Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

одинаков, отныне и пожизненно они принадлежали к одному клану избранных, имя

которому было Институт (Institut de France).

Институт, высшее официальное учреждение в Париже, созданное, выражаясь языком того

времени, “для споспешествования” наукам и искусствам, в то время состоял из пяти

Академий: Французской Академии, Академии надписей и изящной словесности,

Академии наук, Академии художеств и Академии моральных и политических наук. Самой

известной из них безусловно была Французская Академия, куда пожизненно избиралось

сорок академиков (бессмертных). Вакансии в ней открывались только за смертью одного

из “бессмертных” академиков. Французская Академия была и самой старейшей

официальной академией в Европе. В течение девятнадцатого столетия она, наряду с

Лоншанским гуляньем и кафе Тортони, была тем местом, которое непременно должны

были посещать французские модники и великосветские туристы со всех концов света. В

приемные дни Французской Академии, когда избирался новый бессмертный, перед ее

дверьми выстраивались очереди, в которых приходилось стоять и знаменитостям. Так

доктор Верон, (в те времена он был директором Оперы и человеком весьма

состоятельным), рассказывал в своих воспоминаниях, что в день, когда во Французскую

Академию принимали Тьера, ему пришлось стоять в очереди бок о бок с самим Шарлем

Морисом Талейраном, князем Беневентским, и графом Матье-Луи Моле, известным

государственным деятелем Франции, в 1836-1839 гг. занимавшим пост министра-

президента и министра иностранных дел. И хотя доктор Верон описывает то, что

происходило в 30-х годах, в последующие годы ничего не менялось, все также рвались

модники и светские люди на эти церемонии. Вот как описывает свои наблюдения в 1875

году Эдмон де Гонкур, когда в Академию принимали Александра Дюма-сына:

“Эти праздники ума организованы достаточно плохо; и несмотря на изрядный холод,

приходится долго стоять в очереди между рядами полицейских и пехтуры, удивленных

этой толкотней, среди красивых дам, которые прикатили в экипажах, и мужчин с

орденскими ленточками.

Наконец мы у дверей. Появляется распорядитель... Нет, это прославленный Пенгар,

парижская знаменитость, - известностью он всецело обязан своей грубости; щеки как

студень, весь в черном, зубы изогнуты наподобие бивней; он тихо рычит, как разъяренный

бульдог. Пенгар впускает нас в вестибюль, украшенный статуями великих людей - в своем

мраморном бессмертии они выглядят очень скучными. На миг он исчезает, потом

появляется опять и грубо выговаривает принцессе, - он притворяется, будто не узнал ее, -

за то, что она преступила какую-то черту на полу.

Наконец мы понимаемся по узкой винтовой лестнице, похожей на лестницу Вандомской

колонны, и г-же Гальбуа едва не делается дурно. И вот мы оказываемся в каком-то

закоулке - это нечто вроде ложи; коснувшись стен, мы выпачкались в белом, словно

мельники; отсюда, как из окна, виден зал, и когда смотришь вниз, возникает легкое

головокружение.

Роспись купола, серая, как литература, которую под ним поощряют, способна привести в

отчаяние. На зеленовато-сером фоне полутраурной серой краской выписаны музы, орлы, лавровые гирлянды, - последним художнику почти удалось придать некоторую

выпуклость. Все лепные украшения свода составляют несколько гипсовых портретов

римских императриц на медальонах - всяких там Мессалин, и под одной из них, уж не

знаю почему, написано: “Посвящается Добродетели”...

Зал совсем невелик, а парижский свет так жаждет этого зрелища, что не увидишь ни пяди

потертой обивки кресел партера, ни дюйма деревянных скамей амфитеатра - до того

жмутся и теснятся на них сановные, чиновные, ученые, денежные и доблестные зады. А

сквозь дверную щель нашей ложи я вижу в коридоре изысканно элегантную женщину,

которая сидит на ступеньке лестницы, - здесь она прослушает обе речи...

Входя, мы встретили маршала Канробера...

