Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

• Название: Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
• Автор: Валерий Вьюгин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0182-6

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

---

Гордеев. И.<Г.> Ленинград 46, П./с. I-я ул. дер. бедноты 21, кв. 16. 1/VIII — 34 г.

(ед. хр. 253, л. 20)

Учиться мы должны у мастеров в этой отрасли, т. е. у других писателей и поэтов. Между тем начинающий писатель не знает, что ему читать, что лучше прочитать сначала и что после, он не знает какая книга ему будет полезней и в каком произведении и у какого писателя на что нужно сосредоточить внимание при изучении его произведений, поэтому я рекомендую редакции «Лит. журнала» обратить на это серьезное внимание, дабы начинающий писатель не смог набрать в голову всякой «дряни», пропустив «важное».

(В. Янковский, письмо получено 02.08.1930 г.; ед. хр. 243, л. 8)

Читатели старались следовать тому, чему их учили. Так, с определенного момента возникла целая мода на «записную книжку», пользоваться которой советовала «Литературная учеба». Можно сказать, что «записная книжка» в определенный момент стала более важным атрибутом начинающего писателя, чем цельные художественные тексты. «Ученик» спокойно посылал рецензенту несколько записей, ожидая оценки (а в тайне, разумеется, признания) своей талантливости, ведь: «…Говорят, если человек талантлив, то это проглядывает в каждой его строке» (Михаил Ершов, Ленинград, Васильевский остров, 6-я линия, дом 5, кв. 1, 20 мая 1931 г.; ед. хр. 240, л. 11 об.); «Из записных книжек: 1)…чтобы прочитанное раньше толкало читать дальнейшее» (там же).

Случалось, что попытки освоить ремесло, следуя теоретическим схемам, приводили в тупик или к явной крамоле. Следующее письмо показательно: автор, судя по замысловатой перефразировке известных пушкинских строк, которой оно завершается, действительно проникся мыслью о литературе и даже погрузился в стихию интертекстуальности. Однако идея поэтической целесообразности, на которой основывалась современная ему литературоведческая доктрина, не желала согласовываться с практикой. Попутно заметим, что письмо открывается поэтичной «формулой чтения», позволяющей адресанту демонстративно восполнить количеством прочитанного недостаток жизненного опыта и возраста:

Тов. консультанты, ответьте на мой вопрос, который я не могу разрешить. Хотя я мало прожил, но слишком много прочел: стихов и прозы. Последние время, я стал читать с карандашом и медленно, как вы рекоминдуите в журнале «лит-учеба». Сейчас передомной лежить уже прочитанное произвидение Толстого «Воскресенье».

Все я хорошо понял, что говорить автор. Понимаю его героев, как 1) Маслову 2) Неклюдова. Но: не везде-же автор в произведении делает сплошные сравнения или метафоры, не все же «Воскресенье» пересыпано деалогом. Много здесь автор отклоняется и описывает: обстановку в которой живут его герои, описывает природу. Вот этот вопрос, становится поперек, когда сожусь читать, а как-же автор вяжеть деалог с описываемой обстановкой, а самое главное с природой?

Долго я искал ответ на свой этот вопрос и не нашол. Прошу консультацию журнала «Лит-учеба» ответить.

Мне сейчас только 20 лет отроду, но слишком поглащен литературной учебой и уже 6 лет, как миня тянет писать, хотя и материал имею богатый, но благодаря своей, еще безграмотности ни, как ни могу выдить на широкую дорогу.

Гостей слишком много, квартир не хватает, Дак я их теперь помещаю в общежитие. Трях<н>еш общежитие, они просятся к перу. Перо сейчас же просится к бумаге, но гостей уже нет и остаюсь я с бумагой да пером, а они с общежития глядя, издеваются надо мной.

<…>

Гор. Новочеркасск. Хлебный переулок дом № 5й Василий Фед. Дьяконов.

26/II — 31 г.

(ед. хр. 244, л. 21).

Крамола возникала в тот момент, когда читателю предлагалось принять текст из прошлой эпохи за соответствующий требованиям пролетарской литературы. Один из читателей так высказал свое решительное сомнение по поводу фетиша советской идеологии — романа «Что делать?»:

Прочел статью И. Виноградова «О сюжете» («Лит. учеб» № 9 <1933>), где ясно сказано о сюжете романа Чернышевского «Что делать». У миня возник вопрос <…>.

В виду того, что я не опытный читатель, прошу растолковать мне следующее. Мне кажется, что роман Чернышевского «Что делать» (год изд. 1929) местами пропитан идеализмом. От некоторых мыслей, высказываемых в нем, пахнет плесенью [, способной духовно украшать, выраженные на бумаге религиозные чувства]. Он чуть ли не защищает нравственный брак, возникающий сам собою (не умышленно), когда души двух людей переплетаются, сростаются вместе, и результат их соединения есть некоторая зависимость человека от какого-то высшего духа. <…>

15/VI — 34 г. [Харьковская область.] <…> д. Рогозянка. Савченко Василий Иванович.

