Александра Толстая - ДОЧЬ

• Название: ДОЧЬ
• Автор: Александра Толстая
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары

Удивительная биография дочери Л. Н. Толстого Александры. В первую мировую войну — сестра милосердия на фронте. После революции — полномочный комиссар Ясной Поляны, хранитель Музея–усадьбы. Затем — узница Лубянки. Ее лагерные записи — редкое свидетельство очевидца.

Вторая часть книги — рассказ о Японии, куда А. Л. Толстая выехала в 1929 г. с лекциями об отце. Воспоминания об Америке, где А. Л. Толстая жила с 1931 г., где создала Толстовский фонд. В книге даны яркие портреты крупных исторических личностей, с которыми пересекались пути автора: Луначарский, Калинин, Сталин и др.

Печатается по изданию: Александра Толстая. Дочь. Издательство «Заря» (Канада) 1979

---

ПЕРВАЯ «ЛЕКЦИЯ» НА АМЕРИКАНСКОЙ ЗЕМЛЕ

В Сан—Франциско нас встретила миссис Стивенсон, представительница моего лекционного менеджера Фикинса, с которым списывалась по поводу моих лекций Джейн Аддамс[112].

Много, много лет тому назад, когда мне было только 11 лет, Джейн Аддамс была у моего отца, и я только очень смутно ее помнила. Но из Японии я писала ей и просила ее устроить мне какой–нибудь заработок в Америке. Мне казалось, что самое лучшее и, пожалуй, единственное, что я могла делать, если не говорить о простой физической работе, это читать лекции на тему о моем отце и о Советской России.

Миссис Стивенсон — очень милая, живая американка лет 50-ти, с умными карими глазами, в которых мелькал огонек не то юмора, не то насмешки над дикими русскими, которые никак не подходили под трафарет приличных американок. Ей, наверное, никогда не приходилось встречать лекторов, так бедно одетых, приехавших в третьем классе. Поговорив с нею, я поняла, что рассчитывать на какой–либо более или менее существенный заработок от лекций невозможно. По–видимому, безработица коснулась не только рабочего класса, но отразилась и на психологии людей состоятельных и интеллигенции. Американцы поприжали деньги; клубы и организации уменьшили число лекций, и миссис Стивенсон удалось устроить только одну лекцию об отце в городском зале Сан—Франциско.

Смущение наше усилилось, когда оказалось, что нас, как третьеклассников, не выпустят сразу, как выпускали весь первый и второй класс, а повезут на «Ангельский остров».

Мы были возмущены. Почему такая несправедливость? Почему нас посылают на остров, в то время как перво– и второклассников выпускают сразу на берег?

Нам объяснили, что всех, кто приехал из Японии в третьем классе, проверяют, нет ли у них глистов. В Японии поля удобряются человеческим навозом, и очень часто люди заражаются глистами. Прежде чем впустить иммигрантов, американские власти должны убедиться, что у них нет глистов.

— Но почему же глисты не смеют заводиться у богатых, а предпочитают жить в третьеклассниках? — спросила я.

Но этого никто объяснить мне не сумел, даже миссис Стивенсон.

Маленький пароходик привез нас к «Ангельскому острову». Вдали круглый, как мне показалось, остров, Алькат–рас — тюрьма. Одноэтажный дом. Чистые комнаты, аккуратные кровати, ни пылинки нигде. На окнах решетки. «Как в тюрьме», — подумала я.

Горько мне стало. Опять вспомнилась Советская Россия… «Но ведь мы не допущены еще в Америку», — утешала я себя.

Наконец, мы выдержали этот первый экзамен — к вечеру нас выпустили чистенькими: мы не могли заразить глистами Соединенные Штаты. Но испытаниям нашим далеко еще не было конца.

Проверяли глаза. Заставляли читать буквы, слова. Ольга и Мария легко прошли экзамен, со мною было несколько сложнее.

— Но вы же ничего не видите, — сказал мне врач. — У вас только 26% зрения. Чем вы будете зарабатывать себе на жизнь?

— Я буду писать, читать лекции,..

— Да… Ну, пожалуй, для этого зрения у вас достаточно…

Пропустил.

Но и это было не все. Иммиграционные власти должны были убедиться, что мы не заразим страну большевизмом.

«Ну, здесь все пойдет просто и легко, — подумала я. — Я приехала в Америку, чтобы бороться с коммунизмом, читать лекции против большевиков, и они, конечно, это понимают и немедленно нас отпустят».

Но не тут–то было… Сначала начальник, который меня спрашивал, был очень строг.

— Я не понимаю, — говорил он. — Почему, раз вы такая противница большевизма, вы могли прожить на свободе 12 лет и большевики вас не тронули?

И мне пришлось рассказать ему, как я пять раз была арестована, как мне помог Ленин и как вышел декрет о том, что толстовские учреждения избавляются от антирелигиозной пропаганды в память Л. Н. Толстого.

— Почему же все–таки они в конце концов решили вас отпустить?

Я рассказала, как мне пришлось обмануть власть, обещая вернуться через несколько месяцев, сказав, что мне надо, как директору яснополянской Опытно–показательной станции, изучить школы в Японии и Америке. Я рассказывала о положении русских крестьян и рабочих, о репрессиях… Я говорила около двух часов. Это была моя первая и, пожалуй, самая трудная лекция в Америке.

