Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

• Название: Василий Шульгин: судьба русского националиста
• Автор: Святослав Рыбас
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03715-1

Василий Шульгин вошел в историю как фигура крайне противоречивая. И вместе с тем это был типичный представитель русской имперской элиты начала XX века. Будучи убежденным монархистом и националистом, он принял активное участие в попытках либерализации государственного управления, которые закончились заговором против царя и крушением империи. Шульгин принимал отречение от престола Николая II, входил в группу руководителей Февральской революции, участвовал в организации белогвардейского сопротивления Октябрьской революции, был членом правительств генералов Деникина и Врангеля, создал разветвленную разведывательную организацию, руководил редакциями газет, был ярким публицистом и писателем. Автор книг «Дни», «1920 год», «Три столицы», «Что нам в них не нравится. Об антисемитизме в России» и др. В декабре 1944 года был арестован в Югославии армейской контрразведкой Смерш, осужден на 25 лет заключения за антисоветскую деятельность. После амнистии в 1956 году занимался литературной деятельностью, стал героем знаменитого фильма «Перед судом истории», консультировал ученых, деятелей культуры, литераторов — Александра Солженицына, Николая Яковлева, Марка Касвинова, Дмитрия Жукова, Николая Лисового, Илью Глазунова, Сергея Колосова, Фридриха Эрмлера, Андрея Смирнова и др.

Святослав Рыбас рассматривает жизненный путь Шульгина на фоне кризисных явлений российского исторического процесса, что делает эту книгу завершающей в ряду его работ — «Столыпин», «Генерал Кутепов», «Сталин», «Громыко», опубликованных в серии «Жизнь замечательных людей».

знак информационной продукции 16+

---

Добавим, что и советские огромные закупки зерна производились тоже через эту компанию.

Шульгин, член Киевского клуба русских националистов, в статье «Столыпин и евреи» коснулся этой темы: «Перед смертью Столыпин носился с мыслью о „национализации капитала“. Это было начинание покровительственного, в отношении русских предприятий, характера. Предполагалось, что казна создаст особый фонд, из которого будет приходить на помощь живым русским людям. Тем энергичным русским характерам, которые, однако, не могут приложить своей энергии, так как не могут раздобыть кредита. Того кредита, той золотой или живой воды, которой обильно пользовался каждый еврей только в силу… „рождения“, то есть в силу принадлежности своей к еврейству.

В некоторых кругах существовало убеждение, что именно за этот проект „еврейство“ убило Столыпина. Если бы это было так, то это обозначало бы, что еврейство Столыпина не поняло.

Я сказал, что у Столыпина была двуединая система: в одной руке — пулемет, в другой — плуг. Залпами он отпугивал осмелевших коршунов, но мерами органического характера он стремился настолько усилить русское национальное тело, чтобы оно своей слабостью не вводило во искушение шакалов.

Эта психология должна была проникать и в его отношение к еврейскому вопросу. Он не мог не считать „ограничения“ евреев временными и развращающими русское население. Последнее привыкало жить в оранжерейной атмосфере, в то время как евреи воспитывались в суровой школе жизни. Кроме того, эти ограничения отнюдь не защищали русское население в самой важной области — там, где формируются текущие идеи, дух времени… Как я уже говорил, здесь еврейство захватывало командные высоты. Поэтому перед Столыпиным и в еврейском вопросе стояла задача: органическими мерами укрепить русское национальное тело настолько, чтобы можно было постепенно приступить к снятию ограничений»[111].

Не случайно вслед за Шульгиным Солженицын, консультировавшийся с нашим героем, продолжил тему о взаимозависимости «национализации кредита» и убийства Столыпина.

«Первый русский премьер, честно поставивший и вопреки Государю выполнявший задачу еврейского равноправия, погиб — по насмешке ли Истории? От руки еврея.

Судьба средней линии.

Да ведь убивать Столыпина пытались семижды, и целые революционные группы разного состава — и все не удавалось. А тут — гениально справился одиночка.

Еще юный, несозревший ум, сам Богров не мог охватить в целом государственного значения Столыпина. Но с детства видел повседневные и унизительные стороны политического неравноправия и был нажжен от семьи, от своего круга, да и сам, — в ненависти к царской власти. И, очевидно, в тех киевских еврейских кругах, казалось бы столь идеологически подвижных, не возникло смягчения к Столыпину за его попытки снять антиеврейские ограничения, — а у кого, из более состоятельных, и возникло, то перевешено было памятью его энергичного подавления революции 1905–1906 и раздражением за его усилия по „национализации русского кредита“, открытое соперничество с частными капиталами. В кругах киевского (и петербургского, где зреющий убийца тоже побывал) еврейства действовало то всерадикальное Поле, в котором молодой Богров счел себя вправе и даже обязанным — убить Столыпина.

Столь сильно было Поле, что позволило такое соединение: капиталист Богров-отец возвысился, благоденствует при этом государственном строе, Богров-сын идет на разрушение этого строя, — и отец, после выстрела, публично выражает гордость за такого сына. Оказалось, что не совсем уж одиночкой был Богров: ему тихо аплодировали в тех состоятельных кругах, которые раньше оставались безоговорочно верными строю»[112].

