Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

Можно понять, какова была популярность Бастьена, если именно ему заказали эту

картину.

Они приехали туда с архитектором и Диной. Марию поражает скромность жилища

известного политика, которого, кстати, многие обвиняли в любви к роскоши. Домик похож

на сторожку садовника. Гамбетта умер в маленькой каморке с грошовыми обоями и

дрянными занавесками, до потолка которой спокойно можно достать рукой. Всей мебели в

комнатке: кровать, два бюро да треснувшее зеркало. На стене виден след пули, ранившей

Гамбетту.

Слезы накатываются на глаза Марии, она подает руку работающему Бастьен-Лепажу,

прежде, чем выйти из комнаты. Ей необходимо, чтобы он заметил ее слезы. Она постоянно

думает о том эффекте, который хочет произвести. Уж коли слеза накатилась, надо, чтобы

ее заметили. Глупо, конечно, сознается она в дневнике, но все-таки сознается.

Бастьен ей дорог, поэтому она постоянно и думает об эффекте, который производит на

него. Имя Бастьен звучит для нее, как припев, когда она весела. Ее волнует, как она

считает, уже не только личность, наружность, талант Жюля Бастьена, а просто его имя.

Она пишет своих мальчиков, Жана и Жака, а думает о Бастьене, как бы не подумали, что

ее мальчики похожи на его детей, ведь за последнее время он столько написал их. За

девятнадцать дней она заканчивает картину, которую сразу хвалит Тони Робер-Флери, особенно одну из головок.

- Вы никогда еще не делали ничего подобного!

Одним словом, славная вещица. Жулиан тоже находит, что картина хороша.

На Салон 1883 года она представляет сразу три вещи: две работы маслом, “Жана и Жака”

и портрет натурщицы Ирмы, а также пастель “Портрет Дины”.

В жюри на сей раз сам Робер-Флери, но все равно ж она волнуется. Однако, волнения

напрасны: все три работы принимаются, о чем Тони уведомляет ее запиской прямо с

заседания жюри. Правда, работа Бреслау, ее вечной соперницы, как бы случайно будет

повешена лучше. Но ведь и написала она портрет дочери хозяина “Фигаро”, одной из

самых влиятельных газет Франции, а не какую-нибудь натурщицу. Проживи Мария

Башкирцева подольше, и она бы научилась лести и дипломатии, столь необходимых для

достижения столь вожделенной ею славы.

Приходит депеша из России, что очень болен отец, но Мария отказывается ехать, потому

что есть вещи поважней, чем здоровье ближайших родственников: живопись, Салон,

слава. По утрам она одевается в белое, играет на арфе или на рояле, потом, переодевшись

в черную робу с белым жабо, работает до вечера. Пишет она свой портрет, который теперь

находится в музее Жюля Шере в Ницце. Такая жизнь для нее - наслаждение. Жизнь

слишком коротка и так не успеваешь ничего сделать. Разговора о России и быть не может.

Туда уезжает ее мать.

А тут великий, единственный и неповторимый Бастьен-Лепаж, от которого она просто без

ума:

“Гений - что может быть прекраснее! Этот невысокий, некрасивый человек кажется мне

прекраснее и привлекательнее ангела. Кажется, всю жизнь готова была бы провести -

слушая то, что он говорит, следя за его чудными работами. И с какой удивительной

простотой он говорит!.. Я до сих пор нахожусь под влиянием какого-то невыразимого

очарования... Я преувеличиваю, я чувствую, что преувеличиваю. Но право...”

Это запись от 30 апреля 1883 года, в этот день она говорила с Бастьен-Лепажем, который

объяснял ей свою картину “Офелия”. Дневник не объясняет нам, где это происходило, но

мы уверены, что на открытии Салона, которое как раз и состоялось в этот год 30 апреля.

Открытие, правда, было омрачено вестью о смерти Эдуарда Мане. Художники обсуждают

эту страшную смерть от гангрены, которая в свою очередь была следствием застарелого

сифилиса. Пытаясь спасти художника, врачи прямо на дому отрезали ему ногу. Тогда такие

операции практиковались в домашних условиях. Видимо, не найдя куда пристроить

обрубок, они засунули ногу в камин, где потом ее и нашли родственники.

Но жизнь идет, кто-то потрясен смертью Мане, а кто-то обсуждает свою Офелию с

молодой девушкой, смиренно принимая от нее титул “гения”.