Чем больше я говорила, тем больше начальник меня расспрашивал. Теперь уже он был не один, а позвал своего помощника, который также с громадным интересом слушал мои рассказы, и, когда я кончила, они оба улыбались.

— Теперь я вам признаюсь, — сказал главный начальник, когда допрос был закончен, — что я никогда не слыхал ничего более интересного. Вы меня познакомили, как никто другой, с положением в Советской России. Я рад, что вы попали в США, и я надеюсь, что вам будет хорошо в этой стране и вы сможете просветить наш народ в вопросе коммунизма. Но теперь еще один последний вопрос, — добавил он, помолчав. — Вы хотите заявить о вашем желании сделаться американской гражданкой и взять первые бумаги?[113]— Нет, — сказала я и в ту же минуту почувствовала, что я сделала ужасную вещь. — «Теперь я пропала, не пропустит», — подумала я.

— Что? Почему вы не хотите стать гражданкой? — спросил он сурово. — Вы плохо относитесь к нашей стране?

— Нет, нет, — поспешила я сказать. — Но как же я могу сейчас заявить о своем желании быть гражданкой, когда в душе я еще русская, я живу интересами своей страны, я все еще надеюсь, что пройдет, может быть, год, два, три, десять, но что кончатся большевики, и тогда я вернусь в Россию. Как же я могу обманывать ваше правительство? Взять бумаги, сделаться гражданкой, а потом уехать обратно в свою страну? Нет, я этого сделать не могу. Когда я поживу, когда я врасту в эту страну, узнаю ее, полюблю, как свою, и только тогда — я заявлю о своем намерении сделаться американской гражданкой.

Я замолчала. Молчал и начальник. Потом он повернулся к своему помощнику.

— Что вы об этом думаете?

— Постановка вопроса очень оригинальная, но по–своему она права, — сказал помощник. — Мне хотелось бы, чтобы все въезжающие в нашу страну относились так же серьезно к этому вопросу, как она.

— Я тоже так думаю, — сказал главный начальник. И наконец мы легально вступили на американскую землю. Америка нас приняла. Миссис Стивенсон повезла нас в первоклассную гостиницу, оплаченную менеджером. Это было в начале сентября 1931 года.

ПОГОНЯ ЗА ШЛЯПОЙ

Положение наше было серьезное. От 750 долларов, полученных в долг от мадам Майриш в Японии, оставалось уже очень мало. Надо было во что бы то ни стало одеться. Я сразу поняла, какое имеет значение в Америке одежда. Надо было купить пальто, шляпу, перчатки, башмаки… В магазинах разбегались глаза.

Вот наконец я оделась. Черное шелковое платье, но уже не со стоячим воротником, а с открытым, модное; башмаки, пальто с дешевым крашеным мехом и коричневая шляпа «to match»[114], как говорят американцы. Но когда мы выходили из магазина, сильный порыв ветра сдул мою драгоценную шляпу, и понеслась она прямо на середину улицы. Я бросилась ее спасать, чуть сама не попала под заскрипевшую, зарычавшую тормозами машину. Все уличное движение остановилось, высунувшиеся из окон шоферы ругались, но я видела перед собой только шляпу… На секунду ее бег приостановился, но как только я хотела ее схватить, новый порыв ветра ее подхватил, и она, подлая, покатилась дальше и попала прямо под проезжавший автомобиль! Очень было досадно. Шляпа сплюснулась, превратилась в блин. Расправив ее, как могла, сдунув с нее пыль, я опять водрузила ее на голову. Нельзя же было покупать новую! Но можно ли будет в ней читать лекции?

Надо было искать заработка. Наняли квартиру в три комнаты за 60 долларов. Мария пошла в школу, Ольгу пригласили молокане, русские сектанты, живущие на высокой горе в Сан—Франциско, учить детей русскому языку.

В молоканах меня поразил невероятный контраст между старым и молодым поколением. Бородатые старики громадного роста, благообразные, спокойные, придерживающиеся своей веры, не курящие, не пьющие; женщины в платочках, раздобревшие на жирных щах и русских ватрушках, и худенькие барышни с накрашенными губами и ногтями; юноши с нездоровыми лицами и папиросками в зубах.

— Пойдем, сестра, ко мне, — приглашал меня бородатый молоканин громадного роста, косая сажень в плечах, — я тебе покажу, как мы живем. «Кара»[115] у меня новая, дом я купил на выплату, а «форничур» самый модерный я уже выплатил.

Вечером было собрание на частной квартире одного молоканина, и меня просили рассказать о России.

Зная, что молокане в прошлом крестьяне, я старалась в своей беседе осветить тяжелое положение крестьянства в Советской России, описала им коллективы, невозможность крестьянства пользоваться своими продуктами и продавать излишки, о запрещении передвигаться с места на место, уходить на заработки в города, если они того пожелают.

Когда я кончила, на меня набросились несколько человек из молодых. За два года отсутствия из России я отвыкла от этих агитационных, трафаретных большевицких речей. Захлебываясь от волнения, нервно закуривая одну папиросу за другой, они громко и витиевато доказывали, что все, что я говорила, — была неправда. Крестьяне никогда не жили так хорошо, как теперь. Народ освободился от царских наймитов, помещиков, которые эксплуатировали рабочий класс. Народ свободен, правительство снабжает крестьянские колхозы машинами.