Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

• Название: Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
• Автор: Валерий Вьюгин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0182-6

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

---

При этом в самом «Времени» замысел обещавшего быть длительным издания полного авторизованного собрания сочинений Ромена Роллана, современного и невраждебного советской России писателя-классика, был, вероятно, прежде всего способом создания новой надежной диспозиции в ситуации, когда властью был взят курс на окончательное уничтожение частно-кооперативных издательств. А. В. Блюм отмечает, что исключение, сделанное в 1930 году, когда закрылось абсолютное большинство негосударственных издательств, для «Времени» выглядит «несколько странным и загадочным, тем более, что оно всегда находилось под особым подозрением ленинградской цензуры», и высказывает предположение, что «Времени» было дозволено просуществовать до 1934 года потому, что оно успело в 1929 году заключить эксклюзивный договор с Ролланом сроком на четыре года[731]. Вероятно, это действительно так: договор «Времени» с Ролланом, передававшим кооперативному издательству монопольное право на русское издание своего полного авторизованного собрания сочинений, заключен 15 марта 1929 года (через год был подписан другой, исправленный вариант соглашения), а месяц спустя власть перерегистрировала устав «Времени» (устав внесен в реестр первичных промыслово-кооперативных организаций ЛОСНХ 26 апреля 1929 г.). Впоследствии издание Роллана также служило издательству «охранной грамотой»: так, в 1930 году, защищая «Время» от новой угрозы закрытия и добиваясь выделения ему бумаги для изданий, А. В. Луначарский в письме к С. М. Кирову апеллировал именно к изданию «настоящего нашего друга среди современных мировых писателей, которого не нужно было бы никак обижать и которому никак не следовало бы совать в самый нос такие могущие неприятно удивить его вещи, как зарез издательства кооперации ученых в момент выхода в свет первого тома его сочинений, притом в блистательном издательском виде»[732].

Таким образом, издание «Временем» полного авторизованного собрания сочинений Роллана с самого начала представляло собой объект приложения разных и взаимно непрозрачных политических интенций, заблуждений и интересов: власть, представленная самыми разными своими институтами и лицами, от А. М. Горького, А. В. Луначарского и М. П. Кудашевой до Главлита, ОГПУ и ВОКС, стремилась форсировать эволюцию видного французского писателя «от индивидуалистических иллюзий к пролетарской революции»[733]; сам Роллан желал утвердить свой международный статус «совести европейской интеллигенции»; кооперативному издательству «Время» необходимо было создать для себя новую надежную диспозицию в ситуации, когда ему грозило закрытие.

Ироническим образом, одним из центральных вопросов, обсуждавшихся на протяжении всех лет работы над изданием, был именно вопрос цензуры, которому отчасти посвящена публичная переписка Роллана с Бальмонтом и Буниным, а также авторского права. На сделанное «Временем» Роллану в конце ноября 1927 года предложение издать по-русски авторизованное собрание его сочинений, начав с «Жан-Кристофа» (см. письмо «Времени» Роллану от 21 ноября 1928 г.), Роллан ответил, что не видит «никаких оснований» участвовать в издании, «которое не только не сулит мне никаких выгод, но не гарантирует даже точного и полного воспроизведения текста моих сочинений»:

У меня под рукой томы различных русских изданий «Жан-Кристофа» и других моих книг, и я мог убедиться в том, с каким малым уважением отнеслись к полному тексту. Не допуская никакой цензуры для произведений ума, я — даже и молчаливо — не соглашусь подвергнуться таковой в России.

Письмо Роллана «Времени» от 3 декабря 1928 г.[734]

Роллан декларировал, что его прежде всего волнуют «моральные гарантии касательно русских изданий, настоящих или будущих, моих произведений» и, в частности, протестовал против принятых в советской России сокращенных и адаптированных переводов иностранных авторов, в частности, его «Жан-Кристофа»[735], — «будто бы для того, чтобы сделать его доступным всем»:

Я абсолютно против таких искажений. <…> я хотел бы хотя бы, чтобы мой протест был отмечен и сделан гласным. Как раз потому, что я питаю такое же уважение к массам как к искусству, я считаю унизительным и для искусства и для масс думать, что последние могут воспринять произведение искусства, только снизив его к уровню плохой фильмы или глупого бульварного романа. Я пишу, чтобы учить, будить, поднимать, вести народ, а не чтобы льстить его духовной лени. Я считаю себя в этом его истинным другом

Письмо Роллана А. Г. Пертцику от 16 января 1929 г.; см. также письмо Пертцика «Времени» от 20 января 1929 г.