(ед. хр. 247, л. 7)

Удивляться вопросам Василия Ивановича не приходится. Радикальная авангардная эстетика и рапповская пропаганда, следуя собственной логике, в какой-то момент подавили концепцию избирательного отношения к наследию дворянской и буржуазной культуры XIX века, восходящую к хрестоматийным статьям В. И. Ленина и «реабилитированную» чуть позже. Отталкиваясь от идей РАППа, который требовал диалектико-материалистического мировоззрения от каждого достойного советской эпохи писателя, читатели «Литературной учебы» мыслили последовательно.

Что касается современного литературного процесса, то и здесь проще было принять смену конъюнктуры как данность. Попытки рационализировать и критически осознать смену парадигм чаще всего оставались безуспешными. Узнав из газет об ошибках того или иного авторитетного писателя или критика, «студент» искренне пытался выяснить, в чем они заключались, и не мог:

Читаю: такойто писатель овладел марке, диалектикой, у другого есть срывы. Для меня это отвлеченно и не понятно. Я проробатывал ошибки Переверзева, Воронского и много других, но найти ответ на волнующий меня вопрос мне не удается. <…>

Эпельбаум М. Г.

Баку.

Сухарская, 60 кв. 6

4/XI 31 г.

ед. хр. 245, л. 31).

Попутно задаю несколько вопросов:

1. В чем проявилась реакционность Бориса Пильняка и желателен ли он для нашей литературы, как писатель вообще?

2. Почему Демьяна Бедного считают хорошим баснописцем? <…>

г. Ленинград.

Мытнинская наб.

д. 5/2 кв. 31, ком. 2

Н. Е. Недин

(ед. хр. 243, л. 6 об. — 7)

Вопросы Н. Е. Недина еще раз подчеркивают актуальность конфликта между эстетической парадигмой 1920-х годов, где господствовали «формалистические» эксперименты над языком, «орнаментальность», ассоциирующаяся, в частности, с именем Б. Пильняка, и т. п., и парадигмой 1930-х.

В самом первом номере журнала М. Горький объявил войну за так называемую «простоту» языка, то есть против эстетики 1920-х. Ученики, усвоив его руководящие тезисы, не стеснялись пенять за нарушение установленных правил и самой «Литературной учебе»:

Правда — язык в ряде статей для меня трудноват, например: «акмеизм», «футуризм», «конструктивизм» в статье Мирского для меня мало понятны; мне понятно в них одно, что они означают отдельные литературные школы, но когда они существовали, кто их возглавлял и в чем их особенность, это для меня не известно. <…> П. Саусин, с<ело> <нрзб> Сухоложского района Свердловской обл, 19/ VIII 34.

(ед. хр. 253, л. 30 об.)

Ваш отрывок я прочел 10 раз <…>. Такие большие предложения мне не нравятся. Их пишет только академик Марр.

(Н. Шемаров, Горьковский край, 1934 г.; ед. хр. 251, л. 32).

Последнее высказывание обращено к С. Г. Бархударову и Б. А. Ларину.

Тем не менее в том, что касается практики словесного творчества, а не критики, сами читатели усваивали уроки правильного письма с известным опозданием.

Некоторые читатели следовали более осторожной тактике и приостанавливали свою творческую деятельность до прояснения «генерального курса»: «Начал писать одну повесть, но в связи с развернувшейся дискуссией о языке, работу отодвинул до овладения мастерством техники построения рассказа и языка» (Лобов, 8 мая 1934 г.; ед. хр. 247, л. 4).

В каких-то письмах встречаются осторожные и очень путанные пожелания — например, такое, сформулированное совершенно в духе Хармса: «Может быть и в указываемых мною ошибках тоже окажутся ошибки, то тем лучше; укажите и на мои ошибки» (Алексей Федорович Псяуков, Восточно-Сибирский край, 19 января 1931 г.; ед. хр. 249, л. 9). Но проявляется в них и встречная тенденция — учить учителей: «На днях закончу и вышлю Вам статью на тему „Читатель поучит нас как учить его“» (Р. И. Брунштейн, Уральская область; ед. хр. 247, л. 24). Р. И. Брунштейн, правда, не был самостоятелен в своем порыве: он перефразировал высказывание М. Горького из декларации, открывающей самый первый номер журнала: «Мы надеемся, что он, в свою очередь, поучит нас тому, как лучше мы должны учить его»[1002].