Люди, близкие к Академии, - несколько мужчин и жены академиков, - помещаются на

круглой площадке, напоминающей арену маленького цирка и отделенной от остального

зала балюстрадой. Справа и слева на двух больших многоярусных трибунах, рядами,

чинно восседают члены Академии, облаченные в черное”.

Как мы видим, первым Эдмону Гонкуру попадается навстречу маршал Канробер, о

котором мы расскажем в соответствующем месте; Башкирцевы будут дружить с

Канроберами, дочь которых будет учиться с Марией впоследствии в Академии Жулиана. А

билеты на это заседание ему достала принцесса Матильда, двоюродная сестра последнего

императора Франции Наполеона III.

В Академию художеств, как и во Французскую Академию, тоже избиралось сорок

ординарных академиков, десять вольных академиков, 1 непременный секретарь и 61 член-

корресподент. Разумеется, и это избрание проходило, как театральное представление.

Членам одной академии не возбранялось быть избранными и в другую. У каждой

академии был свой устав, свое независимое устройство, свое имущество, свой бюджет, но

Институт объединял их: библиотека и коллекции Института, некоторое другое имущество

были общими. Содержался Институт за счет государственного бюджета.

Завоевывая ступеньку за ступенькой на этой социальной лестнице, художник утверждался

в обществе. В результате такой карьеры художник получал главное - крупные

государственные заказы. Уже во времена Второй империи при императоре Наполеоне III этот поток был огромен, но он стал просто необъятен при Третьей республике, во времена

которой Мария Башкирцева жила и училась в Париже. В этот период была предпринята

колоссальная реконструкция и реставрация памятников, разрушенных коммунарами.

Например, коммунары снесли Вандомскую колонну со статуей Наполеона I, которую

восстановили при Третьей республике в 1874 году. Кстати, к этому акту вандализма был

причастен живописец Курбе, которого при Республике суд приговорил к возмещению

убытков государству.

Республика меценатствовала без всякой меры, понимая, что утвердить себя можно прежде

всего через искусство. В Париже велось грандиозное строительство, архитектор Шарль

Гарнье только что возвел здание “Гранд-Опера” (1860-1875 гг.), начатое еще при

Наполеоне III, роскошный образец стиля Второй Ампир. В городе возводились здания

городского муниципалитета, Дворца правосудия и Сорбонны, Французского театра и

Счетной палаты. Все эти здания расписывались фресками и украшались по фронтонам

скульптурой. Работу получали сотни скульпторов и живописцев. Так продолжалось

многие годы едва ли не до конца столетия, ибо стиль не кончается вместе с эпохой, он

зачастую переживает ее. Роскошнейший стиль Второй империи, с его мишурой,

помпезностью, перегруженностью в деталях и театральной эффектностью, давший работу

ни одному поколению художников, затянулся на протяжении всей Третьей Республики,

хотя Империя давно уже канула в Лету.

Молодой человек, захотевший стать художником, прежде всего отправлялся в Париж, ибо

только в Париже можно было получить это звание. Первоначально путь его лежал в

Школу изящных искусств при Академии Художеств. Иногда до, иногда даже после

Школы, художники занимались в многочисленных частных мастерских и академиях

живописи, которые вели профессора Академии художеств и Школы. Зачастую эти занятия

длились долгие годы. Например, Эдуард Мане в течение десяти лет занимался в

мастерской известного художника Кутюра и не думая поступать в Школу изящных

искусств. Эти же профессора, державшие частные мастерские, составляли протекцию

своим ученикам для поступления в Школу, или для предоставления их картин на

официальный Салон, поскольку многие из них были и членами жюри Салона. Член жюри, кроме негласного протежирования своего ученика, мог и вполне официально представить

одного ученика в Салон без конкурса по своему усмотрению. Члены жюри пользовались

этим правом по своему усмотрению, чаще всего этим они ублажали своих любовниц или

высокопоставленных приятельниц, то есть протаскивали в Салон тех, за кого просили

кокотки или принцессы из Сен-Жерменского предместья. Этот обычай носил название

“благотворительности” или “милосердия”:

“Таков был обычай: члены жюри имели право на “благотворительность”, - пишет Эмиль

Золя в своем романе “Творчество”, - каждый из них мог выбрать из общей кучи одну