Риторика здесь та же, что в «Ответе Бальмонту и Бунину»: Роллан признает, что в советской России над печатным словом «продолжает тяготеть ярмо цензуры», и объявляет себя сторонником «свободного обмена мнений, святой свободы мысли против всех его душителей — красных, белых, черных (я не делаю различия между цветом тряпки, которой затыкают рот!)»[736]. Однако если отчаянно протестовавших против цензуры советских писателей и поддержавших их эмигрантов Роллан призывал «отказаться от этой эгоцентристской иллюзии, что только наши собственные интересы являются интересами всего человечества» и обратить внимание прежде всего на «обилие признаков мощного возрождения и обновления» в советской России, на «размах научных исследований и поддержку, которую им оказывает советское государство», на возникновение «блестящих школ молодых писателей» и на то, что «там печатают и читают столько, как никогда до этого времени, как не печатают и не читают у нас во Франции»[737], то, заботясь о собственном статусе, писатель требовал от «Времени» «моральных гарантий» того, что «ни один отрывок» из его французских произведений не будет выпущен из русского издания без его «ведома и согласия» (письмо Роллана «Времени» от 25 октября 1929 г.). Не найдя в первом варианте договора таких гарантий — которых кооперативное издательство в условиях предварительной цензуры Главлита и отсутствия в СССР авторского права на книги иностранных авторов дать никак не могло — Роллан пригрозил: «…текст договора не дает автору никакой гарантии в том, что его сочинения будут опубликованы в цельности. Между тем я заявляю, что если этого не будет (т. е. если текст изданных сочинений будет опубликован не полностью, или если его смысл будет намеренно изменен), я не могу считать себя „морально“ связанным по отношению к Издательству» (письмо Роллана «Времени» от 3 февраля 1930 г.). Очевидно, что такого рода гарантии мог дать только Главлит, который собственно и практиковал все цензурные выпуски и сокращения, все подавление свободного обмена мнений и свободы мысли, против чего Роллан так красноречиво протестовал. «Время» обратилось за требуемыми Ролланом «моральными гарантиями» именно к Главлиту: «Ромен Роллан, предоставляющий нам монопольное право издания на русском языке полного собрания его сочинений, ставит, среди других условий, условие об обязательном выпуске полного текста его сочинений без каких-либо сокращений. В связи с этим просим указаний Главлита, можно ли принять такое обязательство пред Роменом Ролланом» (письмо «Времени» в Главлит от 6 февраля 1929 г., в левом углу листа приписка карандашом: «Не подано, но прочитал 6/2 1929 г. Нач. Главлита т. П. И. Лебедев-Полянский не возражал»). Положительный, хотя и неформальный ответ главы Главлита позволил «Времени» объявить издание Роллана, в отличие от издания Цвейга, полным и внести в текст договора с автором пункт — довольно, впрочем, осторожный — о том, что «Издательство обязуется не производить по своему усмотрению изменений и сокращений текста произведения Ромена Роллана. Если бы по обстоятельствам, от Издательства независящим, такие изменения или сокращения оказались необходимы, Издательство обязуется в каждом отельном случае ставить об этом в известность Ромена Роллана» (договор «Времени» с Ролланом, 20 марта 1930 г.), а также обещать автору, что, если цензурные сокращения окажутся неизбежны, они будут «всегда обозначены в тексте тома пробелами (или точками) размера, равного объему выкинутых слов» (письмо Роллана «Времени» от 25 июля 1930 г.). Получив для себя исключительные гарантии от Главлита, Роллан отнюдь не способствовал установлению в советской России «свободного обмена мнений, святой свободы мысли», а лишь вновь, как и в ситуации с письмом «Писателям мира», желая сохранить свою идеалистическую позицию, оказался ангажирован советской властью.

Цензурная проблема полноты издания была также непосредственно связана с его авторизованностью и, следовательно, с авторским правом:

Вы говорите о том, как неудовлетворительно были выпущены предыдущие издания ваших книг на русском языке, — отвечало «Время» на претензии Роллана. — Ваша забота о хорошем качестве издания не только не противоречит нашим стремлениям, но совершенно совпадает с ними, т. к. забота о том, чтобы издание получилось возможно более тщательным, и заставила нас обратиться к вам. Вы, например, говорите о «Жане-Кристофе» как о произведении «далеком и превзойденном». Может быть потому вы сочли бы нужным кое-что в нем исправить или вычеркнуть. Уважение к чужому труду и заставляет нас обращаться к автору и заботиться о том, чтобы издание вполне удовлетворяло его во всех отношениях. <…>