Пока идет Салон, Бастьен-Лепаж почти ежедневно у Башкирцевых за обедом, заходит

Робер-Флери и Жулиан. Мария постоянно советуется с друзьями по поводу своей будущей

картины “Святые жены” или, как ее еще называют, “Жены-мироносицы”. Небольшой этюд

к этой картине сохранился в Саратовском музее, который основал художник Боголюбов, подолгу живший в Париже и встречавшийся с Башкирцевой в последний год ее жизни.

Робер-Флери предостерегает ученицу, что для картины такого рода нужно быть знакомым

с очень многими сторонами техники, о которых она даже не подозревает. Она же считает, что все можно победить одним лишь порывом.

Главное же в ее личной жизни - это определиться, любит ли она Бастьена или только

желает нравиться ему. Одно ей ясно, что ее приподнятое состояние красит ее: кожа

сделалась бархатистой, свежей, глаза оживлены и блестят.

Все время она посвящает работе, снова принялась за своих мальчиков, только теперь

делает их во весь рост, на большом холсте: именно этот холст теперь находится в Чикаго.

“Я живу вся в своем искусстве, спускаясь к другим только к обеду, и то ни с кем ни говоря.

Это новый период в отношении моей работы. Мне кажется мелким и неинтересным все,

исключая то, над чем работаешь”. (Запись от 8 мая 1883 года.)

По вечерам в ее мастерской собираются друзья-художники. Она пикируется с Бастьен-

Лепажем, заставляя его ревновать к скульптору Сен-Марсо, у которого она занимается

скульптурой. Он ревниво кидает ей: “Да, я ревную, ведь я не высокий брюнет!”

Она снова и снова заполняет страницы своего дневника описаниями картины “Святые

жены”, и разговорами со своими учителями об этой картине.

22 мая она работает в своей мастерской и ждет известия о присуждении медалей Салона.

Она признается себе, что ежели ничего не получит, то будет досадно. Она дрожит,

вздрагивает при каждом звонке, но узнает о том, что получила награду только из утренних

газет 24 мая. Ее оскорбляет, что “эти господа не потрудились уведомить ее ни одним

словом”. Она отправляется с Божидаром Карагеорговичем в Салон. Стоит полностью

привести ее отзыв об этом посещении:

“В половине десятого мы отправляемся в Салон. Я прихожу в свою залу и вижу свою

картину на новом месте, взгроможденной куда-то наверх, над большой картиной,

изображающей тюльпаны самых ослепительных раскрасок и подписанной художником

девятого класса. Так становится возможным предположение, что ярлык с надписью

“Почетный отзыв” прикреплен к “Ирме”. Бегу туда. Ничуть не бывало. Иду, наконец, к

своей дурацкой пастели и нахожу его там. Я подбегаю к Жулиану и в течении целого

получаса торчу подле него, едва шевеля губами. Просто хоть плачь! Он тоже, кажется, порядком-таки удивлен. С самого открытия Салона, с той минуты, как были замечены мои

работы, о пастели и речи не было, а относительно картины он был уверен, что ее поместят

где-нибудь в первом ряду.

Отзыв за пастель - это идиотство! Но это еще куда ни шло! Но взгромоздить на такое

место мою картину! Эта мысль заставляет меня плакать, совершенно одной, в своей

комнате и с пером в руке”.

Начнем с того, что с самого начала был разговор только о пастели. Тони Робер-Флери в

записке с заседания жюри еще 30 марта пишет ей, что “головка-пастель имела истинный

успех”, с чем ее и поздравляет. К тому же она сама пишет в дневнике, что всего две

пастели были приняты с № 1, в том числе одна ее. Просто Мария тщеславна без меры, маленький успех ей не нужен, пастель она считает низшим жанром. Она думала получить

медаль за живопись, а раз не получилось, значит, во всем виноваты учителя, которые не

так, как нужно, ее поддерживают. “Я, конечно, - пишет она, - вполне допускаю, что

истинный талант должен пробить себе дорогу совершенно самостоятельно... Но для

начала нужно, чтобы человеку повезло, чтобы его не захлестнула встречная волна... Когда

ученик что-нибудь обещает, учитель должен некоторое время подержать его голову над

водой: если он удержится - он что-нибудь из себя представляет, если нет - ему же хуже”.

Ведь Кабанель поддерживал своего ученика Бастьен-Лепажа, напоминает она. Вероятно, ей известно, что Александр Кабанель, к тому времени уже давно член Французского

института, руководил одной из мастерских и очень поощрял в своих учениках