Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

Золя в своем романе “Творчество”, - каждый из них мог выбрать из общей кучи одну

картину, хотя бы самую негодную, и ее принимали без всякого обсуждения. Обычно такую

милость оказывали беднякам. Эти сорок картин (по числу членов жюри - авт.), выуженные

в последнюю минуту, были теми голодными нищими, которые стоят, переминаясь у

порога, пока им не разрешат примоститься в конце стола”.

Так, например Поль Сезанн, которого жюри Салона отвергало на протяжении многих лет, кажется, в единственный раз сумел попасть на него только тогда, когда ему было уже

сорок три года, и то, как ученик своего друга Антонена Гийме, члена жюри. Случилось это

в 1882 году. Именно этот случай с Сезанном описывается в романе его многолетнего друга

и однокашника по коллежу в Эмсе Эмиля Золя. Главный герой романа Клод Лантье, образ

составленный как бы из черт реальных Клода Моне и Поля Сезанна, попадает в Салон, в

результате “благотворительности” художника Фажероля. Мария Башкирцева, двадцати

одного года, попала в Салон на два года раньше, чем Сезанн, в 1880 году, у нее были

серьезные протеже, и живопись ее была вполне в русле академических тенденций, когда

картину не обязательно надо было увидеть, а достаточно было пересказать, то есть сюжет

значил больше, чем собственно живопись.

Салон проводился раз в год, примерно с 1 по 15 мая во Дворце промышленности на

Елисейских Полях. Салоны начали устраиваться там после Всемирной выставки 1855

года, для которой и было выстроено это выставочное помещение. За день до открытия и

день после закрытия, то есть 30 апреля и 16 мая, что, кстати, отмечено и в дневнике

Башкирцевой, участники Салона могли попадать на него по специальным билетам.

Раньше, в последний день перед открытием, на так называемом вернисаже, художники

могли навести последний блеск на свои картины. “Вернисаж” ( по-французски vernissage)

- буквально “покрытие лаком”. В течение девятнадцатого века у французских художников

сложился обычай покрывать лаком картины, представленные в Салон, накануне его

открытия. После покрытия лаком масляные краски картин становились ярче и сочнее.

Делалось это обыкновенно в присутствии ограниченного кружка избранных лиц. Однако к

концу века вернисажи стали модным развлечением, куда рвался весь элегантный Париж, число приглашенных выросло до нескольких тысяч, репортеры, естественно, попавшие в

Салон в первых рядах, расписывали на следующий день в газетах не только и не столько

картины, сколько публику, фланирующую в залах. После официального открытия Салона

туда уже рвалась и обыкновенная публика, вплоть до солдат и городских нянюшек, среди

зрителей встречались даже деревенские жители, специально приехавшие в Париж

поглазеть на картины; в иные дни число посетителей доходило до пятидесяти тысяч в

день.

К тому времени, когда Мария Башкирцева появилась в Париже и занялась живописью в

академии Жулиана, история Салонов насчитывала уже более двухсот лет.

Салонами называли выставки картин, гравюр и скульптур, которые были основаны

Королевской академией в Париже при Людовике XIV в 1667 году. Сначала они были не

столь периодичны, потом установилась традиция устраивать их раз в два года, а

впоследствии и ежегодно.

Первоначально они устраивались в Большой галерее Лувра, потом были перенесены в так

называемый Квадратный салон, откуда произошло и само их название. В течении всего

XVIII столетия число произведений, выставляемых в Салоне, постоянно росло и достигло

432 номеров, а уже к концу XIX века достигло десяти тысяч, при числе участников до трех

тысяч. Когда Мария Башкирцева выставлялась первый раз, ее номер был 9091. И в то

время число принятых картин ограничивалось цифрой 2500. Разумеется, отобрать среди

такого количества картин наиболее достойные было невозможно. Обратимся снова к

дотошному бытописателю Золя:

“Работа жюри была тяжкой повинностью... Каждый день сторожа ставили прямо на пол

бесконечный ряд больших картин, прислоняли их к карнизу, заполняя ими залы второго

этажа, вдоль всего здания, и ежедневно после обеда, с часа дня, сорок человек во главе с

председателем, вооруженным колокольчиком, начинали одну и ту же прогулку, пока не

