Александра Толстая - ДОЧЬ

• Название: ДОЧЬ
• Автор: Александра Толстая
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары

Удивительная биография дочери Л. Н. Толстого Александры. В первую мировую войну — сестра милосердия на фронте. После революции — полномочный комиссар Ясной Поляны, хранитель Музея–усадьбы. Затем — узница Лубянки. Ее лагерные записи — редкое свидетельство очевидца.

Вторая часть книги — рассказ о Японии, куда А. Л. Толстая выехала в 1929 г. с лекциями об отце. Воспоминания об Америке, где А. Л. Толстая жила с 1931 г., где создала Толстовский фонд. В книге даны яркие портреты крупных исторических личностей, с которыми пересекались пути автора: Луначарский, Калинин, Сталин и др.

Печатается по изданию: Александра Толстая. Дочь. Издательство «Заря» (Канада) 1979

---

Вышли мы из дома. А моя партия, я у них за старшего была, давай меня ругать: чего ты, дура, ну как можно камфорку достать. В квартире все напуганы, во второй раз туда не полезешь. «Молчать! — прикрикнула я на них. — Слушаться моих приказаньёв! Аида к барышнику!» Ладно. Приходим мы к барышнику, барышник — это вроде как костюмер наш, всякие у него костюмы достать можно. «Давай! — говорю ему, — два костюма: околоточного надзирателя и городового!» На следующее утро оделись мы. Я — в мундире околоточного надзирателя, а приятель мой — городовым. А меня, когда я в мущинское оденусь, никак нельзя узнать, что женщина. Приходим прямо на квартиру — звоним. А в квартире этой генерал жил».

— Ох, Жоржик, заливаешь, — перебила ее староста.

— Ей—Богу, Александра Федоровна, хотите, перекрещусь…

— О, Господи, — опять послышались тяжелые вздохи тети Лизы из соседней комнаты, — уж не крестись ты, не греши еще больше.

— Ну, ладно, тетя Лиза, не нойте! Только все это правда, что я вам говорю. Приходим — звоним, открывает горничная в беленьком фартучке. «Как об вас доложить?» — «Скажите его высокопревосходительству, околоточный надзиратель пришел по ихнему делу». Смотрим, выходит генерал, толстый, представительный такой, голос, как из бочки. «Что нужно?» Вытянулись мы во фронт, как полагается.

— «Так что по вашему делу, ваше высокопревосходительство!» — «По какому делу?» — «Насчет самоварчика вашего, похищенного ворами». — «Ну и что же! Находится?» — «Неизвестно еще, ваше высокопревосходительство! Тот самовар, который у нас на примете, без камфор–ки, ваше высокопревосходительство!» — «Да, да, — оживился генерал, — камфорку жулики, действительно, не успели взять…» — «Ваше высокопревосходительство, — говорю я, — разрешите нам эту камфорочку, мы примерим ее. Если камфорочка придется, уж тут явный факт, что самовар, о котором мы подозреваем, действительно вашего высокопревосходительства и через два часа мы его вам представим!» Обрадовался генерал: «Марфуша! — кричит. — Принесите камфорку от серебряного самовара». Взяли мы камфорку и пошли. Пришли к своим. «Что, — говорю, — бараньи головы, выпить вам хочется? Да и самоварчик опять за хорошие деньги продать можно, с шапочкой–то.. »

— Mais c'est du talent![63]— воскликнула баронесса, и, грешным делом, мне показалось, что симпатии ее в эту минуту были не на стороне генерала!

И еще одно свое приключение рассказала нам Жоржик в этот вечер.

— А это дело было уже после революции, — начала она, залпом выпив кружку чая и закуривая, — как раз шла тогда эта национализация самая. И в Москве среди торговцев горячка была ужасная, товары за полцены распродавались, лишь бы только не отобрало правительство все задаром. Слонялась я по Москве без денег и без дела, а одежу жалко было продавать, хорошая была одежа, да и ржавья[64] на мне порядком было понацеплено: браслет, брошь с рубинами и кольцо с бриллиантом небольшим, — барыня да и только! Зашла я на Садовой в дровяной двор, узнаю, что дрова там очень дешево распродаются. Выходит ко мне хозяйка. «Здравствуйте!» — говорю. «Здравствуйте, — отвечает мне, — мадам! Чем могу вам заслужить?» — «Дрова мне нужны». — «С моим удовольствием, — говорит, — сколько прикажете?» — «Да саженей десять, только вот дрова у вас дороговаты». Она даже обиделась: «Помилуйте, мадам, дрова очень дешевые, только нужда крайняя заставляет за такую цену товар распродавать». — «Какая же такая у вас нужда?» — спрашиваю. «А такая нужда. Одна я сейчас. Муж мой с фронта так и не ворочался, может, в плену, а может, убит, жила я с дров, а теперь, говорят, все склады национализируются, вот и продаю…» — «А все–таки я за такую цену не возьму, дорого, дрова нынче по этой цене с доставкой везде достать можно». — «Да я с моим удовольствием доставлю вам». Ну, сторговались мы с ней.

