Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

• Название: «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1
• Автор: Александр Мартынов
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-86793-342-3; 5-86793-344-х

В воспоминаниях начальников Московского охранного отделения П.П. Заварзина и А.П. Мартынова, начальника Петербургского охранного отделения А.В. Герасимова и директора Департамента полиции А.Т. Васильева подробно описана «кухня» российского политического сыска конца XIX — начала XX веков, даны характеристики его ключевых фигур (С.В. Зубатов, Е.П. Медников, М.И. Трусевич, С.П. Белецкий и др.), рассказано об убийствах Плеве, Сипягина, Столыпина, Распутина, о нашумевших делах Гапона, Азефа и др.

Все представленные в сборнике мемуары (за исключением книги Герасимова) впервые публикуются в России, а книга Васильева вообще впервые выходит на русском языке.

В аннотированном именном указателе справки о жандармах подготовлены на основе служебной документации жандармского корпуса.

---

Его отметка об этом странном явлении совершенно справедлива. Конечно, Департамент полиции требовал, но не очень настойчиво, освещения так называемого «общественного настроения».

Крупные розыскные учреждения, главным образом в столицах, снабжали Департамент соответствующими сведениями; провинциальные, как правило, в этом отношении хромали!

Этот пробел, недосмотр или упущение, в общем руководстве политическим розыском со стороны Департамента полиции имел громадные и печальные последствия.

Я говорю в данном случае о недостаточно подробном и всестороннем освещении той группы политических «младотурок»[175], которая взяла на себя подготовку «дворцового переворота». Я буду говорить более подробно об этом в дальнейшем. Пока я только констатирую факт.

Привычный упор внимания Департамента полиции на «опасные» организации нашего революционного подполья создал департаментскую розыскную рутину. Предъявляя мне в конце 1915 года нелепое требование иметь секретную агентуру по максималистам, Виссарионов в какой-то степени играл на этой департаментской «рутине», поддерживаемой обычными и застарелыми представлениями Департамента. Я вовсе, однако, не хочу перевалить всю вину за это упущение исключительно на Департамент полиции.

Для этого кажущегося недосмотра были, конечно, причины.

После трёх дней инспекции, как-то днём, Сергей Евлампиевич вошёл в мой кабинет внешне возмущённый и обратился ко мне с негодующей фразой:

— Нельзя же так, Александр Павлович; это возмутительно!

— Что такое? В чём дело? — спрашиваю я.

— Да помилуйте, ваш писец в книге исходящих бумаг перепутал фамилию Горемыкина! Что же, он не знает фамилии председателя Совета министров И.Л. Горемыкина? Что же это за служащие у вас?

На этот раз я улыбнулся облегчённо. Значит, после трёх дней инспекции С.Е. Виссарионов не нашёл ни к чему более серьёзному придраться, как к «описке» писца в журнале исходящих бумаг!

Я возразил спокойно, что, во-первых, этого писца я не нанимал сам, а получил в наследие со всеми остальными служащими, что, во-вторых, у меня нет специального времени на обучение моих служащих грамотности, что, в-третьих, допускаю ненамеренную в данном случае описку, на которую председатель Совета министров вряд ли обиделся бы, если при каком-то невероятном случае ему попалась бы в руки «исходящая» книга.

Расставались мы с Сергеем Евлампиевичем холодно. Все наши прежние добрые отношения прекратились

Отношения с высшим, но в то время непосредственным начальством складывались для меня весьма неблагоприятно: товарищ министра внутренних дел по заведованию делами полиции, С.П. Белецкий, питал ко мне как к человеку, несходному с ним, «враждебные флюиды»; директор Департамента полиции генерал Е.К. Климович точил против меня зуб в связи с уже рассказанной мною историей с генералом Мрозовским, не чувствуя во мне того, что он больше всего ценил — «преданного именно ему человека», с благоговением восторженно смотрящего ему в глаза, и, наконец, в лице С.Е. Виссарионова я видел пристрастного по необходимости и враждебного ревизора.

Положение моё было невесёлое!

В конце января 1916 года я решил поехать в Петербург и в личном свидании с С.П. Белецким выяснить как его намерения, так и моё положение.

Я долго ждал в приёмной у товарища министра. Моя поездка совпала с его столкновением с министром внутренних дел Хвостовым, и при мне взволнованный министр быстро вошёл в кабинет Белецкого и вскоре удалился. В кабинет Белецкого входили и выходили весьма различные люди; среди них была одна известная поклонница Распутина, ибо С.П. Белецкий твёрдо связал свою судьбу с этим проходимцем и поэтому неизменно осаждался просьбами от распутинского окружения. Тут же, в приёмной, один хороший знакомый, докладчик в то время у С.П. Белецкого, снабдил меня, «для коллекции», собственноручной запиской Распутина на клочке грязной, оборванной по краям бумажки с приблизительно таким текстом: «Степан, милай, сделай ему, что просит, он хорошай».