исчерпывались все буквы алфавита. Решения принимались на ходу; чтобы ускорить

процедуру, самые плохие полотна отвергались без голосования. Однако иной раз дебаты

задерживали группу: после десятиминутных пререканий полотно, вызывавшее споры,

оставляли до вечернего просмотра. Два служителя натягивали в четырех шагах от картин

десятиметровую веревку, чтобы удержать на приличном расстоянии членов жюри, а те в

пылу диспута не замечали веревки и лезли на нее своими животами. Позади жюри

шествовали семьдесят сторожей в белых блузах; после решения , оглашенного секретарем, они по знаку своего бригадира производили отбор: отвергнутые картины отделялись от

принятых и уносились в сторону, как трупы с поля битвы”.

Потом, при последующем отборе, картинам присваивались номера. Номер первый давал

право быть выставленным на “карниз”, то есть для обозрения на уровне глаз. Номера

второй и третий тоже имели преимущества в развеске. Остальные картины по алфавиту

фамилий художников вешались куда угодно, хоть под потолок на высоту шести метров, в

проеме между двумя дверями, в дальний угол, в темный коридор, где их нельзя было даже

рассмотреть. Вопрос развески всегда больно ранил участников. Будет впоследствии

волновать и Марию Башкирцеву. Мало было попасть в Салон, надо было висеть так,

чтобы тебя там еще и увидели. В том самом Салоне 1880 года, где дебютировала

Башкирцева, участвовали Ренуар и Моне, так вот они направили письмо министру

изобразительных искусств (был и такой), протестуя против того, как их картины были

повешены.

Салоны привлекали к себе самую разнообразную публику, от высшей аристократии и

состоятельной буржуазии до самых демократических слоев.

“Позади Клода чей-то хриплый голос выдавливал жесткие отрывистые звуки: это

англичанин в клетчатом пиджаке объяснял сюжет картины, изображавшей резню,

желтолицей женщине, закутанной в дорожный плащ. У одних картин было совсем

свободно, у других посетители собирались группками, рассеивались и вновь собирались

поодаль. Все головы были подняты кверху, мужчины держали трости, на руке - пальто.

Женщины шли медленно, останавливаясь перед картинами так, что были видны Клоду

вполоборота. Его глаз художника особенно привлекали цветы на дамских шляпках очень

ярких тонов среди темных волн атласных цилиндров. Клод заметил трех священников,

двух солдат, попавших сюда неизвестно откуда, бесконечные вереницы мужчин в орденах, целые процессии девушек с маменьками, задерживающих движение. Многие были

знакомы между собой: издали улыбались, кланялись друг другу, иногда на ходу

обменивались рукопожатиями. Голоса заглушало непрестанное шарканье ног...

... затем после длительных поисков он в третий раз оказался в Почетном зале. Теперь здесь

была настоящая давка. Знаменитости, богачи, баловни успеха, все, что вызывает в Париже

шумные толки: таланты, миллионы, красота, популярные писатели, актеры, журналисты, завсегдатаи клубов, манежа, биржевики, женщины различного положения - кокотки,

актрисы бок о бок со светскими дамами, - все сосредоточились здесь; и, раздраженный

тщетными поисками, Клод удивлялся пошлости лиц, разношерстности туалетов, -

немногих элегантных среди многих вульгарных...

Здесь дефилировал весь элегантный Париж, женщины показывали себя, явившись сюда в

тщательно обдуманных туалетах, предназначенных для того, чтобы завтра о них говорили

газеты. Публика пялила глаза на какую-то актрису, которая шествовала словно королева, опираясь на руку господина, манерами напоминавшего принца-супруга. У светских дам

были повадки кокоток; все они пристально разглядывали друг друга, и их неторопливые

раздевающие взгляды, блуждая от кончика ботинок до пера на шляпке, оценивали

стоимость шелков, измеряли на глазок длину кружев... “

К открытию Салона, который во времена Башкирцевой шел две недели, дамы и молодые

девушки на выданье шили новые платья, заказывали искусные шляпки. Кстати, по

правилам приличия в XIX веке на вернисаже не только дамы были в шляпках, но и

мужчины не снимали котелков и цилиндров, хотя, разумеется, все находились в