Записала я телефон дровяного склада и обещалась ей сообщить, куда и когда дрова доставить. «Начало, — думаю я себе, — хорошее, какой–то конец будет?» Иду на Трубную площадь, трактир там имеется «Париж». Прихожу, расселась барыней. «Подайте, — говорю, — мне бифштекс кровавый, — очень я кровавый бифштекс обожаю, — и чашечку горячего кофе». Подали. Сижу, не спеша, маленькими кусочками бифштекс кушаю, с хозяином разговор завожу, а сама думаю: «Чем же я платить буду, в кармане — полушки нету!» «Плохие, мол, дела сейчас. Все отбирают, порядочных людей по миру пускают». — «А вы разве чем торгуете?» — спрашивает хозяин. — «Торгую, склад у меня дровяной». Дальше, больше. Разговорились мы, хозяину, оказывается, как раз дрова нужны. Назначила я цену, еще много дешевле, чем сама с дровяным складом сторговалась, смотрю — глазки у него заблестели. «Сухие дрова–то?» — «Дрова, мол, не сомневайтесь, прошлогодней еще заготовки». — «Ну, ладно, — говорит, — по рукам».

Подхожу я не спеша к телефону, вызываю номер дровяного склада. «Алло, алло!» — «Откуда говорят?» — спрашивает хозяйка склада. «Из трактира «Париж»», — отвечаю. «Кто говорит?» — «Хозяйка!» Хозяин трактира думает, что хозяйка дровяного склада говорит, а хозяйка дровяного склада думает, что хозяйка трактира «Париж» говорит. «Сию же минуту, — приказываю я грозным голосом, — доставить в трактир «Париж» по такому–то адресу десять саженей дров!» Хозяйка дровяного склада узнала мой голос и говорит: «Но, мадам, могу сегодня доставить вам только пять саженей, остальные завтра. У меня возчиков нет!» — «Ну хорошо, только везите скорее!» Спросила я еще осетринку с хреном, сижу, не спеша, кушаю.

Ждала я с лишним два часа. Наконец привезли дрова — первый сорт! Вышел хозяин на двор показать возчикам, куда их складывать. А у меня душа в пятки: пан или пропал?! Вернулся хозяин, руки потирает: «Хороши дрова ваши, очень хороши». — «Как же, — говорю, — насчет расчета, а то мне и домой пора». «Что ж, — отвечает, — теперь можно и расчетец учинить». — «Ну, угодила я вам, — говорю, — теперь и вы меня уважьте! Платеж у меня срочный, будьте любезны уплатить сегодня за все десять саженей, остальные пять я завтра вам пораньше утречком доставлю!» — «Извольте», — говорит. Ну, сосчитала я деньги не спеша, выдала ему расписку, за закуски расплатилась, все честь по чести. Вышла во двор и говорю возчикам: «Получше складывайте, ребята!» — «На чай дадите, постараемся, мол». Думают, я хозяйка трактира. А я тихонько, да и марш на улицу, да стрекача…

Верите, не утерпела, на другой день мальчишку посылала разузнать, как они там между собой распутались.

Только мальчишка дурак. Разузнать ничего не разузнал, да чуть не всыпался! Так–то вот!

— Жоржик, — спросила я ее, — а вы пробовали когда–нибудь жить по–честному, не воровать?

Лицо ее сделалось мрачным, почти злым.

— Пробовала. Не могу. Один раз шесть месяцев не воровала. Так такая тоска меня взяла, думала, с ума сойду от этой честной–то жизни вашей… Встретила товарищей, опять ушла, не вытерпела.

— А страшно было, как на первое дело пошла?

— Не помню. Давно дело это было. Про Сашку Семинариста слыхали?

— Слыхали!

— То–то и оно, про него даже в газетах писали, — и в голосе Жоржика послышалась некоторая гордость, — вот он меня и учил, с ним вместе работали. Я сама петроградская. Родители мои жили очень бедно. Сначала решили мне хорошее образование дать. В гимназии я училась, только не осилила, взяли меня из пятого класса и замуж отдали за старика богатого. Гадкий был старикашка, семьдесят лет, а такой пакостник, что и не выговоришь. Не вытерпела я, стащила у него «катеньку» и драла. Куда идти? Мне тогда семнадцать минуло. Остановилась я в номерах, страшно было одной–то. Ну вот тут–то Сашка Семинарист и встретился со мной, сошлась с ним…

— Э, да чего старое поминать?! Дайте–ка мне лучше папироску, — она закурила и с силой несколько раз затянулась. — Четвертый десяток пошел! Не к чему меняться–то уж. Пристрелят где–нибудь, как собаку под забором, или в тюрьме издохну — все едино.

И опять хмурое, почти злобное лицо.

* * *

— Орлова, Манька! На свидание!

Маня, торопливо сложив работу, поправив перед кусочком зеркала кудельки на лбу и привычным движением проведя красным карандашом по губам, рысью бежала с лестницы.

— Гражданку Корф на свидание!

Мы всегда чего–то ждем, и эти надежды, малые и большие, как звезды сияют, освещая жизнь. В тюрьме мы ждали воскресений. Дни свиданий были малыми звездами в тюремной жизни. Большой, ярко сиявшей перед нами звездой была надежда на освобождение.

Пока меня не вызывали, я томилась, не сиделось в камере. Я вышла во двор, прошла к воротам. Здесь толпились уже люди: проститутка Зинка нацепила на голову могильный венок и выплясывала около ворот, напевая похабную песню, кое–где около памятников и на плитах сидели по двое, разговаривали. В дальнем уголке на выступе памятника сидела баронесса Корф с другой старушкой, приятельницей, которая каждое воскресенье приходила к ней, принося скромную передачу, главное немножко кофе, без которого баронесса не могла существовать. Обе они сидели прямые, высохшие, подобранные, точно боясь запачкаться окружающей их физической и моральной грязью. До меня долетали обрывки французских фраз.