Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6522 ( № 34 2015)

• Название: Литературная Газета 6522 ( № 34 2015)
• Автор: Литературка Литературная Газета
• Жанр: Публицистика

"Литературная газета" общественно-политический еженедельник Главный редактор "Литературной газеты" Поляков Юрий Михайлович http://www.lgz.ru/

---

Но, быть может, рассуждая о взглядах и эстетике Шаламова, нужно ориентироваться не только на поздние высказывания писателя, но и на весь комплекс его размышлений о литературе – на его статьи, на частные письма к разным адресатам и – в первую очередь! – на его прозаическое и поэтическое творчество.

Откроем письмо Шаламова Б. Пастернаку от 28 марта 1953 г. «Задача поэзии, – утверждает Шаламов, – это нравственное совершенствование человека – та, та самая задача, которая стоит в программе всех социальных учений, спокон веков лежит в основе всех наук и всех религий. Никакой другой задачи ни у каких поэтов, хотя бы и Виллонов, – нет». Откроем статью Шаламова «О прозе»: «Колымские рассказы» – попытка поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на другом материале». Всякий большой художник, как доказывает Шаламов в очерке «Об одной ошибке художественной литературы», должен «заклеймить всё нравственно негодное». Все эти слова Шаламова прямо свидетельствуют о том, что он ставит перед литературой в первую очередь именно моральные задачи, а искусство вообще воспринимается им как важнейший инструмент воздействия на нравственное сознание человека.

Как известно, самой точной и достоверной характеристикой позиции писателя и поэта является его творчество. Обратимся к шаламовской прозе, о которой сам автор неоднократно говорил, что она сугубо документальна, что в «Колымских рассказах», в частности, он стремится к правдивому отражению фактов («Нужно и можно написать рассказ, который неотличим от документа»). Конечно же, фактологический аспект текстов Шаламова невероятно значим. Никто не станет отрицать, что проза Шаламова, наряду с документальными произведениями Солженицына, – важнейшее, ценнейшее свидетельство национальной трагедии ХХ века, трагедии лагерей. Но означает ли это, что рассказы и очерки Шаламова ограничиваются фактографией, документалистикой? Безусловно, нет! Проза Шаламова несёт в себе огромный нравственный заряд. Ведь Шаламов показывает не только гибельную, растлевающую силу лагерей, но и возможности противодействия ей: достаточно вспомнить известный рассказ «Выходной день», где заключённый – священник Замятин – на лесной поляне, один, служит литургию; или рассказ «Апостол Павел» – об арестанте Фризоргере, для которого опорой и источником сил становятся, во-первых, молитва, а во-вторых – мысли о любимой дочери. Наконец, кому-то из заключённых, в том числе и самому Шаламову, возможность нравственного противостояния в лагере давало хранимое памятью поэтическое слово – чужие и свои стихи. «У каждого грамотного фельдшера, сослуживца по аду, оказывается блокнот, куда записываются случайными разноцветными чернилами чужие стихи – не цитаты из Гегеля или Евангелия, а именно стихи», – читаем в рассказе «Афинские ночи». «Мои стихи – пример душевного сопротивления, которое оказано растлевающей силе лагерей», – признавался Шаламов в эссе «Свободная отдача». Именно стихи дают возможность сохранить себя как личность, и в конечном счёте становятся жизненной опорой – об этом Шаламов размышляет и в своей лирике, и в прозе.

Бесспорно, Шаламов отрицал какой бы то ни было позитивный, положительный элемент в лагерном опыте. Хрестоматийно известны слова Шаламова о том, что «лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет <...>. Там много такого, что человек не должен знать, а если видел – лучше ему умереть». Но если у человека в долагерной, или, как пишет Шаламов, «первой» жизни, было что-то, что создавало нравственную опору, нравственный фундамент личности, будь то вера, творчество или нечто иное, то человек может найти в себе силы сопротивляться растлению и «расчеловечиванию». В этом смысле для позиции Шаламова характерен глубинный оптимизм. Шаламов верит в возможность противостояния и показывает это противостояние в своих рассказах и стихах. Можно утверждать, что творчество Шаламова органично продолжает линию, в целом характерную для русской литературы, когда на первом плане для писателя оказываются поиски моральных ориентиров, стремление ответить на сложнейшие этические вопросы – для Шаламова это прежде всего вопрос о сохранении человеческой личности в нечеловеческих условиях. Ответ Шаламова – отнюдь не только пессимистический, это ответ писателя-моралиста и даже писателя-проповедника.

