать свое тело. Или в храмовой проституции, при которой божество пользуется многими женщинами через посредство мужчин, нашла себя земное осуществление идея о божественном гареме.[179] Или же этот обряд мог, наконец, явиться последствием обычая совершать совокупление – которое вообще считалось религиозным актом – в храме или в священных местах дома. За это говорит замечание столь сведущего в этнологии Геродота. В то время как он сообщает о египтянах, что совокупление в храме у них строго запрещено – что, быть может, указывает, что оно раньше практиковалось – он говорит далее: «А все другие народы, кроме египтян и греков, совокупляются в святилищах или после совокупления, не совершив омовения, отправляются в святилища. Они думают, что люди подобны животным. Ведь мы видим, говорят они, что животные и птицы совокупляются в храмах богов и в священных рощах. Если бы это было неприятно богу, так и животные ведь не делали бы этого. Так они поступают, и такое они приводят основание для своих поступков. Мне это, однако, не нравится». (Геродот, II, 64).

Обычай совокупления в храме несомненно возник из религиозного чувства, из желания, оставаясь в храме во время акта, вступить в непосредственную связь с божеством. Когда же божество получило впоследствии своих собственных жриц в виде прислужниц храма, не было больше надобности приводить с собой в храм жену или другую женщину, так как можно было сноситься с божеством при посредстве его жриц. Что касается богинь, как Милитта, Анаитис, Афродита, то здесь существует еще четвертый причинный момент для храмовой проституции. Дело в том, что блудницы-жрицы, благодаря своей красоте и выдающимся умственным дарованиям, часто считались изображениями богинь. Этим объясняется греческий обычай, по которому красивые гетеры, например, Фрина, служили моделью Праксителю и Апеллесу для изваяния статуи Венеры (Атеней ХЛИ, 590, 591а).

Религиозный первоначально, священный характер храмовой проституции доказывает и столь многозначительное изречение, как нижеследующее из книги «Мудрость Соломона» (14, 12): «Начало блуда есть обращение к идолам». Явления половой жизни были именно угодны божеству; они первоначально божественны, чисты и благородны, потому что вытекают из той же страсти, что и религия. Еще и в настоящее время у многих людей с глубоко религиозным чувством можно заметить указанное тождество. Отрицать это, как делает, например, Непке,[180] значит противоречить всем наблюдениям истории культуры и индивидуальной жизни. Подробное обоснование глубокой и тесной связи между религией и половой жизнью читатель найдет у меня в другом месте,[181] на которое я и ссылаюсь. Очень тонко анализировала недавно эти отношения Лу-Андреас-Саломе.[182] Между прочим, она говорит: «Особенно тесно связана, по-видимому, половая жизнь с религиозными явлениями, в том отношении, что творческая деятельность ее очень скоро проявляется в производительности тела, придавая тем самым чисто физической страсти присущий вообще творчеству характер всеобщего подъема – как бы авансом налагая на эту страсть печать духовности. Но если дух снабжает, таким образом, чисто половые аффекты мозговыми импульсами, то с другой стороны, в религиозной страсти, как во всякой вообще интенсивной психической деятельности, принимают участие тонические влияния тела. Между обоими моментами лежит все развитие человека, не образуя, однако, нигде пробелов: все многообразие его замкнуто в волшебном круге этих двух единств, начало и конец сливаются в нем. В самом деле: ведь нет также религиозной страсти, которая не поддерживалась бы смутным сознанием, что высшие идеалы, о которых мы мечтаем, могут давать ростки на самой низменной земной почве. Вот почему религиозный культ седой старины дольше и глубже связан с половой жизнью, чем с остальными жизненными проявлениями. Связь эта кое-где уцелела даже в так называемых спиритуалистических религиях, основанных отдельными лицами («Stifterreligionen»).