Посмотрев на эту записку и заметив внимание, которое уделялось таким просителям С.П. Белецким, я понял, что у меня, с моим органическим отвращением к людям вроде Распутина, не может не быть «враждебных флюидов» с товарищем министра внутренних дел.

Когда все просители и посетители удалились, в приёмную из своего кабинета вышел С.П. Белецкий и направился ко мне.

Поздоровавшись со мной, он осведомился о цели моего посещения, на что я откровенно доложил, что, узнав о недовольстве мною или моим руководством Московским охранным отделением, я явился лично, чтобы выяснить причину этого недовольства. «Я чувствую враждебные флюиды между нами», — заявил мне С.П. Белецкий.

«Что касается меня, то по отношению к вам, ваше превосходительство, я до сих пор их не чувствовал, но очень сожалею, что их чувствуете вы, — ответил я товарищу министра и добавил: — Но какое же это может иметь отношение к моему руководству политическим розыском в Москве, руководству, которое вы сами признали ранее полезным для дела и которое, как я знаю, до сих пор одобрялось Департаментом полиции? Я не могу поверить, что одних флюидов достаточно, чтобы сместить меня с должности с намерением назначить меня на должность начальника Самарского губернского жандармского управления, должность, которая не может мною рассматриваться, если не официально, то морально, иначе, как известное понижение».

Белецкий нахмурился и заявил мне: «Ну, хорошо, во всяком случае я подожду до подачи мне рапорта об инспекторском смотре, произведённом по моему приказанию С.Е. Виссарионовым».

«Слушаюсь, ваше превосходительство, но я должен доложить, что мне лично С.Е. Виссарионов указал только два упущения». Тут я привёл замечания С.Е. Виссарионова об отсутствии у меня максималистской агентуры и о Горемыкине «Кроме того, я должен доложить вашему превосходительству, что ежели вы решите моё самарское назначение, то я заранее от него отказываюсь и буду просить прикомандирования меня к Московскому или Петроградскому губернскому жандармскому управлению».

На этом мы расстались…

Возвратившись в Москву, я был уверен, что я доживаю последние дни в должности начальника Московского охранного отделения. Но… человек предполагает, а Бог располагает: со своих должностей ушли все те, которые питали ко мне враждебные флюиды, а я остался в должности.

Все эти перемены последовали непосредственно вслед за моим возвращением в Москву. С.П. Белецкий получил назначение иркутским генерал-губернатором, Е.К. Климович — в Сенат, а С.Е. Виссарионов — снова «в небытие», на какую-то незначительную должность. На должность директора Департамента полиции был назначен на этот раз мой старый знакомый и, могу так выразиться, друг — А.Т. Васильев.

По крайней мере, когда я узнал об этой новости и сразу же по телефону поздравил Алексея Тихоновича Васильева с новым и столь приятным для меня назначением, то получил в ответ приглашение немедленно приехать в Петербург и отобедать у него.

Совершенно успокоенный насчёт служебных подвохов и разных флюидов, я в середине марта 1916 года отпросился в недельный отпуск в Крым, который я провёл с женой в Алупке.

Кстати сказать, за всю мою службу в офицерских чинах у меня было всего три месяца отпускного времени. А к 1917 году я имел за собой двадцать два года офицерской службы!

Возвратясь из отпуска, я узнал, что новый градоначальник вступил в должность, и поэтому немедленно, надев служебную форму, отправился представляться новому начальству.

Генерал Шебеко, в прошлом гвардейский офицер, флигель-адъютант, вице-губернатор в Гродно (или Ковно, не упомню), затем в Саратове и губернатор в Гродно, был человеком придворной складки, в котором сразу же угадывалось прекрасное воспитание, соединённое с налётом англоманства при врождённом русском барстве и легко ощутимом верхоглядстве. Всё, взятое вместе, ежели это не касалось непосредственно служебных вопросов, очень располагало к генералу; к тому же сразу чувствовалась его порядочность и честность.

К полиции, жандармерии, к уголовному сыску, к политическому розыску он, конечно, по своему воспитанию и навыкам не мог не относиться в лучшем случае как только с предубеждением. Это тоже чувствовалось. И это он сразу же дал мне почувствовать.

Несмотря на военную форму, новый начальник не походил на настоящего военного; это был скорее джентльмен в элегантной военной форме. Лет пятьдесят, выше среднего роста, худощавый шатен с проседью, усами и бородкой «царской складки», В.Н. Шебеко производил очень приятное впечатление. Но для начала, желая, очевидно, подчеркнуть понимание дела и наших служебных взаимоотношений, генерал принял, насколько это ему по его характеру было доступно, сурово-служебный тон и заявил мне, предварительно любезно усадив меня в кресло, что он не допускает в политическом розыске никакой провокации и поэтому требует от меня соответствующего руководства розыском.