Ещё ярче, быть может, чем в прозе, нравственный пафос и идея моральной ответственности художника выразились в поэзии Шаламова. Творчество поэта, по Шаламову, имеет прежде всего этическое значение, поэт – это «подвижник и пророк», как утверждает автор в стихотворении «Орудье высшего начала…». Поэт, по Шаламову, «расплачивается» своим творчеством «за всех» – это значит, что он воплощает в стихах не только собственный жизненный опыт, но и исполняет возложенную на него нравственную миссию: говорит от имени многих людей, донося правдивое свидетельство о пережитом страдании. «Стихи – это стигматы, // Чужих страданий след, // Свидетельство расплаты // За всех людей, поэт», – вот творческое кредо Шаламова.

Настаивая на нравственной миссии поэта, Шаламов продолжает традиции русской литературы и в каком-то смысле даже идёт дальше, потому что в его понимании носителем моральной идеи являются не только литературные произведения, но и сама личность автора. «Для современников поэт всегда нравственный пример», – утверждает Шаламов в статье «Таблица умножения для молодых поэтов».

Одной из самых главных задач поэта, по Шаламову, является отнюдь не только самовыражение (хотя это, конечно, непременный атрибут любого творческого акта), а служение – миру, людям, читателям настоящего и будущего. В одном из стихотворений воссоздаётся образ поэта, который, вбирая в себя людские страдания, вдыхая «удушье крови, слез и пота», «переплавляет» все это в своём творчестве в «озон» – в «целебные слова»: «Удушье крови, слез и пота, // Что день-деньской глотает он, // Ночной таинственной работой // Переплавляется в озон. // И, как источник кислорода, // Кустарник, чащи и трава, // Растут в ночи среди народа // Его целебные слова».

Шаламову была присуща исключительная, почти религиозная вера в поэзию, в литературу, вера в слово как в Бога. Не случайно высказывание Шаламова о том, что «кроме бога поэзии, никому более я не благодарен за мою судьбу». «У меня много стихов о стихах, – признаётся Шаламов, – <…> не попробовать написать о самом главном в жизни, о своём инструменте, о своём исповедании веры, о своей религии, ибо для поэта стихи – религия, значит обеднить и свой, и читательский мир». Шаламов здесь называет поэзию «религией», «исповеданием веры». По отношению к целому ряду поэтов такое утверждение должно быть понято сугубо метафорически, ведь в их творчестве поэзия не принимала религиозного значения. Применительно же к художественному миру самого Шаламова его высказывание можно понимать практически буквально, поскольку для Шаламова творчество действительно обретает почти религиозный смысл. Мировоззрение Шаламова было атеистическим, в Бога он не верил, но его вера в поэзию действительно в каком-то смысле уподоблялась религиозной. В этом отношении его творчество является не только продолжением традиционной для русской культуры веры в слово, продолжением литературоцентризма, свойственного русскому сознанию, но и многократно усиливает и подчёркивает литературоцентристскую тенденцию, возводит её в степень, поскольку литературе, поэзии Шаламов отдаёт не просто главную в мировоззренческом смысле, а беспрецедентно значимую роль.

На страницах «Литературной газеты», в статье профессора М.М. Голубкова, открывшей наш цикл, шла речь о том, что литература имеет основополагающее значение для формирования национального самосознания, что литература во многом воспитывает национальный взгляд на мир. Эта идея как нельзя лучше подтверждается творчеством Шаламова, который воспринимал литературу (и поэзию в особенности) как явление прежде всего национальное. «Фактически поэт непереводим, – считает Шаламов, – отгорожен от другого народа частоколом традиций, принципов – не только литературных, но и бытовых. Ведь поэзия – вся в недоговорённости, в полунамёке, где вся тонкость ощущается только родным по языку человеком. Разве знаменитые аллитерации «Медного всадника» переводимы на другой язык? <...> Никакой перевод никогда не передаст даже намёка на «береговой гранит», «строгий, стройный вид», а ведь лишённый этого стих обессилен. Это – русское стихотворение».

Круг образов поэта, по Шаламову, – специфически национален. Особенно очевидно это выражается, как полагал Шаламов, в пейзажной лирике. «Именно в пейзажной лирике с особенной силой сказывается чувство родины (выделено Шаламовым. – Д.К. ), родной страны. Горы и леса родного края особенно дороги поэту. Они окружали его с детства, воспитывали его характер <…> Чувство природы, свойственное поэту-лирику, есть всегда чувство родной (выделено Шаламовым. – Д.К. ) природы». Неслучайно пейзажную лирику Шаламов воспринимал как «вид гражданской поэзии»: «Большие поэты России оставили нам такие образцы пейзажной лирики, которые сами по себе стали национальной гордостью, славой России, начиная с «Медного всадника» или «Осени» Пушкина».