Столыпину не удалось добиться перемен в банковской сфере: он хотел вывести из подчинения Министерства финансов и напрямую подчинить себе Крестьянский банк, но с подачи министра финансов В. Н. Коковцова император отказал в этом: двухуровневая финансовая система оказалась немыслимой. Она была создана в иное социальное время, в Советском Союзе в начале 1930-х годов, когда для того, чтобы заблокировать нецелевые траты через коммерческие банки отпускаемых на индустриализацию бюджетных средств, был изобретен «безналичный оборот», строго учитываемый государственным контролем.

Кроме того, существовала вечная российская проблема — нехватка капиталов для нужд развития. Так, в предвоенный период затраты бюджета на поддержку помещичьих хозяйств и проведение аграрной реформы превышали приток капиталов в акционерные банки и предприятия. При этом военные расходы в 1907–1913 годах вдвое превышали прирост акционерных капиталов в 1902–1914 годах[113].

Вопрос, кому будет принадлежать продаваемая дворянами земля, имел принципиальный характер. И не столько в «еврейской» его части, но и вообще в части приложения свободных капиталов.

Солженицын сужал проблему, сводя ее только к еврейским спекуляциям. «Основная задача Столыпина была — крестьянская земельная реформа, создание крепкого крестьянского землевладения. Его сподвижник в этой работе министр земледелия А. В. Кривошеин, тоже сторонник отмены черты оседлости, одновременно настаивал ограничить „права анонимных акционерных обществ“ в скупке земли, ибо через то образовывались компании „крупного еврейского землевладения“; кроме того, „проникновение в деревню часто спекулятивного еврейского капитала затруднило бы успех землеустроительной реформы“ (одновременно, боялся он, и рождая антисемитизм в сельских местностях Великороссии, где его никогда прежде не знали). Столыпин и Кривошеин не могли допустить, чтобы крестьяне оставались в безземельном нищенстве. — В 1906 г. и еврейским сельскохозяйственным колониям было запрещено приобретать казенные земельные участки, резервируемые отныне для крестьян»[114].

Дело было не только в «спекулятивном еврейском капитале». Сама система зерновой торговли действовала так, что требовалась масса предприимчивых подвижных агентов, связывающих весь сбыт единой цепью. У крестьян этого не получалось, у дворян (вспомним опыт Шульгина) — тоже.

Как вспоминал помещик Н. В. Волков-Муромцев, «мой отец много занимался кооперативными союзами. Большие земледельческие кооперативы в южных губерниях были основаны моим дедом Гейденом и Бехтеевым в 90-х годах. Причиной их основания было очень неудовлетворительное положение украинских крестьян. Все зерно для вывоза скупалось купцами (большинство из которых были евреи). Они диктовали цены и иногда отказывались покупать урожай, чтобы цены падали. Бывало, что дело кончалось погромом»[115].

Здесь надо для полноты картины добавить одно наблюдение Шульгина:

«Человеку, который стоит вне ремесла, необходимо уметь пользоваться людьми, которые находятся в деле очень часто целыми поколениями. Это удалось моему отчиму и отчасти мне. Дать хорошую муку легче, взяв толкового крупчатника. А крупчатники обучаются своему делу с детства — от отца и деда. Но недостаточно сделать муку. Надо купить зерно, а муку продать. Это дело коммерческое… У нас же дело было проще. Такого рода людьми у нас были евреи, подчас работавшие в качестве перемольщиков из поколения в поколение. Без них не обойдешься. Но им не надо давать власти над собой. Как это сделать? Довольно просто. На наших мельницах перемольщиками были бедные евреи, не имевшие своего капитала. Мы давали им оборотный капитал и потому держали их в руках. Двадцать лет мы с ними работали, и никогда не было никаких затруднений. У нас был капитал, а у них адреса. Адреса, по которым они отправляли нашу муку. Это был их секрет, и на этом они наживали кое-какие деньги»[116].

Не обойтись без комментария: до постройки огромной вальцовой мельницы Пихно и Шульгин продавали свое зерно и не контролировали сбыт, после постройки они стали монополистами.

Что касается собственно «еврейского капитала» и скупки земли, то надо прежде всего назвать Лазаря Соломоновича Полякова, прозванного современниками «московским Ротшильдом», одного из трех братьев Поляковых. Яков Поляков жил в Таганроге, участвовал в создании Донского земельного, Петербургско-Азовского, Азовско-Донского банков; Самуил Поляков был одним из железнодорожных магнатов, при его участии было построено девять новых дорог обшей протяженностью четыре тысячи верст. Лазарь же начинал подрядчиком у брата Самуила, затем переехал в Москву, открыл банкирский дом «Л. С. Поляков» с капиталом в пять миллионов рублей. В период «банковской лихорадки» 1870 года он инициировал создание ряда коммерческих и ипотечных банков, в которых ему принадлежала большая часть акций, и был главой Московского земельного, Рязанского торгового (переименован в Московский международной торговли), Орловского, Ярославско-Костромского земельного, Петербургско-Московского банков, а также купил Южно-Русский банк. Обстановка промышленного роста и поднимавшегося земельного рынка способствовала его успеху. Кроме того, благодаря родственным связям Лазарь Поляков был своим человеком и в среде европейских финансистов. Его зятьями были петербургский банкир Л. А. Варшавский, английский — барон Дж. Гирш, французский — Ж. Сен-Поль. Ему было даровано потомственное российское дворянство.